Ведь когда мы с тобой виделись в последний раз, ты с большевиками был. Сейчас вроде у Колчака. Или это камуфляж?
— Не камуфляж. Я ушел от большевиков.
— Почему? Стали невыносимы реки крови? Странно для тебя.
— Скажем так, я понял, что те, кто готов уничтожить столько людей, кто наплевательски относится к чувствам, вере и элементарным правам простых людей, никогда не построят достойного общества. Может, некоторые из них и верят, что ведут страну в рай, но на самом деле они тащат ее в ад.
— Слава Богу, понял.
— То, что я увидел, пока пробирался в Москву из Эстонии, просто убило меня. Продотряды, грабежи, зверство. Нельзя же так со своим народом!
— А с чужим можно?
— И с чужим нельзя. Но это же свои! Я должен перед тобой извиниться. Я помешал тебе предотвратить все это, когда еще было возможно. Я был неправ.
— Да ладно, чего уж теперь. — Чигирев отвел глаза. — Значит, ты теперь у Колчака?
— Да. Всю эту вакханалию надо остановить. Хоть как-то.
— И для этого ты пошел к белым?
— Хоть как-то, Сергей. Белые, по крайней мере, не будут устраивать такую мясорубку, какую устроили большевики. А потом можно повлиять на новое правительство, убедить…
— Блажен, кто верует, — усмехнулся Чигирев.
— Но надо же что-то делать. Я не могу стоять в стороне, когда творится такое!
— Пожалуй. А в Петроград ты как попал?
— Я убедил Колчака, что надо вступить в переговоры с Пилсудским и Маннергеймом. Но вот с Маннергеймом ты меня опередил.
— Да, большой прогресс. Но с Пилсудским времени лучше не трать. Он убежденный русофоб. Белых он поддерживать не будет. Разве только на словах.
— Я это уже понял, без малого месяц в Варшаве проторчал. Кстати, видел Янека.
— Как он?
— Великолепно. Высоко летает. Кстати, пытается поменять историю Польши.
— Я знаю. Конечно, послать его в Польшу было моей ошибкой. Басов сыграл со мною злую шутку. Вот уж действительно, самое жестокое наказание — это когда тебе помогают осуществить мечты. Что же касается планов Ванечки поменять историю… Вряд ли у него получится.
— Почему?
— Польское общество еще не готово идти на компромиссы с соседями. Оно придет к этому только после Второй мировой и сорока лет коммунистического режима. Я был в Польше, я видел их.
— Ты говоришь почти как Басов. Но ведь и ты сам хочешь поменять историю.
— Я верю, что Россия созрела для демократии. Не могу не верить. Я ведь живу здесь с четырнадцатого года. Пусть только часть столичной интеллигенции, пусть небольшая часть мещан, но они уже готовы. То, что произошло в нашем мире, могло быть только случайностью. Я должен дать здешним людям шанс.
— А если ты ошибаешься? Если они не готовы?
— Все равно я постараюсь дать им шанс. Если они не воспользуются им… значит, не время. Но я сделаю все, что от меня зависит. Моя совесть будет чиста.
— Что ж, давай попробуем.
Чигирев удивленно посмотрел на Крапивина:
— Ты хочешь мне помочь?
— Почему бы и нет? Я хочу остановить бойню Гражданской войны. Ты тоже. Вместе у нас больше шансов, чем порознь.
— Но ведь я хочу построить демократию, гражданское общество, дать либеральные свободы. Ты же всегда презирал либералов.
— Пусть так. Это все равно лучше, чем диктат. По крайней мере еще никто не доказал, что если страна демократическая, то она обязательно должна быть слабой и в ней должен царить бардак. Кажется, Черчилль сказал, что демократия — отвратительная форма правления, но человечество не придумало ничего лучше.
— Скажет, — поправил его, широко улыбаясь, Сергей. — Ты сильно изменился.
— Кто не меняется под влиянием опыта, тот живет зря. Глупо упрямый — упрямо глуп, — Я рад, что ты пришел ко мне, — улыбнулся Чигирев. — Давай постараемся работать вместе. С чего начнем?
— Начнем с организации твоей личной охраны. Она у тебя отвратительная.
ГЛАВА 35
Чай с добавками
Крапивин вошел в кабинет Чигирева.
— Ну что, готов? — встретил его вопросом историк, — Всегда готов, — усмехнулся Крапивин. — Ты здесь, главное, держись.
— Да уж, постараюсь. Охрану ты мне отлично организовал, с этой стороны бояться нечего. Хотя, если честно, надоели телохранители, вечно все заранее знать хотят.
— Терпи, ты теперь публичный политик. Зато за последние полгода предотвратили целых пять покушений. В тебя только однажды стреляли, с тех пор как я занимаюсь твоей охраной. Но не обольщайся. В истории много примеров того, как ошибалась даже самая хорошая охрана. Стопроцентную безопасность тебе никто не гарантирует.
— Знаю. Давай лучше еще разок о прогнозах. Ты убежден, что с большевиками нам не справиться?
— Нет, время упущено. Сейчас ноябрь девятнадцатого, а не май восемнадцатого. Общая численность белых армий сейчас триста тысяч человек. Это учитывая, что только в Петрограде и окрестностях Юденичу при нашей поддержке удалось сформировать пять дивизий. Впрочем, Юденич основательно завяз под Новгородом. Фрунзе навязал ему позиционную войну, и прорвать фронт нет никакой возможности. Общая численность Красной армии перевалила за три миллиона и уже получила боевой опыт. Поляки все-таки начали с Москвой мирные переговоры и позволили большевикам спокойно бить Петлюру, Деникина и Колчака. Ничего у нас с Янеком не получилось: Варшава боится победы белых не меньше, чем красных.
— Да, а через год численность Красной армии достигнет пяти миллионов. Так, по крайней мере, было в нашем мире.
— Если бы мы смогли собрать такие армии полтора года назад, когда власть большевиков висела на волоске; если бы Маннергейм взял Петроград в мае восемнадцатого и позволил Юденичу захватить арсеналы и мобилизовать здесь части…
— Если бы да кабы, — развел руками Чигирев. — Ты же знаешь, что не было такой возможности, немцы не давали. На западе война шла. Русскую армию практически разогнали, офицеров перестреляли, а оставшиеся ушли в подполье. Пока они собрались на юге да сформировали части… Не было такой возможности.
— А ведь когда об этом в книге читаешь, кажется, что шанс был. В ближайшем рассмотрении все не так оказывается, — печально улыбнулся Крапивин.
— Пожалуй. Ты знаешь, я часто думаю о том, что случилось или должно случиться. Получается, что Басов прав. Советская власть, коммунизм — это выбор русского народа. Иначе победу красных в войне я объяснить не могу. Можно объяснять происходящее кучей случайностей, но конечный результат всегда закономерен. Если бы народ действительно не принял коммунизм, большевики не продержались бы и трех лет, не говоря уже о семидесяти. Что ж, как говорит Игорь, каждый должен отвечать за последствия своего выбора.
— Но мы же с тобой решили дать шанс и тем, кто не принял большевизма.
— Да. И либералам, и тем, кто о демократии слышать не хочет. Пусть они тоже смогут понять последствия своего выбора.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
— Не камуфляж. Я ушел от большевиков.
— Почему? Стали невыносимы реки крови? Странно для тебя.
— Скажем так, я понял, что те, кто готов уничтожить столько людей, кто наплевательски относится к чувствам, вере и элементарным правам простых людей, никогда не построят достойного общества. Может, некоторые из них и верят, что ведут страну в рай, но на самом деле они тащат ее в ад.
— Слава Богу, понял.
— То, что я увидел, пока пробирался в Москву из Эстонии, просто убило меня. Продотряды, грабежи, зверство. Нельзя же так со своим народом!
— А с чужим можно?
— И с чужим нельзя. Но это же свои! Я должен перед тобой извиниться. Я помешал тебе предотвратить все это, когда еще было возможно. Я был неправ.
— Да ладно, чего уж теперь. — Чигирев отвел глаза. — Значит, ты теперь у Колчака?
— Да. Всю эту вакханалию надо остановить. Хоть как-то.
— И для этого ты пошел к белым?
— Хоть как-то, Сергей. Белые, по крайней мере, не будут устраивать такую мясорубку, какую устроили большевики. А потом можно повлиять на новое правительство, убедить…
— Блажен, кто верует, — усмехнулся Чигирев.
— Но надо же что-то делать. Я не могу стоять в стороне, когда творится такое!
— Пожалуй. А в Петроград ты как попал?
— Я убедил Колчака, что надо вступить в переговоры с Пилсудским и Маннергеймом. Но вот с Маннергеймом ты меня опередил.
— Да, большой прогресс. Но с Пилсудским времени лучше не трать. Он убежденный русофоб. Белых он поддерживать не будет. Разве только на словах.
— Я это уже понял, без малого месяц в Варшаве проторчал. Кстати, видел Янека.
— Как он?
— Великолепно. Высоко летает. Кстати, пытается поменять историю Польши.
— Я знаю. Конечно, послать его в Польшу было моей ошибкой. Басов сыграл со мною злую шутку. Вот уж действительно, самое жестокое наказание — это когда тебе помогают осуществить мечты. Что же касается планов Ванечки поменять историю… Вряд ли у него получится.
— Почему?
— Польское общество еще не готово идти на компромиссы с соседями. Оно придет к этому только после Второй мировой и сорока лет коммунистического режима. Я был в Польше, я видел их.
— Ты говоришь почти как Басов. Но ведь и ты сам хочешь поменять историю.
— Я верю, что Россия созрела для демократии. Не могу не верить. Я ведь живу здесь с четырнадцатого года. Пусть только часть столичной интеллигенции, пусть небольшая часть мещан, но они уже готовы. То, что произошло в нашем мире, могло быть только случайностью. Я должен дать здешним людям шанс.
— А если ты ошибаешься? Если они не готовы?
— Все равно я постараюсь дать им шанс. Если они не воспользуются им… значит, не время. Но я сделаю все, что от меня зависит. Моя совесть будет чиста.
— Что ж, давай попробуем.
Чигирев удивленно посмотрел на Крапивина:
— Ты хочешь мне помочь?
— Почему бы и нет? Я хочу остановить бойню Гражданской войны. Ты тоже. Вместе у нас больше шансов, чем порознь.
— Но ведь я хочу построить демократию, гражданское общество, дать либеральные свободы. Ты же всегда презирал либералов.
— Пусть так. Это все равно лучше, чем диктат. По крайней мере еще никто не доказал, что если страна демократическая, то она обязательно должна быть слабой и в ней должен царить бардак. Кажется, Черчилль сказал, что демократия — отвратительная форма правления, но человечество не придумало ничего лучше.
— Скажет, — поправил его, широко улыбаясь, Сергей. — Ты сильно изменился.
— Кто не меняется под влиянием опыта, тот живет зря. Глупо упрямый — упрямо глуп, — Я рад, что ты пришел ко мне, — улыбнулся Чигирев. — Давай постараемся работать вместе. С чего начнем?
— Начнем с организации твоей личной охраны. Она у тебя отвратительная.
ГЛАВА 35
Чай с добавками
Крапивин вошел в кабинет Чигирева.
— Ну что, готов? — встретил его вопросом историк, — Всегда готов, — усмехнулся Крапивин. — Ты здесь, главное, держись.
— Да уж, постараюсь. Охрану ты мне отлично организовал, с этой стороны бояться нечего. Хотя, если честно, надоели телохранители, вечно все заранее знать хотят.
— Терпи, ты теперь публичный политик. Зато за последние полгода предотвратили целых пять покушений. В тебя только однажды стреляли, с тех пор как я занимаюсь твоей охраной. Но не обольщайся. В истории много примеров того, как ошибалась даже самая хорошая охрана. Стопроцентную безопасность тебе никто не гарантирует.
— Знаю. Давай лучше еще разок о прогнозах. Ты убежден, что с большевиками нам не справиться?
— Нет, время упущено. Сейчас ноябрь девятнадцатого, а не май восемнадцатого. Общая численность белых армий сейчас триста тысяч человек. Это учитывая, что только в Петрограде и окрестностях Юденичу при нашей поддержке удалось сформировать пять дивизий. Впрочем, Юденич основательно завяз под Новгородом. Фрунзе навязал ему позиционную войну, и прорвать фронт нет никакой возможности. Общая численность Красной армии перевалила за три миллиона и уже получила боевой опыт. Поляки все-таки начали с Москвой мирные переговоры и позволили большевикам спокойно бить Петлюру, Деникина и Колчака. Ничего у нас с Янеком не получилось: Варшава боится победы белых не меньше, чем красных.
— Да, а через год численность Красной армии достигнет пяти миллионов. Так, по крайней мере, было в нашем мире.
— Если бы мы смогли собрать такие армии полтора года назад, когда власть большевиков висела на волоске; если бы Маннергейм взял Петроград в мае восемнадцатого и позволил Юденичу захватить арсеналы и мобилизовать здесь части…
— Если бы да кабы, — развел руками Чигирев. — Ты же знаешь, что не было такой возможности, немцы не давали. На западе война шла. Русскую армию практически разогнали, офицеров перестреляли, а оставшиеся ушли в подполье. Пока они собрались на юге да сформировали части… Не было такой возможности.
— А ведь когда об этом в книге читаешь, кажется, что шанс был. В ближайшем рассмотрении все не так оказывается, — печально улыбнулся Крапивин.
— Пожалуй. Ты знаешь, я часто думаю о том, что случилось или должно случиться. Получается, что Басов прав. Советская власть, коммунизм — это выбор русского народа. Иначе победу красных в войне я объяснить не могу. Можно объяснять происходящее кучей случайностей, но конечный результат всегда закономерен. Если бы народ действительно не принял коммунизм, большевики не продержались бы и трех лет, не говоря уже о семидесяти. Что ж, как говорит Игорь, каждый должен отвечать за последствия своего выбора.
— Но мы же с тобой решили дать шанс и тем, кто не принял большевизма.
— Да. И либералам, и тем, кто о демократии слышать не хочет. Пусть они тоже смогут понять последствия своего выбора.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92