«Мне казалось, — продолжает Алла, — что Эдик должен быть как будто старше, что вроде я должна бы его слушаться. Были мы однажды в одной компании возрастной. С футболистом, у которого прозвище „Чепчик“…»
Последнее замечание показывает, сколь далека от футбола была молодая жена Стрельцова.
«Чепчик» — знаменитейший, выдающийся футболист сороковых годов, звезда послевоенного «Динамо» Василий Трофимов, высоко чтимый Эдиком с детства. Я удивился, услышав от Аллы о такой встрече. Дело даже не в самом Василии Дмитриевиче — одном из немногих, кто относился к Стрельцову без особых восторгов: с его точки зрения, Стрельцов мало двигался, а «Чепец» помешан был на скорости в действиях форварда. Дело в его супруге — Оксане Николаевне — красивой, стильной даме, весьма ценившей воспитание и респектабельность в людях: Трофимовы в футбольной среде очень мало с кем общались. Кроме того, Оксана Николаевна замечательна была тем, что мужниными делами занималась не просто заинтересованно, но властно. Мир футбола обошла ее фраза: «Нет, мы с Васильком на левом краю играть не будем…»
Алла не помнит, «были ли мы у него или он был там же, где мы, но вот жена „Чепчика“ сидела напротив меня. Она так посмотрела и говорит: „Он же вас совсем не слушается, это плохо!“
Конечно, плохо… Мы возвращались из гостей почти всегда порознь. Я не могла с ним рядом идти — мне было стыдно. Останавливался с кем угодно. Лишь бы поговорить. А останавливает каждый встречный. Хлопают по плечам: «Ах, Эдик!» То-се. Короче говоря, Софья Фроловна опять мне выговаривает: «Вот, ты тоже… Я думала, помощница, а ты… Все вот безрадостно!»
Действительно безрадостно.
Она мне говорит: «Нечего дурью мучиться, надо делать аборт. Вот тебе полсотня, и иди, моя дорогая доченька, к маме».
Самое удивительное, я не знаю, может, я под Богом все время хожу или, может быть, я была не такая умная — я легко переносила это все. У меня все это прошло без единой слезы.
Вышла я от них с авосечкой, с сумкой книг (я опять поступила в институт, теперь в стоматологический) и пошла домой. Первым делом я разменяла эту Софьи Фроловны полсотню. Купила себе мороженое, потом я купила ему что-то. Пришла домой, а тут меня моя мама начала грызть: «Если жизнь не получилась, то этот ребенок не нужен. Завтра пойдем в больницу». Я в ужасе. Выручил меня мой младший братишка. Смотрел, смотрел на эту картину, потом сказал: «Никуда она не пойдет. Пусть родит!» Так я осталась дома, и стали мы жить-поживать.
Между прочим, когда я уходила от них, он лежал в коридоре на диване, повернувшись лицом к стене. Эдик все знал, что происходит. Значит, он со всем этим был согласен, а почему — не знаю. Потом, намного позже, выяснилось, что он меня не забывал…
Я пошла в декрет, и меня разыскивали, ну не начальство, а всякие профкомы, парткомы зиловские. Разыскали меня, и, видимо, совсем было дело «швах» с ним. И они стали уговаривать Софью Фроловну во что бы то ни стало нас помирить. Ну пропадает парень, ну что же это такое. И как-то так все устроили через одну мою приятельницу (в профкоме ЗИЛа она работала), что мы идем с ней по Автозаводской (я даже не знала, что он переехал в другую квартиру из одного дома в другой, прямо напротив) (интересно, знала или не знала Алла, что заводские начальники предоставили квартиру, рассчитывая укрепить этим брак с ней Эдика. — А. Н. ), и меня здесь останавливает один такой товарищ — Сергей Александрович Кулаков: «Аллочка, здравствуй! Мы сейчас вот пойдем в гости, давай быстренько». Ну, я чувствую, конечно, в чем дело — сразу догадалась.
Там что-то такое невообразимое. Я даже не поняла. Много мужчин, а моя Софья Фроловна что-то такое на них кричит в истерике. Как я теперь понимаю, примирения со мной ей не хотелось.
По серости своей, она, наверное, думала — уж какая может быть жизнь с этой невесткой, раз она так со мной поступила.
Но я осталась, такая нежеланная своей свекрови, и прожила я там еще «очень много» — две недели. Мы проели мои декретные деньги. Мне не давали ни сковородки, ни кастрюльки, ни соль — я побежала все это закупать. Я начала создавать семью. А день и ночь мне звонили какие-то барышни, дома ли Эдик, и даже в квартиру стучались. Открываю дверь с таким животом, а там стоит… в какой-то драной шубке заячьей: «А мне Эдика». Может быть, какая-нибудь дама и взяла бы веник, и прогнала бы, а я считала, что мне невозможно изменить. И это просто какая-то шваль ходит. Лифтерши мне все время говорили: «Аллочка, да что же ты их не гонишь-то?» Вот одна до двенадцати ночи простояла — караулила. Он от нее и туда, и сюда: «Отстань, я иду домой, никуда не пойду». А та прямо молила вся в слезах: «Брата провожаю. Ради Бога, пойдем!» И увела… Три дня он пропадал. А со мной все эти три дня торпедовский доктор Егоров провел, потому что Софья Фроловна ко мне даже в комнату не заходила. Доктор успокаивал: «Найдется». Спрашивает: «Ты кого хочешь?» Я говорю: «Мальчика». — «Ну вот, а я куклу тебе купил». Апельсины приносил…
И все-таки Эдик нашелся. В совершенно непотребном виде. Сразу в глаза бросалось, что парень где-то, ну чуть ли даже не на помойке валялся. Все мне уже это стало так противно. Думаю, завтра ухожу, а он…
Завтра его хватают и везут в Сочи на сборы. Февраль.
Я и сплю, и не сплю. И вдруг ко мне в комнату входит Софья Фроловна. Я зажмурилась сразу и делаю вид, что все-таки сплю. Она у меня из сумки вытащила ключи, а когда я открыла глаза, говорит: «Хватит, я не останусь с тобой. Иди домой».
Почему такая была жестокость, я не знаю, не могу этого объяснить. Потому что у меня для этой женщины есть и хорошие слова: она была очень приятная, можно было с ней и поговорить. Она очень аккуратная, прекрасная хозяйка. Очень вкусно готовила и при всей ее бывшей бедности даже непонятно, откуда у нее такое умение было накрыть на стол, встретить людей, посмеяться. Правда, все это время я никогда не видела у нее родственников, она никого не жаловала. Я ничего не поняла в этой семье. Ну что же делать, до свидания. Я ухожу.
Она присылала мне мои вещи со своей приятельницей и ее мужем. Тяжело нести, так они мне привозили. Некрасиво все это.
Продолжаю жить одна, рожаю своего маленького детеныша, которая с первого часа жизни сразу была на него очень похожа.
Говорят, что ему предлагали из Одессы, кажется, приехать за мной в роддом. Глупый, конечно, он парень был, в то время особенно. Ведь это вот дело с вином — оно же не прибавляет ума. Ну, короче говоря, он не поехал, потому что я же говорю, что он мириться не умеет. Это он товарищам своим легко и просто направо и налево «ну, извини». А вот с женщиной, особенно перед которой он виноват, мириться не умеет…»
Выслушав Аллин рассказ я расчувствовался — и подумал, что вот из него и лучше понимаешь, как можно всепрощающе любить Стрельцова — такого, какой он есть, — и понимать с бабьей душевной отзывчивостью, что Эдик сам не знает, чего творит, не осознает, какой жестокостью к близким людям оборачивается желание быть хорошим для всех…
Но вчитавшись в расшифровку записи нашей беседы, я соединил строчки о «кое-каких приятелях», появлявшихся у Аллы, когда Эдик безобразничал в Кишиневе, и о настойчивом желании Софьи Фроловны держать будущую невестку при себе с бормотанием Стрельцова через много лет о сомнительных моральных качествах первой жены.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152