Я жил в нем, потому что отец полностью оплатил его, а на налоги уходило меньше денег, чем на аренду квартиры. Да и переезд требовал бы больших хлопот. Я поставил «фольксваген» на маленькой автостоянке, вынул из ящика почту и вошел в дом. Этот вечер проводить в одиночестве не хотелось, и я прикинул в уме список молодых женщин, которые не отказались бы разделить со мной бифштекс и бутылку вина. Набрав два номера и не получив ответа, я отказался от дальнейших попыток, прошел на кухню, достал из морозилки бифштекс, намазал маслом несколько чищеных картофелин, завернул их в фольгу и поставил в духовку, приготовил овощной салат. В другие дни, когда делать салат не хотелось, я обходился сыром. Поджарил бифштекс, тут же подоспела и картошка, я вновь открыл холодильник, достал бутылку мексиканского пива, поставил ее и тарелку на поднос и отправился ужинать в гостиную. Компанию мне составил вестерн. За первые полчаса убили четверых, не считая индейцев и мексиканцев. Драка в баре, центральная сцена вестерна, мне не понравилась. Кулак героя, отметил я, мог бы приблизиться к челюсти злодея ближе, чем на шесть дюймов.
Поставив тарелки в посудомоечную машину и выбросив мусор в контейнер у дома, я сел в кресло у окна, из которого открывался вид на огни Лос-Анджелеса. И все вернулось ко мне, как и возвращалось каждый вечер почти два года. Вновь я оказался на корме китайской джонки в Сингапурской бухте, и Анджело Сачетти завис над водой, держась за линь одной рукой и с абордажной саблей в другой. Я нанес удар, многократно отрепетированный ранее, но Сачетти не парировал его, и я почувствовал, как моя сабля режет линь. А потом Сачетти полетел в воду, лицом вверх, и я увидел, как он подмигнул мне левым глазом.
Галлюцинация, или что-то иное, возникала каждый вечер, когда спускались сумерки, и сопровождалась судорогами и холодным потом, который пропитывал всю одежду. Этого никогда не случалось, когда я вел машину или шел пешком, только когда я спокойно сидел и лежал. И продолжалось от сорока пяти секунд до минуты.
В тот вечер я прошел через все это, наверное, в семисотый раз. Впервые такое случилось после возвращения в Штаты, когда я начал работать в другом фильме. В критический момент я окаменел, и передо мной появился Анджело Сачетти, падающий и падающий, как в замедленной съемке, заговорщически подмигивая мне. Я попытался сняться еще в двух фильмах, но видение повторялось, и я прекратил новые попытки. Впрочем, известие о том, что я застывал в ходе съемок, быстренько распространилось по студиям, и вскоре мой телефон перестал звонить, а мой агент, если я хотел поговорить с ним, постоянно оказывался на совещании. Потом я вообще перестал звонить ему, а он, похоже, и не возражал.
Я сорок раз просмотрел пленку, запечатлевшую падение Сачетти. Девять месяцев ходил к психоаналитику. Ничего не помогло. Сачетти падал и подмигивал мне каждый вечер.
Моего психоаналитика, доктора Мелвина Фишера, не слишком удивили мои, как он их называл, повторяющиеся галлюцинации.
– Они встречаются достаточно редко, но не представляют собой чего-то исключительного. Они исчезают, когда пациент больше не нуждается в них как в адаптационном механизме для обеспечения собственного благополучия.
– То есть они ничуть не опаснее сильной простуды? – спросил я.
– Ну, не совсем. У человека, который галлюцинирует так же, как вы, нарушена самая обычная схема восприятия. Фрейд как-то сказал, что галлюцинация – результат непосредственной передачи информации от подсознания к органам восприятия. То, что происходит с вами. Когда вы решите, что вам это не нужно, они прекратятся.
– Они мне не нужны.
Доктор посмотрел на меня грустными черными глазами и улыбнулся.
– Вы уверены?
– Абсолютно.
Он покачал головой.
– Сейчас идите и возвращайтесь только тогда, когда действительно будете готовы избавиться от них.
Я к нему не вернулся, и галлюцинации продолжались. Судороги не усиливались, но и не ослаблялись, поэтому в этот вечер, когда все закончилось, я налил себе бренди и открыл роман о тридцативосьмилетнем сотруднике рекламного агентства, который внезапно решил оставить жену и троих детей и отправился в Мексику, чтобы найти свое истинное «я». К полуночи он еще продолжал розыски, но я уже потерял к ним всякий интерес. И лег спать.
Часы на столике у кровати показывали три утра, когда меня разбудил телефонный звонок. Звонил Триппет, и по его отрывистому тону я понял, что он очень расстроен.
– Извините, что разбудил, но я в «Маунт Синай».
– С вами что-то случилось? – спросил я.
– Нет. Несчастье с Сиднеем. С ним сейчас врач.
– Что с ним?
– Ваши друзья. Они сломали ему руки.
– Как?
– Раздробили их, захлопнув дверцу автомобиля.
– О боже!
– Каждую руку в двух местах.
– Я сейчас приеду. Как он?
– Они надеются, что руки удастся спасти.
Глава 6
Сиднею Дюрану только-только исполнилось двадцать лет, когда машина, полная студентов Лос-Анджелесского университета едва не сшибла его на бульваре Заходящего солнца, по которому он шел в половине третьего ночи, держа перед собой изувеченные руки. Сначала они подумали, что он пьян, но потом увидели, что у него с руками, усадили в машину и домчали до больницы. Там Сидней назвал себя, упомянул Триппета и потерял сознание.
Триппет рассказал мне все это, когда мы стояли у операционной и ждали, чтобы кто-нибудь вышел из нее и сказал, останется ли у Сиднея одна рука или две.
– Я смог найти доктора Ноуфера, – пояснил Триппет.
– Хорошо, – кивнул я.
– Он – специалист по таким операциям, знаете ли.
– Я помню.
– Он знает Сиднея. Когда мы реставрировали ему «эстон мартин», он частенько приезжал и смотрел, как работает Сидней. В некотором смысле они даже подружились.
– Что он говорит?
– Пока ничего. Кости не просто сломаны, но раздроблены, повреждены нервы, вены, сухожилия. Оптимизма я не заметил.
Сиднея Дюрана не ждали дома. И сообщать о случившемся несчастье было некому. Восемнадцать месяцев назад он просто пришел к нам в поисках работы, заявив, что он «лучший жестянщик в городе, особенно по работе с алюминием». Никаких рекомендаций или сведений о его прежней жизни он не предоставил, за исключением того, что приехал с востока. Учитывая местоположение Лос-Анджелеса, это могли быть как Сиракузы, так и Солт-Лейк-Сити. Триппет считал себя знатоком людей, поэтому Сиднея тут же взяли в «Ла Вуатюр Ансьен».
Он действительно оказался превосходным жестянщиком, а когда наше дело стало расширяться, порекомендовал Района Суареса, «лучшего обшивщика города». Рамон в девятнадцать лет едва говорил по-английски, но творил чудеса с брезентом и кожей. Привел Сидней и нашего третьего сотрудника, Джека Дуферти, негра, двадцати двух лет от роду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51