Чехол, ловко вскинутый им, покрыл фюзеляж подобно попоне. Стартех поиграл постромками на манер вожжей, произнося губами: «Тпру-у!» – расправил их, связал концы под брюхом машины в узел и дружески, как хозяин заведенного в стойло коня, прихлопнул ладонью по гулкому туловищу «американца». Дело сделано. Стартех свободен, бомбардировщик может до вылета отдыхать…
– Расчехляй! – прокричал подкативший на «виллисе» командир полка. – Открывай кабину! – спрыгнув на ходу, он принялся сам распутывать постромки.
«Виллис», слегка притормозивший, малым ходом покатил дальше, к незачехленному «Бостону». Командир бросил постромки и припустил за ним вдогон.
– Приехал капитан Андреев, – проговорил стартех, не сводя глаз с генеральских погон пассажира «виллиса».
– Капитан? Ты что? Генерал!.. Генерал Хрюкин!..
– Для тебя, – назидательно ответствовал стартех, не удостаивая автора реплики взгляда, старательно обтирая руки пуком ветоши и охорашиваясь. – А для меня – капитан Андреев, как мы его в Ханькоу звали… Вон еще где!
Щеголять на свежем весеннем ветру без шинели, по-летнему, было, пожалуй, рановато, но приталенный китель темно-синего сукна, пошитый в Москве и за одну ночь перекроенный, как того пожелал командарм, собираясь на первое в освобожденном Ростове заседание Военного совета, был очень хорош на рослом Хрюкине. Тимофей Тимофеевич чувствовал это. Легко спрыгнув с «виллиса» и слушая объяснения подоспевшего командира полка, он направился в обход «Бостона». «На одном моторе тянет как зверь, – говорил ему командир, унимая, восстанавливая дыхание. – Две пушки у летчика, одна у стрелка… „мессер“ его в жизнь не достанет!..» Хрюкин слушал молча. Как совпало: его армия вместе с войсками фронта напрягает силы, развивая успех сталинградского контрнаступления, и тут на помощь ему является полк из бригады, которой он до войны командовал в Белой Церкви. Бригада реорганизована, полк – носитель ее духа, ее традиций, – заявлял о себе в Испании и Китае, на Халхин-Голе и Карельском перешейке… Полк-ветеран. Командир, естественно, новый, стариков, конечно, не осталось… Как старого друга встречает его Хрюкин. Вовремя подоспел, дружище. Сталинградская эпопея подняла армию, он, командарм, на этом сражении вырос, снискал признание, уходить в тень, уступать лидерство – не в его натуре… Его место и впредь – на острие событий. «Срок очередных поставок? – спрашивал Хрюкин. – Когда можно ждать очередную партию?» Не довольствуясь пополнением самолетного парка, поступавшим от промышленности, а также от союзников по ленд-лизу, Хрюкин силами своего техсостава собирал все, что можно было собрать в степях междуречья Волги и Дона; собирал, поднимал, вводил в строй: Сталинград учил заблаговременному накоплению сил, и штаб уже сейчас планировал и готовил первый после взятия Ростова массированный удар по вражеским аэродромам…
Совершая обход, Хрюкин слегка поводил плечами, пробуя и находя, что китель не жмет, не тянет, а погоны не коробятся, выявляют линию развернутых плеч. Весь смак обновы, шитой в Москве на заказ (размеры были сообщены загодя по телефону, потому что он мог задержаться в столице всего лишь на сутки), состоял в них, генеральских погонах, недавно введенных и впервые надетых. Крестьянский сын Хрюкин к ним еще не привык. Его искушало желание оглядывать их, кося глазами, он удерживался, поводил плечами. Могло, однако, показаться, что генерал – мерзляка, ежится на ветру. Подчеркнуто неторопливо проводя обход, Хрюкин, не боясь посадить на китель жирное масляное пятно, поднялся в кабину. Знакомство генерала с «американцем» завершалось…
Старший техник-лейтенант, сунув ветошь в карман, отделился от толпы, издалека глазевшей на генерала, и, слегка косолапя, направился к Хрюкину. «Вот к кому он торопился», – понял Павел, толпа потянулась за стартехом. Венька Лубок, понося последними словами «Бостон», лишивший авиаторов такого надежного места укрытия, как хвост, напротив, ретировался, прикрылся от начальства стойкой шасси. Павел остался под крылом. «Поплакаться? – думал он о стартехе. – Дескать, дефицит баллонов? Перебои с ГСМ?»
Мозолить глаза, выставляться перед начальством Павел не умел и не любил. Мысль о том, чтобы командарм проявил свою волю и, скажем, вместо звена, на которое выдвинут Гранищев – безо всякой к тому личной охоты, – поставил бы его напарником какого-нибудь истребителя-рубаки, – такая мысль ему в голову не приходила. Между тем собственно командирская работа Павла действительно не увлекала – молод еще, чтобы жестко требовать с других.
Недозрел. Ему нравилась и, как находили некоторые, удавалась роль, угаданная для него Барановым, – роль ведомого. Ведомый – щит героя. Быть ведомым – его назначение… Вот про Испанию он бы генерала послушал. В родном городе, откуда махнул Павел в летное училище, осело несколько добровольцев, вернувшихся из Испании, в том числе два летчика, существа полумифические: с Урала перенеслись в страну басков, фланировали там, как баски, в беретках, рубашках свободного кроя, никому в голову не приходило, что это русские летчики, а потом они поднимались на своих «чато», «курносых», «И-пятнадцатых» в небо и жгли там мерзавцев, предавших республику. В городе знали, где живут бывшие добровольцы, где работают, но видеть их Павлу не приходилось. Говорили, будто их дома украшены толедскими коврами. «Нет, – думал Павел, глядя вслед отъезжавшему Хрюкину, – не похоже, чтобы он возился с коврами… Про Испанию я бы его послушал…»
– …Доченек моих вспомнил, – говорил старший техник, возвратясь к «Бостону». – Где же твои сероглазочки, спрашивает, – не зная, с кем поделиться, он обратился к Веньке, оставившему свое укрытие.
– За таким кунаком – как у Христа за пазухой? – язвительно спросил Венька.
– Он как раз меня за пазуху и сунул, – поддакнул стартех. – Стрелком-радистом.
– На это Хрюкин мастер! В момент турнет, задвинет куда Макар телят не гонял!
– К себе взял. Как стахановца ВВС. В свой экипаж. Хрюкин – командир. Сухов – штурман…
– Он же не летает!
– В Китае!
– Ах, в Китае!.. Когда было!
– Вчера.
– Болтают, будто там наши авиаматку накрыли. Правда – нет?
– Накрыли. Пошли бомбить переправу через Янцзы, а облачность – до земли, видимость над целью – ноль. Штурман Сухов Иван Степанович говорит: «Командир, вверх по Янцзы погода лучше, пойдем туда…» Чтобы, значит, бомбы домой не привозить.
– Ты тоже летал?
– Слушай… Японцев врасплох не поймаешь. И не думай! У них все стены с ушами. Хрюкин, хочу сказать, молчать умеет и других приучал… железной рукой. Железной. Надо что обсудить, огласить командирское решение – уходим в поле. «Азия! Восток!» А в столовой или в общежитии разговоры на одни житейские темы, вроде того:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111
– Расчехляй! – прокричал подкативший на «виллисе» командир полка. – Открывай кабину! – спрыгнув на ходу, он принялся сам распутывать постромки.
«Виллис», слегка притормозивший, малым ходом покатил дальше, к незачехленному «Бостону». Командир бросил постромки и припустил за ним вдогон.
– Приехал капитан Андреев, – проговорил стартех, не сводя глаз с генеральских погон пассажира «виллиса».
– Капитан? Ты что? Генерал!.. Генерал Хрюкин!..
– Для тебя, – назидательно ответствовал стартех, не удостаивая автора реплики взгляда, старательно обтирая руки пуком ветоши и охорашиваясь. – А для меня – капитан Андреев, как мы его в Ханькоу звали… Вон еще где!
Щеголять на свежем весеннем ветру без шинели, по-летнему, было, пожалуй, рановато, но приталенный китель темно-синего сукна, пошитый в Москве и за одну ночь перекроенный, как того пожелал командарм, собираясь на первое в освобожденном Ростове заседание Военного совета, был очень хорош на рослом Хрюкине. Тимофей Тимофеевич чувствовал это. Легко спрыгнув с «виллиса» и слушая объяснения подоспевшего командира полка, он направился в обход «Бостона». «На одном моторе тянет как зверь, – говорил ему командир, унимая, восстанавливая дыхание. – Две пушки у летчика, одна у стрелка… „мессер“ его в жизнь не достанет!..» Хрюкин слушал молча. Как совпало: его армия вместе с войсками фронта напрягает силы, развивая успех сталинградского контрнаступления, и тут на помощь ему является полк из бригады, которой он до войны командовал в Белой Церкви. Бригада реорганизована, полк – носитель ее духа, ее традиций, – заявлял о себе в Испании и Китае, на Халхин-Голе и Карельском перешейке… Полк-ветеран. Командир, естественно, новый, стариков, конечно, не осталось… Как старого друга встречает его Хрюкин. Вовремя подоспел, дружище. Сталинградская эпопея подняла армию, он, командарм, на этом сражении вырос, снискал признание, уходить в тень, уступать лидерство – не в его натуре… Его место и впредь – на острие событий. «Срок очередных поставок? – спрашивал Хрюкин. – Когда можно ждать очередную партию?» Не довольствуясь пополнением самолетного парка, поступавшим от промышленности, а также от союзников по ленд-лизу, Хрюкин силами своего техсостава собирал все, что можно было собрать в степях междуречья Волги и Дона; собирал, поднимал, вводил в строй: Сталинград учил заблаговременному накоплению сил, и штаб уже сейчас планировал и готовил первый после взятия Ростова массированный удар по вражеским аэродромам…
Совершая обход, Хрюкин слегка поводил плечами, пробуя и находя, что китель не жмет, не тянет, а погоны не коробятся, выявляют линию развернутых плеч. Весь смак обновы, шитой в Москве на заказ (размеры были сообщены загодя по телефону, потому что он мог задержаться в столице всего лишь на сутки), состоял в них, генеральских погонах, недавно введенных и впервые надетых. Крестьянский сын Хрюкин к ним еще не привык. Его искушало желание оглядывать их, кося глазами, он удерживался, поводил плечами. Могло, однако, показаться, что генерал – мерзляка, ежится на ветру. Подчеркнуто неторопливо проводя обход, Хрюкин, не боясь посадить на китель жирное масляное пятно, поднялся в кабину. Знакомство генерала с «американцем» завершалось…
Старший техник-лейтенант, сунув ветошь в карман, отделился от толпы, издалека глазевшей на генерала, и, слегка косолапя, направился к Хрюкину. «Вот к кому он торопился», – понял Павел, толпа потянулась за стартехом. Венька Лубок, понося последними словами «Бостон», лишивший авиаторов такого надежного места укрытия, как хвост, напротив, ретировался, прикрылся от начальства стойкой шасси. Павел остался под крылом. «Поплакаться? – думал он о стартехе. – Дескать, дефицит баллонов? Перебои с ГСМ?»
Мозолить глаза, выставляться перед начальством Павел не умел и не любил. Мысль о том, чтобы командарм проявил свою волю и, скажем, вместо звена, на которое выдвинут Гранищев – безо всякой к тому личной охоты, – поставил бы его напарником какого-нибудь истребителя-рубаки, – такая мысль ему в голову не приходила. Между тем собственно командирская работа Павла действительно не увлекала – молод еще, чтобы жестко требовать с других.
Недозрел. Ему нравилась и, как находили некоторые, удавалась роль, угаданная для него Барановым, – роль ведомого. Ведомый – щит героя. Быть ведомым – его назначение… Вот про Испанию он бы генерала послушал. В родном городе, откуда махнул Павел в летное училище, осело несколько добровольцев, вернувшихся из Испании, в том числе два летчика, существа полумифические: с Урала перенеслись в страну басков, фланировали там, как баски, в беретках, рубашках свободного кроя, никому в голову не приходило, что это русские летчики, а потом они поднимались на своих «чато», «курносых», «И-пятнадцатых» в небо и жгли там мерзавцев, предавших республику. В городе знали, где живут бывшие добровольцы, где работают, но видеть их Павлу не приходилось. Говорили, будто их дома украшены толедскими коврами. «Нет, – думал Павел, глядя вслед отъезжавшему Хрюкину, – не похоже, чтобы он возился с коврами… Про Испанию я бы его послушал…»
– …Доченек моих вспомнил, – говорил старший техник, возвратясь к «Бостону». – Где же твои сероглазочки, спрашивает, – не зная, с кем поделиться, он обратился к Веньке, оставившему свое укрытие.
– За таким кунаком – как у Христа за пазухой? – язвительно спросил Венька.
– Он как раз меня за пазуху и сунул, – поддакнул стартех. – Стрелком-радистом.
– На это Хрюкин мастер! В момент турнет, задвинет куда Макар телят не гонял!
– К себе взял. Как стахановца ВВС. В свой экипаж. Хрюкин – командир. Сухов – штурман…
– Он же не летает!
– В Китае!
– Ах, в Китае!.. Когда было!
– Вчера.
– Болтают, будто там наши авиаматку накрыли. Правда – нет?
– Накрыли. Пошли бомбить переправу через Янцзы, а облачность – до земли, видимость над целью – ноль. Штурман Сухов Иван Степанович говорит: «Командир, вверх по Янцзы погода лучше, пойдем туда…» Чтобы, значит, бомбы домой не привозить.
– Ты тоже летал?
– Слушай… Японцев врасплох не поймаешь. И не думай! У них все стены с ушами. Хрюкин, хочу сказать, молчать умеет и других приучал… железной рукой. Железной. Надо что обсудить, огласить командирское решение – уходим в поле. «Азия! Восток!» А в столовой или в общежитии разговоры на одни житейские темы, вроде того:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111