Он шагал на месте, высоко вскидывая колени и делая отмашку левой рукой. В правой он держал возле губ дусос и отчаянно-громко дудел в него – так, что у Ачаду закладывало уши. Потом Хепсу отбросил дусос и замахал обеими руками, отрывисто крича во всю глотку зычным басом:
– Трам-тарам, иди сюда!
Трам-тарам, с тобой беда!
Трам-тарам, ты не зевай,
Поскорее выползай!
Проснулся он оттого, что затылок взорвался болью. Ачаду зашипел и открыл глаза. Было темно и тесно. Прямо через него, согнувшись, шагали какие-то люди к светлеющему неподалеку квадрату. Вот еще раз чья-то нога зацепила голову Учителя. Он вскрикнул и обхватил ее руками.
Откуда-то доносился лающий бас – точно такой же, как у Хепсу во сне:
– Иди сюда! Куда лезешь?! Выползай живее, трам-тарам!
Наконец Ачаду остался один внутри полутемной коробки, пахнущей потом, железом и чем-то незнакомым – неживым и едким.
В светлый квадрат просунулся шар головы с оттопыренными ушами.
– А за тобой что – лезть прикажешь?! А ну-ка, вылезай! – гулко забухал все тот же бас. Учитель, с трудом подняв гудящую голову, на карачках пополз к выходу.
Когда его залитая кровью, некогда белая шевелюра показалась в люке, лопоухий обладатель баса пробурчал:
– Да ты еще и раненый!.. – И гаркнул, отвернувшись: – Трам-тарам, где там санитары?! Живо носилки сюда! – Нагнулся к высунутой из люка голове Ачаду: – Сам вылезти можешь?.. Ладно, лежи, сейчас придут… Что вы копаетесь?! Сколько вас ждать? – Это уже к двум подбежавшим солдатам с красными повязками на шеях и рукавах.
Солдаты, не сильно церемонясь и, судя по всему, привычно, быстро подхватили Ачаду и выдернули из люка.
– А носилки, трам-тарам?! – замахал руками лопоухий. – Вы чего приперлись без носилок?
– Вы не сказали, господин старшина… – промямлил один солдат. Второй кивнул, часто заморгал и выпалил:
– Да тут рядом, господин старшина, мы и так донесем!
– Не сказа-а-али!.. И та-а-ак донесем!.. – передразнил тот, кого назвали «старшиной». – Что за армия! Трам-тарам!.. Что за солдаты! И мы еще хотим победить… – Он раздраженно махнул рукой. – Ну так несите, чего встали?! Хотите, чтобы он тут помер, трам-тарам?
Один солдат схватил Учителя за руки, другой взялся за ноги, и они быстро засеменили к одной из каменных коробок, которые успел краем сознания выхватить из окружающего Ачаду, пока вернувшаяся от тряски дикая боль в голове вновь это сознание не погасила.
В очередной раз Учитель очнулся на мягкой лежанке. Голова, приподнятая удобной подушкой, болела, но не сильно. Серая тонкая накидка закрывала его до подбородка. Высокий белый потолок перечеркивали крест-накрест две тонкие светящиеся трубки. Стены в верхней части были тоже белыми, а нижняя их половина напоминала цветом солдатскую форму. Впрочем, Ачаду пока видел лишь стену перед собой, да и то не всю.
Он машинально провел по груди ладонью. Дусос исчез! Ачаду скрипнул зубами.
– Беляк очнулся! – послышалось справа.
Учитель осторожно повернул голову. В ней тупо кольнуло, но в общем-то терпимо. Справа, возле стены стояли две лежанки на смешных тонких ножках. На дальней от него лежал, подперев перевязанной рукой щеку, улыбающийся человек с черными точками по всему лицу. На ближней лежанке – напротив Ачаду – сидел и тоже улыбался молодой парень с ярко-рыжим ежиком волос. Такой «окраски» у людей Учитель раньше не встречал, но рыжий понял его изумление по-своему:
– Чего глаза таращишь, Беляк? Не веришь, что живой? – И коротко хохотнул.
– Где повоевать-то успел? – спросил рябой человек с дальней лежанки. – Отурки сюда еще, кажись, не добрались.
Ачаду выпростал из-под накидки руку и потрогал туго обвязанную голову.
– Я не воевал, – неохотно сказал он. – Так… Пришлось поучаствовать в некоторых событиях.
Оба его соседа рассмеялись.
– Ну ты даешь, Беляк, – хлопнул себя по коленям рыжий. – Чешешь, словно умник какой!
– Я не умник, – сказал Учитель, – и не Беляк. Мое имя Ачаду. Я детей учил.
– У-у! Дело хорошее, – улыбнулся рыжий. – Ну, давай тогда знакомиться. Меня Ражоп зовут, но мне больше нравится Раж.
– Я – Охит, – кивнул рябой. – Можно – Ох.
– А давай мы тебя Беляком все-таки звать будем, – сказал Раж. – Мы с Охом привыкли уже, пока ты тут междусонье валялся. Вон бородища белая какая! Правда, обрежут ее скоро.
– Междусонье?! – ахнул Ачаду. – Я думал, меня только что принесли!..
– Не, над тобой уже лекари поработали. Промыли твой котелок, зашили. А потом пилюль дали сонных. Говорят, во сне заживает лучше, и быстрей на поправку идешь.
– А что ты про бороду сказал? Зачем ее обрежут? Я привык к бороде!..
– Отвыкай! – гоготнул Раж. – Это тебе армия, а не дом приюта стариков. Тут все должны быть коротко подстрижены и гладко выбриты. Офицерам разрешаются усы. – Он подмигнул и спросил: – Так что, можно тебя Беляком звать? Ачаду – слишком уж скучно. Солдат должен весело зваться!
– Разве я солдат? – удивился Ачаду.
– А кто же ты? Офицер? – захохотал рыжий, оглядываясь на рябого. Тот тоже тихонько затрясся от смеха.
– Я учитель, я же говорил!
– Это ты там был учитель, – вытирая слезы, неопределенно мотнул головой Раж, – а здесь ты – солдат. Вот подлечат тебя, и пойдешь отурков бить. Так-то, Беляк!
Новость, обрушенная на него веселым Ражем, ошарашила Учителя. Он отвернулся к стене и предался лихорадочным измышлениям. Стройной и ясной картины в голове так и не получилось, может быть, сказывалось ранение или непонятные сонные пилюли лекарей… Понял Ачаду только одно – он перестал быть хозяином не только своего положения, но и себя самого. А самое ужасное – он, похоже, навсегда потерял Хепсу!
Что теперь будет с ним самим, Учителя почти перестало интересовать. Он даже пожалел мимолетно, что удар по голове оказался столь слабым. «Уйти в вечность» казалось сейчас не самым плохим вариантом. Но раз уж так все сложилось, придется еще потерпеть и понаблюдать за выкрутасами судьбы. В общем-то, в этом был определенный интерес. Смешно вспомнить, насколько однообразной была его жизнь до того злополучного решения – дойти до края земли!.. Край земли оказался и краем спокойствия, краем привычного, незыблемого и очевидного. Изменилось не только то, что окружало Ачаду ранее, – изменился он сам! Изменился невероятно, поражая себя собственной незнакомостью. Все эти неожиданные порывы и поступки, вспышки невиданной активности и пугающей ярости… Когда жизнь текла размеренно и спокойно – им просто не находилось в ней места. Но жизнь круто вильнула, взорвалась цветной, хоть и не праздничной, вспышкой, взорвав попутно и все его естество. Вот только Учитель никак не мог понять: плохо это или все-таки хорошо?
Измученный дергаными измышлениями, Ачаду снова заснул.
Проснулся он от громкого командного голоса:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79
– Трам-тарам, иди сюда!
Трам-тарам, с тобой беда!
Трам-тарам, ты не зевай,
Поскорее выползай!
Проснулся он оттого, что затылок взорвался болью. Ачаду зашипел и открыл глаза. Было темно и тесно. Прямо через него, согнувшись, шагали какие-то люди к светлеющему неподалеку квадрату. Вот еще раз чья-то нога зацепила голову Учителя. Он вскрикнул и обхватил ее руками.
Откуда-то доносился лающий бас – точно такой же, как у Хепсу во сне:
– Иди сюда! Куда лезешь?! Выползай живее, трам-тарам!
Наконец Ачаду остался один внутри полутемной коробки, пахнущей потом, железом и чем-то незнакомым – неживым и едким.
В светлый квадрат просунулся шар головы с оттопыренными ушами.
– А за тобой что – лезть прикажешь?! А ну-ка, вылезай! – гулко забухал все тот же бас. Учитель, с трудом подняв гудящую голову, на карачках пополз к выходу.
Когда его залитая кровью, некогда белая шевелюра показалась в люке, лопоухий обладатель баса пробурчал:
– Да ты еще и раненый!.. – И гаркнул, отвернувшись: – Трам-тарам, где там санитары?! Живо носилки сюда! – Нагнулся к высунутой из люка голове Ачаду: – Сам вылезти можешь?.. Ладно, лежи, сейчас придут… Что вы копаетесь?! Сколько вас ждать? – Это уже к двум подбежавшим солдатам с красными повязками на шеях и рукавах.
Солдаты, не сильно церемонясь и, судя по всему, привычно, быстро подхватили Ачаду и выдернули из люка.
– А носилки, трам-тарам?! – замахал руками лопоухий. – Вы чего приперлись без носилок?
– Вы не сказали, господин старшина… – промямлил один солдат. Второй кивнул, часто заморгал и выпалил:
– Да тут рядом, господин старшина, мы и так донесем!
– Не сказа-а-али!.. И та-а-ак донесем!.. – передразнил тот, кого назвали «старшиной». – Что за армия! Трам-тарам!.. Что за солдаты! И мы еще хотим победить… – Он раздраженно махнул рукой. – Ну так несите, чего встали?! Хотите, чтобы он тут помер, трам-тарам?
Один солдат схватил Учителя за руки, другой взялся за ноги, и они быстро засеменили к одной из каменных коробок, которые успел краем сознания выхватить из окружающего Ачаду, пока вернувшаяся от тряски дикая боль в голове вновь это сознание не погасила.
В очередной раз Учитель очнулся на мягкой лежанке. Голова, приподнятая удобной подушкой, болела, но не сильно. Серая тонкая накидка закрывала его до подбородка. Высокий белый потолок перечеркивали крест-накрест две тонкие светящиеся трубки. Стены в верхней части были тоже белыми, а нижняя их половина напоминала цветом солдатскую форму. Впрочем, Ачаду пока видел лишь стену перед собой, да и то не всю.
Он машинально провел по груди ладонью. Дусос исчез! Ачаду скрипнул зубами.
– Беляк очнулся! – послышалось справа.
Учитель осторожно повернул голову. В ней тупо кольнуло, но в общем-то терпимо. Справа, возле стены стояли две лежанки на смешных тонких ножках. На дальней от него лежал, подперев перевязанной рукой щеку, улыбающийся человек с черными точками по всему лицу. На ближней лежанке – напротив Ачаду – сидел и тоже улыбался молодой парень с ярко-рыжим ежиком волос. Такой «окраски» у людей Учитель раньше не встречал, но рыжий понял его изумление по-своему:
– Чего глаза таращишь, Беляк? Не веришь, что живой? – И коротко хохотнул.
– Где повоевать-то успел? – спросил рябой человек с дальней лежанки. – Отурки сюда еще, кажись, не добрались.
Ачаду выпростал из-под накидки руку и потрогал туго обвязанную голову.
– Я не воевал, – неохотно сказал он. – Так… Пришлось поучаствовать в некоторых событиях.
Оба его соседа рассмеялись.
– Ну ты даешь, Беляк, – хлопнул себя по коленям рыжий. – Чешешь, словно умник какой!
– Я не умник, – сказал Учитель, – и не Беляк. Мое имя Ачаду. Я детей учил.
– У-у! Дело хорошее, – улыбнулся рыжий. – Ну, давай тогда знакомиться. Меня Ражоп зовут, но мне больше нравится Раж.
– Я – Охит, – кивнул рябой. – Можно – Ох.
– А давай мы тебя Беляком все-таки звать будем, – сказал Раж. – Мы с Охом привыкли уже, пока ты тут междусонье валялся. Вон бородища белая какая! Правда, обрежут ее скоро.
– Междусонье?! – ахнул Ачаду. – Я думал, меня только что принесли!..
– Не, над тобой уже лекари поработали. Промыли твой котелок, зашили. А потом пилюль дали сонных. Говорят, во сне заживает лучше, и быстрей на поправку идешь.
– А что ты про бороду сказал? Зачем ее обрежут? Я привык к бороде!..
– Отвыкай! – гоготнул Раж. – Это тебе армия, а не дом приюта стариков. Тут все должны быть коротко подстрижены и гладко выбриты. Офицерам разрешаются усы. – Он подмигнул и спросил: – Так что, можно тебя Беляком звать? Ачаду – слишком уж скучно. Солдат должен весело зваться!
– Разве я солдат? – удивился Ачаду.
– А кто же ты? Офицер? – захохотал рыжий, оглядываясь на рябого. Тот тоже тихонько затрясся от смеха.
– Я учитель, я же говорил!
– Это ты там был учитель, – вытирая слезы, неопределенно мотнул головой Раж, – а здесь ты – солдат. Вот подлечат тебя, и пойдешь отурков бить. Так-то, Беляк!
Новость, обрушенная на него веселым Ражем, ошарашила Учителя. Он отвернулся к стене и предался лихорадочным измышлениям. Стройной и ясной картины в голове так и не получилось, может быть, сказывалось ранение или непонятные сонные пилюли лекарей… Понял Ачаду только одно – он перестал быть хозяином не только своего положения, но и себя самого. А самое ужасное – он, похоже, навсегда потерял Хепсу!
Что теперь будет с ним самим, Учителя почти перестало интересовать. Он даже пожалел мимолетно, что удар по голове оказался столь слабым. «Уйти в вечность» казалось сейчас не самым плохим вариантом. Но раз уж так все сложилось, придется еще потерпеть и понаблюдать за выкрутасами судьбы. В общем-то, в этом был определенный интерес. Смешно вспомнить, насколько однообразной была его жизнь до того злополучного решения – дойти до края земли!.. Край земли оказался и краем спокойствия, краем привычного, незыблемого и очевидного. Изменилось не только то, что окружало Ачаду ранее, – изменился он сам! Изменился невероятно, поражая себя собственной незнакомостью. Все эти неожиданные порывы и поступки, вспышки невиданной активности и пугающей ярости… Когда жизнь текла размеренно и спокойно – им просто не находилось в ней места. Но жизнь круто вильнула, взорвалась цветной, хоть и не праздничной, вспышкой, взорвав попутно и все его естество. Вот только Учитель никак не мог понять: плохо это или все-таки хорошо?
Измученный дергаными измышлениями, Ачаду снова заснул.
Проснулся он от громкого командного голоса:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79