- Ведь
именно это я уловил в вашей музыке, мистер Лэкер?
Джон с удивлением взглянул на ударника - этот парень понял все, что
он хотел сказать своей музыкой. И играл он хорошо - этот Бенни сразу ему
понравился.
- Да, ты прав. Именно это я и хотел выразить. Ну что ж, название мне
нравится. А как вы?
- Вполне прилично, - отозвался Чарли.
Ник и Дэвид закивали головами - они тоже были согласны.
Ну что ж, поднимем бокалы за то, чтобы этот путь действительно привел
нас к вершине, - сказал Джон. Все пятеро чокнулись и осушили бокалы.
За этот день они трижды сыграли вещь, написанную Джоном, и несколько
песен, написанных Чарли. Песни были неплохие. В них пелось о серой и
скучной жизни, о маленьком человеке, бредущем под дождем по улице большого
города, о музыканте, продавшем свою гитару, чтобы не умереть с голоду -
это были песни о жизни, о том, что творилось вокруг, о том, что наболело -
поэтому они брали за живое, и Джон согласился включить их в программу. В
песнях Чарли жесткий ритм и рычание бас-гитары, пропущенной через фьюз,
сочетались с плачущим голосом соло-гитары и высокими переливами
электрооргана, что вместе создавало сложную и глубокую мелодию, точно
соответствующую словам песни. Все это удачно сочеталось с полифоническим
звучанием музыки, которую написал сам Джон, она как бы говорила о том же,
но на более высоком уровне восприятия. В голове у Джона уже родилась
мелодия, которой они должны были закончить программу, мелодия, как бы
подводившая итог всему концерту. Поэтому Джон не стал засиживаться в кафе,
а, попрощавшись с новыми друзьями, поспешил домой, горя нетерпением
поскорее перенести на бумагу звучавшую в нем музыку. Несмотря на мелкий
противный дождь, на душе было светло и радостно - начало положено; теперь
вперед, вверх!
И начались репетиции. С каждым разом Джон становился все более
требовательным к своим коллегам, заставляя их проигрывать одно и то же
снова и снова, добиваясь полного единства музыки. Написанная им музыка
только с первого взгляда казалась простой для исполнения. Постепенно в ней
открывались новые подголоски, полутона, тончайшее плетение звуков, похожее
на серебряную паутинку. Сыграть все это мог только настоящий виртуоз. И
Джон требовал от своих товарищей виртуозности.
Песни Чарли были намного проще, хотя и в них слышалось полифоническое
звучание с довольно сложной структурой. Но их можно было воспринимать
поверхностно - жесткий ритм, плач гитары, рычание фьюза; но искушенный
слушатель улавливал за всем этим более глубокую суть, как бы другую
мелодию, которою вели орган и синтезатор.
В концертной программе вначале шли песни Чарли, а после них, как бы
развивая их тему, две инструментальные композиции Джона.
Они репетировали около двух месяцев. Наконец, Джон остался доволен.
Музыка больше не разваливалась на отдельные партии, а звучала, как единое
целое. Можно было выступать перед публикой.
За неделю до концерта они собственными силами привели зал в
относительный порядок, за что практичный Чарли выторговал у хозяина
уменьшение арендной платы до сорока пяти фунтов в неделю; затем все тот же
Чарли договорился со знакомым художником насчет афиш, и еще через день
красочные афиши появились на улицах Саутгемптона, и даже кое-где в Сити.
Правда, на Альберт-холле Чарли афишу повесить не удалось - к нему с
грозным видом направился полицейский, и Чарли поспешил унести ноги от
греха подальше.
Накануне концерта Джон почти не спал. В голове его вертелись
сумбурные вихри из обрывков музыки, фраз, мелькали лица музыкантов,
расплывались яркие световые круги прожекторов - Джон не находил себе
места.
Забылся он лишь под утро. В девять часов вскочил, как ужаленный.
Концерт был назначен на пять часов вечера, но Джону не терпелось и,
наскоро перекусив и выпив для храбрости бокал чистого виски, он направился
в зал. Там он бродил среди пустых рядов, нервно курил - впервые за многие
годы. Потом он уселся в одно из кресел, и сам не заметил, как заснул.
Они сидели в небольшой комнатке за сценой и ждали, пока соберется
публика. До начала выступления оставалось пятнадцать минут, а зал был
заполнен едва ли наполовину.
- Ничего, соберутся, - успокаивал всех Чарли. - А, в крайнем случае,
для первого раза и ползала неплохо. Главное, чтобы им понравился концерт.
Тогда завтра зал будет полный.
Все же к началу выступления зал был заполнен почти на две трети.
Дэвид вышел к микрофону и объявил название первой вещи. Джон поудобнее
уселся за своим органом и весь ушел в музыку. Он не видел зала, не видел
слепящих прожекторов, не видел даже своих товарищей; он не слышал, что
объявлял Дэвид - он играл. О он чувствовал, что играет сейчас лучше, чем
когда бы то ни было раньше. Да и остальные - тоже. Мрачная, экспрессивная
музыка Чарли с жестким ритмом, насыщенная до предела, подавляла зал,
заставляла слушать, не давала возможности думать о постороннем. После
последней песни Чарли зал взорвался аплодисментами - это было больше, чем
то, на что они рассчитывали.
Затем, после пятиминутного антракта, Тьюз объявил композицию Лэкера.
Джон был в ударе. Густой сильный звук его органа заполнил зал; мелодия
струилась, лилась, постепенно нарастая, поднимаясь вверх; изредка она
словно срывалась, но затем снова выравнивалась, неуклонно стремясь ввысь.
Джон закончил на самой высокой ноте, и ее отзвук еще долго висел в зале.
Послышались редкие хлопки, но и они вскоре замолкли. Тьюз объявил
последнюю вещь. Джон снова заиграл. Но что-то было не так. Приподнятое
настроение улетучилось. Джон играл через силу, и это передалось остальным.
Когда они закончили, зал молчал. Почти половина слушателей ушла после
первой композиции Джона, и остальные тоже спешили к выходу. Никто не
аплодировал.
Джон устало откинулся на спинку стула. Он был разбит, подавлен. Это
был провал. К нему подошел Чарли, положил руку на плечо.
- Не расстраивайся, старина. Твоя музыка - настоящая. Она лучше моей.
Тебя просто не поняли. Но они поймут. Надо только время. Мы еще будем
выступать в Альберт-Холле, а не в этом сарае.
Еще неделю выступали они со своей программой. И каждый раз слушателей
было все меньше и меньше. И большинство из них уходили, когда начинали
играть вещи Джона. В игре Лэкера появилась не свойственная ранее ему
ярость, одержимость. Он как бы мстил своей музыкой тем, кто не хотел его
слушать. Но люди уходили, и группа заканчивала свои выступления в почти
пустом зале.
1 2 3 4 5 6 7
именно это я уловил в вашей музыке, мистер Лэкер?
Джон с удивлением взглянул на ударника - этот парень понял все, что
он хотел сказать своей музыкой. И играл он хорошо - этот Бенни сразу ему
понравился.
- Да, ты прав. Именно это я и хотел выразить. Ну что ж, название мне
нравится. А как вы?
- Вполне прилично, - отозвался Чарли.
Ник и Дэвид закивали головами - они тоже были согласны.
Ну что ж, поднимем бокалы за то, чтобы этот путь действительно привел
нас к вершине, - сказал Джон. Все пятеро чокнулись и осушили бокалы.
За этот день они трижды сыграли вещь, написанную Джоном, и несколько
песен, написанных Чарли. Песни были неплохие. В них пелось о серой и
скучной жизни, о маленьком человеке, бредущем под дождем по улице большого
города, о музыканте, продавшем свою гитару, чтобы не умереть с голоду -
это были песни о жизни, о том, что творилось вокруг, о том, что наболело -
поэтому они брали за живое, и Джон согласился включить их в программу. В
песнях Чарли жесткий ритм и рычание бас-гитары, пропущенной через фьюз,
сочетались с плачущим голосом соло-гитары и высокими переливами
электрооргана, что вместе создавало сложную и глубокую мелодию, точно
соответствующую словам песни. Все это удачно сочеталось с полифоническим
звучанием музыки, которую написал сам Джон, она как бы говорила о том же,
но на более высоком уровне восприятия. В голове у Джона уже родилась
мелодия, которой они должны были закончить программу, мелодия, как бы
подводившая итог всему концерту. Поэтому Джон не стал засиживаться в кафе,
а, попрощавшись с новыми друзьями, поспешил домой, горя нетерпением
поскорее перенести на бумагу звучавшую в нем музыку. Несмотря на мелкий
противный дождь, на душе было светло и радостно - начало положено; теперь
вперед, вверх!
И начались репетиции. С каждым разом Джон становился все более
требовательным к своим коллегам, заставляя их проигрывать одно и то же
снова и снова, добиваясь полного единства музыки. Написанная им музыка
только с первого взгляда казалась простой для исполнения. Постепенно в ней
открывались новые подголоски, полутона, тончайшее плетение звуков, похожее
на серебряную паутинку. Сыграть все это мог только настоящий виртуоз. И
Джон требовал от своих товарищей виртуозности.
Песни Чарли были намного проще, хотя и в них слышалось полифоническое
звучание с довольно сложной структурой. Но их можно было воспринимать
поверхностно - жесткий ритм, плач гитары, рычание фьюза; но искушенный
слушатель улавливал за всем этим более глубокую суть, как бы другую
мелодию, которою вели орган и синтезатор.
В концертной программе вначале шли песни Чарли, а после них, как бы
развивая их тему, две инструментальные композиции Джона.
Они репетировали около двух месяцев. Наконец, Джон остался доволен.
Музыка больше не разваливалась на отдельные партии, а звучала, как единое
целое. Можно было выступать перед публикой.
За неделю до концерта они собственными силами привели зал в
относительный порядок, за что практичный Чарли выторговал у хозяина
уменьшение арендной платы до сорока пяти фунтов в неделю; затем все тот же
Чарли договорился со знакомым художником насчет афиш, и еще через день
красочные афиши появились на улицах Саутгемптона, и даже кое-где в Сити.
Правда, на Альберт-холле Чарли афишу повесить не удалось - к нему с
грозным видом направился полицейский, и Чарли поспешил унести ноги от
греха подальше.
Накануне концерта Джон почти не спал. В голове его вертелись
сумбурные вихри из обрывков музыки, фраз, мелькали лица музыкантов,
расплывались яркие световые круги прожекторов - Джон не находил себе
места.
Забылся он лишь под утро. В девять часов вскочил, как ужаленный.
Концерт был назначен на пять часов вечера, но Джону не терпелось и,
наскоро перекусив и выпив для храбрости бокал чистого виски, он направился
в зал. Там он бродил среди пустых рядов, нервно курил - впервые за многие
годы. Потом он уселся в одно из кресел, и сам не заметил, как заснул.
Они сидели в небольшой комнатке за сценой и ждали, пока соберется
публика. До начала выступления оставалось пятнадцать минут, а зал был
заполнен едва ли наполовину.
- Ничего, соберутся, - успокаивал всех Чарли. - А, в крайнем случае,
для первого раза и ползала неплохо. Главное, чтобы им понравился концерт.
Тогда завтра зал будет полный.
Все же к началу выступления зал был заполнен почти на две трети.
Дэвид вышел к микрофону и объявил название первой вещи. Джон поудобнее
уселся за своим органом и весь ушел в музыку. Он не видел зала, не видел
слепящих прожекторов, не видел даже своих товарищей; он не слышал, что
объявлял Дэвид - он играл. О он чувствовал, что играет сейчас лучше, чем
когда бы то ни было раньше. Да и остальные - тоже. Мрачная, экспрессивная
музыка Чарли с жестким ритмом, насыщенная до предела, подавляла зал,
заставляла слушать, не давала возможности думать о постороннем. После
последней песни Чарли зал взорвался аплодисментами - это было больше, чем
то, на что они рассчитывали.
Затем, после пятиминутного антракта, Тьюз объявил композицию Лэкера.
Джон был в ударе. Густой сильный звук его органа заполнил зал; мелодия
струилась, лилась, постепенно нарастая, поднимаясь вверх; изредка она
словно срывалась, но затем снова выравнивалась, неуклонно стремясь ввысь.
Джон закончил на самой высокой ноте, и ее отзвук еще долго висел в зале.
Послышались редкие хлопки, но и они вскоре замолкли. Тьюз объявил
последнюю вещь. Джон снова заиграл. Но что-то было не так. Приподнятое
настроение улетучилось. Джон играл через силу, и это передалось остальным.
Когда они закончили, зал молчал. Почти половина слушателей ушла после
первой композиции Джона, и остальные тоже спешили к выходу. Никто не
аплодировал.
Джон устало откинулся на спинку стула. Он был разбит, подавлен. Это
был провал. К нему подошел Чарли, положил руку на плечо.
- Не расстраивайся, старина. Твоя музыка - настоящая. Она лучше моей.
Тебя просто не поняли. Но они поймут. Надо только время. Мы еще будем
выступать в Альберт-Холле, а не в этом сарае.
Еще неделю выступали они со своей программой. И каждый раз слушателей
было все меньше и меньше. И большинство из них уходили, когда начинали
играть вещи Джона. В игре Лэкера появилась не свойственная ранее ему
ярость, одержимость. Он как бы мстил своей музыкой тем, кто не хотел его
слушать. Но люди уходили, и группа заканчивала свои выступления в почти
пустом зале.
1 2 3 4 5 6 7