Когда в тот день я снова проходил через фойе, коляски, разумеется, уже не было. Но на моем коммутаторе мигали лампочки, и я был настолько поглощен теми перспективами, которые ожидали меня с Пласид, что едва ли задумался об этом.
И как же Пласид (ведь это была, как я уже говорил, она) удалось привлечь Армана к той деятельности, от которой он мог бы лишиться жизни, если бы не вмешался я? Довольно просто!
Наступил еще один день в той бесконечной череде, когда я вместе с мадам Фромаж лакомился твердым или мягким, свежим или прогорклым сыром или же прислуживал ее подопечным, как она порой называла их своим свистящим голосом, и тайком изучал мужчин, находивших дорогу в наше злачное место. И в этот прекрасный день я вторгся в номер Пласид, занимавшейся здоровенным клиентом, который лишь несколько минут назад прошел вдоль моей конторки. Все эти мужчины были похожи друг на друга и отворачивали свои суровые лица, не отвечая на мои приветствия. Во всяком случае, когда я случайно открыл дверь, упомянутый гражданин по-прежнему прятал лицо между расставленными ногами Пласид, а сама она, все еще частично одетая, полулежала в постели и улыбалась мне, лишенная той скромности, которая доныне была ее отличительной чертой и придавала ей шарм.
Я ретировался. Вскоре здоровяк сделал то же самое и прошмыгнул мимо конторки, натягивая на ходу штаны и отвернув свое потное лицо. Никаких мигающих огоньков! Никаких поручений! Никаких развлечений! Если, конечно, не считать Армана. Что-то возбудило его страсть или гнев, – мог ли он видеть моими глазами? слушать моими ушами? – и он начал пинать меня внизу живота, так что я поневоле скрючился, судорожно глотая воздух. Я оставался на своем месте за конторкой. Арман не унимался. Боль усилилась, и на моем бледном лице не осталось ни кровинки. А потом? Ну разумеется! В углу безжизненного пыльного коммутатора замигала лампочка. Пласид! Это было требование подняться вместе с моей сине-зеленой лягушкой по неосвещенной лестнице, похожей на древнюю, высохшую раковину улитки. И что же обнаружил я (точнее сказать, мы) в номере Пласид, откуда недавно выскочил неповоротливый клиент? Конечно, саму Пласид. Причем в той же позе, в какой я ее оставил. Посыл был предельно ясен, нежен и требователен, и как только я заменил сбежавшего солдата, заполнив головой пустоту между ногами Пласид, – мужчины и женщины моей национальности славятся этим старым как мир обычаем, – Арман мигом поднялся вверх, настойчиво требуя пропустить его между моими напученными губами. В следующий миг я уже совершал движения, которых от меня ждали, вот только мой толстый язычок заменила голова, плечи и крохотные ручки Армана (за вычетом одной ладошки). Вы никогда не слышали такого взрыва сдавленного хохота, такого крещендо хихиканья, прерываемого мгновеньями сладостного удушья, которое способно было посрамить музыкальный дуэт самой этой скромницы и ее мужа – учителя пения! Пласид не видела происходящего и не могла объяснить этих ощущений, вызванных, как она полагала, всего лишь мужскими губами и языком. Поразительно! В ту же секунду она машинально схватила меня за голову и выкрикнула мое имя – ах, как передернуло от этого вопля моего ревнивца Армана! – и, почти бездыханная, держала ее в руках, пока это необыкновенное ощущение не улетучилось. Мы, случайно, не раздавили Армана? Какое-то время мне было все равно, но потом я постепенно осознал, что Арман снова залез ко мне в рот и плавно опустился в свое логово, подобно слизистому обитателю подводного мира, например устрице. Несколько часов от моей лягушки не было ни слуху ни духу, и, наверное, она свернулась калачиком, пытаясь прийти в себя и уже не надеясь на то, что ей это удастся. Но даже в таком плачевном, избитом состоянии это обычное земноводное должно было испытывать величайшую гордость. Была ли в природе другая лягушка, заменившая собою человека, от которого зависела ее жизнь? Лягушка, которая превратилась в такую же обманщицу и столь же бесцеремонно вмешалась в искусство человеческой любви? Никогда! Следует отдать Арману должное. Но как он, наверное, жаждал признания Пласид! Как ему хотелось, чтобы девушка открыла истинную причину своего наслаждения и выразила свое восхищение и благодарность не мне, а ему самому! Эгоист!
Непосредственный результат этого свидания был очевиден. Пласид стала ненасытной. Но вдобавок к этому она не смогла держать язык за зубами. Так что лампочки замигали все сразу, и дни закружились каруселью. Из последних сил Арман вылезал на поверхность, чтобы оправдать все более настойчивые ожидания. И три остальные женщины, ни о чем не подозревая, неизменно приходили в такой же восторг, как Пласид. В заведении мадам Фромаж царило всеобщее изумление, но пожинать лавры доводилось, конечно же, мне.
– Паскаль?
– Паскаль?
– Ну где же ты, Паскаль?
Но порой, когда Арман готовился к очередной атаке на Беатрису или Вервену, Блюэтту или Пласид и одна из них ложилась на спину, и потом, когда я слышал их ароматное дыхание и смех, не видя их губ, меня внезапно сотрясали рыдания. О да, я плакал, как дитя, без малейшей на то причины, мое восковое лицо принимало идиотски-печальный вид, а мои всхлипы временно мешали исполнению заветного желания Армана, приостанавливая наши забавы. Порой, к полному разочарованию позвавшей меня младшей или старшей девицы, Беатрисы или Пласид, я отказывался ее ублажать и с рыданиями, не видя ничего на своем пути, катился вниз по улиточной лестнице, выбегал из пансиона и мчался пустынной улицей к церкви.
Разумеется, я уже упоминал о ней. Как бы я мог забыть об этой церкви? И что же я обнаружил в результате своих религиозных поисков? Там, за церковным алтарем, куда никто не заглядывал, кроме меня? Яму с черепами, никак не меньше. Вот именно!
Спешу добавить, все еще обливаясь уже иссякающими слезами: то была не грубо вырытая яма, беспорядочно заполненная черепами, хотя именно такие ассоциации вызывает это слово. Сразу представляются черепные коробки, сброшенные в эту странную могилу с такой небрежностью, что некоторые, подобно горшкам, разбились на мелкие кусочки, а другие упали вниз лицом, и отверстия их и впадины, которые некогда были носами и глазами, навсегда скрылись от взора. Нет, эта яма имела строго вертикальные стенки и приятную четырехугольную форму, а ее размер строго соответствовал количеству хранившихся черепов, которые были аккуратно расставлены лицами вверх, в несколько рядов, с этакой арифметической нежностью. И там, в самом верхнем ряду или где-то в глубине, что за череп, видимый или невидимый, я лицезрел? Разумеется, мамин, как вы и сами уже догадались.
Болезненное воображение?
Я могу лишь сказать, что, несмотря на случайное расположение церкви, которое случайно же оказалось для меня удобным, временами я заглядывал в эту удивительную яму.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41