Два разбойничка вдоль Волги идут,
С камня нА камень попрыгивают...
Это выходило у него очень хорошо, как-то так, что все понимали: разбойники - добрые, веселые ребята!
А навстречу им - молоденький бурлак,
Он идет, горюн, прихрамывает.
Бурлак - замученный такой, лицо тупое, глаза сонные,- без надежд парень.
- Хорошо поет,- говорит актриса Орлова, опуская долу свою седую, лохматую голову.
- Молчи,- советует дьякон, и все слушают безмолвно, неподвижно.
Заходит солнце, в поле, на холмах мусора, лежат красивые отсветы зари, раскаленно сверкают куски жести, стеклА. Висят над полем пурпуровые клочья облаков, вдали синей тучей приникла к земле роща. Тихо.
Хромой стоит, прижавшись спиною к верее ворот, его смешное лицо как-то вытянулось, расправилось, стало приятнее; его глаза прикрыты, он закинул длинные свои руки за шею, выставив локти, выгнув грудь, он поет удивительно легко, точно жаворонок.
Бурлак говорит разбойникам:
В белом свете - ни души у меня,
Только две сестрицы родные,
Одна сестра - моя горькая Нужда,
А другая - Недоля моя!
- Ишь ты,- вздыхает дьякон, а Орлиха снова бормочет:
- Хорошо, очень хорошо!
Тимка не обращает внимания на сочувственный шёпот, он, кажется, готов петь до утра.
Когда он кончил песню, дьякон сказал, почему-то очень сурово:
- Что же ты, дурачина, обручи набиваешь? Тебе надобно в хор поступать...
Тимка позевнул и отозвался:
- Сопьешься там. Певчие пьют завсегда.
- Имей характер! С таким голосом нельзя дурака валять. Учиться надо.
- Так я - учусь,- равнодушно сказал Тимка.- В воскресную школу хожу по праздникам. Там нас барыня учит, Марья Тимофеевна, так у нее голосище куда лучше моего. Я перед ней - котенок!
Он говорил о барыне с оживлением, которое трудно было предполагать в нем, но его никто не слушал, кроме старика Кешина,- старый бондарь, сидя на лавке, разглядывал подмастерья озабоченно и серьезно, точно вещь, которую собирался купить. Вдруг над головою Кешина распахнулось окно, и раздался голос Хлебникова:
- Вы что же, братия, забыли, что теперь идет час всенощной службы, ведь ныне - суббота. Невежи, бесстыжие рожи! Я молиться встал, а у вас тут... а ты, парень, ая-яй! Не зря тебя господь наказал, болвана...
Окно с треском захлопнулось, все молчали.
- Хозяин? - спросил Тимка.
- Хозяин,- сказал дьякон, а Орлиха прибавила, искривив суровое свое лицо:
- Богомолец наш.
- Пойду спать,- объявил Тимка и спокойно, не спеша, ушел во двор.
- Талант,- тихонько сказала Орлиха вслед ему и шумно вздохнула.
Вокруг - очень грустно; поле, засоренное разным хламом, вонючий овраг, вдали - черная роща и нефтяные цистерны, всюду протянулись бесконечные заборы. Кое-где сиротливо торчат ветлы и березы.
Ни одного яркого пятна, всё выцвело, слиняло, небо испачкано дымом химического завода, а в центре этой бескрасочной жизни - грязный, полусгнивший дом Хлебникова; у ворот его молча сбились тесной кучей отжившие люди.
Тимка быстро подружился с огородницами, и бойкие, бесстыжие бабы, окружая его, точно овцы пастуха, относились к нему с чувством, близким к почтению. Забавно было видеть, с какой завистью они заглядывали в рот ему, когда он пел свои хорошие песни. Их старшАя, костромичка лет пятидесяти, крупная и сильная, с кумачным лицом и наглыми глазами, просила его певуче, слащаво:
- Ну-ко, спой-ко ты нам, соловеюшко наш хроменький!
Он охотно пел, и огородницы наперерыв предлагали ему свои бабьи услуги - починить рубаху, выстирать ее. Он даром чинил квартирантам Хлебникова лохани, кадки, ведра, но во всем, что делалось им, не было заметно увлечения, он относился ко всему - удивительно равнодушно и жил точно во сне.
Говорил мало, неохотно и неумело,- всегда что-то не то, чего ждешь. В общем Тимка был фигура невеселая, но всё же до него люди в доме Хлебникова жили сердито и мрачно, а теперь - с утра Тимка передразнивает огородниц, целый день около него вертятся и орут внучата Орловой, хохочут жители, а Кешин, неутомимо набивая обручи, как бы руководит всеми звуками, но остается недосягаем волнениям, вносимым Тимкой.
По вечерам, во дни плохой погоды, Тимка является ко мне на чердак пить крепкий калмыцкий чай с баранками и слушать чтение стихов. Стихи он любит, но читать их сам не решается, хотя и хорошо знает грамоту.
- А ловко складено,- говорит он, выслушав стихотворения.
- Возьми, почитай!
- Нет, не надо...
- Почему же?
- Больно много написано, до середки дочтешь - начало забудешь.
- Да ведь здесь почти на каждой странице особое напечатано.
- Нет, не надо,- упрямо твердит Тимка.
У него в зеленом сундучке, расписанном пунцовыми цветами, накоплено много "песенников" - листовок, но они ему не нравятся.
- Не те песни,- говорит он.
- А тебе какие нужно?
- Получше.
Он сам довольно легко и ловко подбирает рифмы для сатирических четверостиший, которыми дразнит огородниц; бабы уныло поют:
Куплю на копейку я спичек,
В горячей воде разведу.
А Тимка тотчас сочиняет:
Купи мне на кофтычку ситчик,
С тобой куда хошь я пойду...
- Зачем ты их дразнишь? - спрашиваю я.
- Так себе,- лениво говорит он.
- Ну, а все-таки?
- Ничего, съедят. Не люблю песен ихних, воют, воют, а всё врут. Песнями врать не надо, на то - сказка есть.
Покачивая щетинистой головою, он ухмыляется, в его овечьих глазах блестит насмешливая нежность.
- Вот я - некрасивый, да еще и хромой, а бабы - любят меня, будто я самый красавец. Ей-богу! Мне даже стыдно бывает через это. Один раз я спросил одну такую: "Чего ты ко мне жмешься, коли я некрасивый?" А она говорит: "Некрасив, да по сердцу!"
И, ухмыляясь еще более широко, он уверенно говорит:
- Это они меня - за песни. Только - врут они всё: я - такая, я эдакая, судьба моя горькая, а все - одинаковы, все одного ищут. Я знаю.
Он - не хвастает, огородницы любят его, уже не раз я видел, как они обнимают его за крышами парников и в группе ветел, битых громом, я знаю, что они ловят его наперебой и мучаются, ссорятся от ревности.
- Видал ты,- спрашивает он, шмыгая длинным, смешным носом,- к хозяину моему ярославка приходит, полотнами торгует? Старик живет с ней, блудня, а она уж мне подмигивает, подлая! Я ее отобью у него.
- Зачем?
- Так.
- Обидишь старика.
- Ничего, съест,- равнодушно говорит Тимка.
- Тебе чего хочется? - спрашиваю я.
Он осматривает стол сытыми глазами.
- Спасибо, ничего не хочу.
- Нет, ты не понял меня! Тебе чего от жизни хочется?
- То есть - как это?
- Ну - в другой город уехать, богатым быть, жениться на красивой, учиться?
- А тебе на что это знать? - спрашивает он, подумав.
- Просто - интересуюсь.
- Ну... Чего я в другом городе найду? Бондари богато не живут. Девица и здесь найдется в свой час.
Иногда он холодно рассудителен, точно старик, но чаще кажется мне человеком, душа которого еще слепая, не прозрела да к тому же и заперта, как птица, в тесной клетке.
1 2 3 4 5