А в последний раз, когда я его видел, у него, должно быть, остановились часы, и, вынув их из специального карманчика новых полосатых, аккуратно выглаженных брюк, он покачал головой и, подозвав меня, спросил:
– Ты не знаешь, который час, мальчик?
– Не знаю, – ответил я так, как меня учила тетя. В тот ужасный день, когда это случилось, я поздно попал домой. Меня долго задерживал Меньшиков на улице, заранее договорившись с услужливой тишиной.
В этот раз Меньшиков был в ударе. Он долго стоял передо мной, читая то про себя, то вслух отобранную у меня книгу, прежде чем начать экзекуцию над ней. В его характерном булькающем голосе слышались торжество и явная насмешка надо мной, над книгой, а может, и над-всем человечеством, не придумавшим ничего лучшего, чем издавать книги и учить их читать.
Покончив с книгой, он сказал:
– Ну, а теперь – пролетай.
И наступила тишина.
Я помню эту тишину, и сумерки, и скрип снега под подошвами моих валенок – этот голос томской зимы.
Когда я вернулся домой, там уже заканчивался обыск, начавшийся, как оказалось, рано утром.
Тетя сидела в углу. Рядом с ней стоял солдат. А несколько офицеров – сотрудников контрразведки – рылись в наших вещах, вспарывали матрасы и просматривали книги.
Похоже было, что это никогда не кончится, но конец наступил.
Они ушли, уведя тетку и оставив меня одного среди разбросанных как попало вещей.
На полу я увидел разорванный на кусочки рисунок Дароткана. Я собрал обрывки и стал складывать их, пытаясь из кусочков склеить потерянный мною мир.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19