- В моем портфеле в городе есть двести тысяч! Двести, черт вас побери! Вы настоящий мужчина, прошу мне верить!.. А если вы захотите продолжить знакомство со мной, я открою вам перспективы. Такие, что у вас закружится голова. Вы мне нравитесь! Ну? Двести. - и мы друзья!.. Что? Опять мало? Ну, знаете, вы - колосс! Тогда Алонов начал смеяться. Смех звучал дико, он походил на кашель или на рыдание. Нет, он смеялся... Ружье прыгало в его руках. Потом он сразу перестал смеяться и закричал: - Капиталист! Торговец саранчой! Миллиард?.. Мало! Триллион? Мало!.. Вы глупы!.. Насекомое, повернитесь! Вперед! Но Сударев двинулся на Алонова. Низкорослый атлет, напряженный, квадратный, как несгораемый шкаф, он был готов сломать молодого человека, как соломинку. Ружье смотрело ему в грудь. Может быть, Сударев и выбрал бы в припадке отчаяния и ярости легкую немедленную смерть. Но стволы ружья направились вниз, в ноги. И строгий голос, холодный, уже без волнения, без крика, тот голос, который он уже знал, предупредил: - Я не убью. Я разобью вам колено. Для этого мое ружье заряжено дробью, завязанной в тряпку. Но я не дам вам истечь кровью и умереть. И я вернусь с людьми, и все же я возьму вас. Сударев остановился, Алонов продолжал: - Но если нас застигнет ночь, я тоже должен буду выстрелом обезвредить вас, чтобы вы не ушли в темноте и чтобы я нечаянно не застрелил вас ночью насмерть... Всё. Вперед! Скорее! Не теряйте времени... И они пошли. Приземистый бандит, - тридцать шагов, которые их связывали, точно цепью, - и победитель. Они торопились.
3
Конечно, не познав себя, трудно понимать остальных людей нашего широкого мира. Но далеко не всегда можно правильно судить о действиях другого человека по самому себе: познание себя - только путь к познанию других. Алонов ждал нападения скрывшегося бандита - нападения, которое могло бы погубить все. Страх Алонова не был испугом расстроенной фантазии, а результатом трезвого понимания обстановки. Но Клебановский бежал. Сначала, около костра, он упал на четвереньки, потом вскочил на ноги. Вслед ему грохотала перестрелка, за ним гнались. Целые толпы искали его след, ломились по кустам и уже готовились схватить его... Клебановский не был трусом: в своей жизни он с правом мог бы назвать не один случай, когда его спасало хладнокровие, способность рискнуть, встретить опасность лицом к лицу. Но перед неожиданностями он пасовал таково было свойство его нервной системы. Когда он служил немцам, были с ним подобных два или три случая, - он удирал босиком, полуголым, испугавшись ночного налета партизан. Чтобы проявить мужество, Клебановский нуждался в предупреждении. Этим утром он проснулся в состоянии безбрежного покоя: дело завершилось, скоро дома. А там - уехать, уйти от всех, порвать с прошлым и мирно окончить свои дни в глуши... Не разбирая дороги, Клебановский летел как на крыльях. Опять сзади ударил выстрел. Клебановский упал, затаился на минуту и помчался вновь. Чистейший случай повернул его лицом к водохранилищу. Упади он на четвереньки лицом в другую сторону, и выскочил бы он на берег, и летел бы по открытому месту до полной потери сил и дыхания. Но он несся вдоль гривы, где был ночлег и где были заложены последние кубышки саранчи. Кусты кончились, и Клебановского вынесло на мыс. С трех сторон - вода, сзади погоня... В воду! Редкий и низкий камыш не мог спрятать человека. Забежав по пояс, Клебановский присел. Он цеплялся руками за дно, нащупал в иле корни камышей, ухватился за спасительные якоря и погрузился в воду, оставив на поверхности только лицо. Вода залила уши. Осеннее утро выпало тихое. Заливы, освободившись от тумана, холодно сверкали. Клебановский сидел, уставившись на берег через редкую сетку тонких тростинок камыша с висящими на них бурыми длинными листиками. Сейчас на берег выскочат люди с винтовками, со штыками, нацеленными для удара, со страшными лицами и захватят его... Клебановский пятился, силясь найти маскировку получше. Вода в сентябре в тех местах бывает уже весьма прохладна и никак не пригодна для купания. Десять ли, двенадцать ли градусов выше нуля, а для того, чтобы человек умер от холода, нужно понизить температуру его тела только до двадцати шести градусов. Сразу, с горячки, Клебановский не замечал холода. Но вскоре его забила дрожь, от которой залязгали зубы. Судороги, скручивая, потянули мускулы. Онемели, отвалились пальцы, впившиеся в корни камыша. Вода принялась выталкивать ненужную ей вещь. Уже помимо воли, помимо сознания, тело потащилось к берегу. Там оно свалилось, скрючившись, и замерло. Солнце отогревало вещь - она вытягивалась, оживала. Клебановский очнулся, но психоз страха продолжался. Над ним кто-то стоял, широко расставив ноги и занеся для удара кузнечный молот. Клебановский зашевелился и пролепетал: - Сдаюсь, сдаюсь, сдаюсь, сдаюсь!.. Не слыша ответа, бандит заскулил громче: - Не бейте, не убивайте, я сдаюсь!.. Однако его не убивали и даже не били. Клебановский рискнул повернуться на бок. Над ним стоял страх - невидимый. Но больше никого не было. И Клебановский сообразил: "А ведь никто за мной не гнался". Сообразил и... проклял свою трусость. Ожив, он поднялся. Он ощутил прилив энергии и сил. Он жив и на свободе!.. Клебановский оказался в водяной ловушке - впереди мыс, направо и налево заливы. Путь один - по гриве, мимо привала. В самом широком месте, поперек гривы, не натянешь и полутораста метров. В воздухе, пролетая над Клебановским, застрекотала сорока, предупреждая всех о человеке. Птица летела вдоль гривы, к земле. Клебановский проследил за ней глазами. Он медлил, дрожа в мокрой одежде. Так, пока суд да дело, простудишься насмерть. Он разделся, вылил воду из сапог, выжал одежду и белье, сидел голый - солнце пригревало. Все было тихо. Туда же, куда летела первая, пропорхнула Своим особенным полетом вторая сорока. Вторая половина сентября - не лето: одежду пришлось бы сушить целый день. Клебановский оделся. Пора идти. Успокоившись, он уже не трусил. Он понимал - его не ищут. Если бы искали - уже нашли бы. Травленый волк, Клебановский не мучил себя догадками. Но решение, которое помогло, он нашел: добраться домой, взять портфель Сударева и исчезнуть. В портфеле должны быть запасные документы - в этом Клебановский не сомневался. Он был готов еще раз переменить имя. Что ему до имени! Сороки летят вдоль гривы. Это было успокоительно. Подобравшись поближе к привалу, Клебановский прислушался: там раздавались сорочьи голоса, но не тревожные. Птицы ссорились. Ближе - и из-за кустов, с места ночевки, с трескотней вырвалась черно-белая птица, за ней вторая, третья... Раз собрались эти мелкие хищники - значит, там нет никого. Хрипунов лежал на спине в холодном пепле костра. С трупа слетела еще одна сорока.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
3
Конечно, не познав себя, трудно понимать остальных людей нашего широкого мира. Но далеко не всегда можно правильно судить о действиях другого человека по самому себе: познание себя - только путь к познанию других. Алонов ждал нападения скрывшегося бандита - нападения, которое могло бы погубить все. Страх Алонова не был испугом расстроенной фантазии, а результатом трезвого понимания обстановки. Но Клебановский бежал. Сначала, около костра, он упал на четвереньки, потом вскочил на ноги. Вслед ему грохотала перестрелка, за ним гнались. Целые толпы искали его след, ломились по кустам и уже готовились схватить его... Клебановский не был трусом: в своей жизни он с правом мог бы назвать не один случай, когда его спасало хладнокровие, способность рискнуть, встретить опасность лицом к лицу. Но перед неожиданностями он пасовал таково было свойство его нервной системы. Когда он служил немцам, были с ним подобных два или три случая, - он удирал босиком, полуголым, испугавшись ночного налета партизан. Чтобы проявить мужество, Клебановский нуждался в предупреждении. Этим утром он проснулся в состоянии безбрежного покоя: дело завершилось, скоро дома. А там - уехать, уйти от всех, порвать с прошлым и мирно окончить свои дни в глуши... Не разбирая дороги, Клебановский летел как на крыльях. Опять сзади ударил выстрел. Клебановский упал, затаился на минуту и помчался вновь. Чистейший случай повернул его лицом к водохранилищу. Упади он на четвереньки лицом в другую сторону, и выскочил бы он на берег, и летел бы по открытому месту до полной потери сил и дыхания. Но он несся вдоль гривы, где был ночлег и где были заложены последние кубышки саранчи. Кусты кончились, и Клебановского вынесло на мыс. С трех сторон - вода, сзади погоня... В воду! Редкий и низкий камыш не мог спрятать человека. Забежав по пояс, Клебановский присел. Он цеплялся руками за дно, нащупал в иле корни камышей, ухватился за спасительные якоря и погрузился в воду, оставив на поверхности только лицо. Вода залила уши. Осеннее утро выпало тихое. Заливы, освободившись от тумана, холодно сверкали. Клебановский сидел, уставившись на берег через редкую сетку тонких тростинок камыша с висящими на них бурыми длинными листиками. Сейчас на берег выскочат люди с винтовками, со штыками, нацеленными для удара, со страшными лицами и захватят его... Клебановский пятился, силясь найти маскировку получше. Вода в сентябре в тех местах бывает уже весьма прохладна и никак не пригодна для купания. Десять ли, двенадцать ли градусов выше нуля, а для того, чтобы человек умер от холода, нужно понизить температуру его тела только до двадцати шести градусов. Сразу, с горячки, Клебановский не замечал холода. Но вскоре его забила дрожь, от которой залязгали зубы. Судороги, скручивая, потянули мускулы. Онемели, отвалились пальцы, впившиеся в корни камыша. Вода принялась выталкивать ненужную ей вещь. Уже помимо воли, помимо сознания, тело потащилось к берегу. Там оно свалилось, скрючившись, и замерло. Солнце отогревало вещь - она вытягивалась, оживала. Клебановский очнулся, но психоз страха продолжался. Над ним кто-то стоял, широко расставив ноги и занеся для удара кузнечный молот. Клебановский зашевелился и пролепетал: - Сдаюсь, сдаюсь, сдаюсь, сдаюсь!.. Не слыша ответа, бандит заскулил громче: - Не бейте, не убивайте, я сдаюсь!.. Однако его не убивали и даже не били. Клебановский рискнул повернуться на бок. Над ним стоял страх - невидимый. Но больше никого не было. И Клебановский сообразил: "А ведь никто за мной не гнался". Сообразил и... проклял свою трусость. Ожив, он поднялся. Он ощутил прилив энергии и сил. Он жив и на свободе!.. Клебановский оказался в водяной ловушке - впереди мыс, направо и налево заливы. Путь один - по гриве, мимо привала. В самом широком месте, поперек гривы, не натянешь и полутораста метров. В воздухе, пролетая над Клебановским, застрекотала сорока, предупреждая всех о человеке. Птица летела вдоль гривы, к земле. Клебановский проследил за ней глазами. Он медлил, дрожа в мокрой одежде. Так, пока суд да дело, простудишься насмерть. Он разделся, вылил воду из сапог, выжал одежду и белье, сидел голый - солнце пригревало. Все было тихо. Туда же, куда летела первая, пропорхнула Своим особенным полетом вторая сорока. Вторая половина сентября - не лето: одежду пришлось бы сушить целый день. Клебановский оделся. Пора идти. Успокоившись, он уже не трусил. Он понимал - его не ищут. Если бы искали - уже нашли бы. Травленый волк, Клебановский не мучил себя догадками. Но решение, которое помогло, он нашел: добраться домой, взять портфель Сударева и исчезнуть. В портфеле должны быть запасные документы - в этом Клебановский не сомневался. Он был готов еще раз переменить имя. Что ему до имени! Сороки летят вдоль гривы. Это было успокоительно. Подобравшись поближе к привалу, Клебановский прислушался: там раздавались сорочьи голоса, но не тревожные. Птицы ссорились. Ближе - и из-за кустов, с места ночевки, с трескотней вырвалась черно-белая птица, за ней вторая, третья... Раз собрались эти мелкие хищники - значит, там нет никого. Хрипунов лежал на спине в холодном пепле костра. С трупа слетела еще одна сорока.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55