Он явственно осознавал и романтичность, и абсурдность. У него никогда не было ничего общего с двумя маленькими девочками, не было и не могло быть. Чистая фантазия. Один-два, не больше, визита в магазин…
На лестнице слева раздался шум. По ступенькам спускался возбужденный Эдвин, на этот раз приняв облик моложавого жизнелюба. Своей длинной рукой он обнял Сима за плечи и стиснул их со страшной силой.
— Сим, дружище, вот и ты!
Приветствие казалось настолько несолидным, что Сим поспешил высвободиться.
— Где он?
— Я жду его. Он знает, где мы собираемся. Думаю, должен знать. Идем?
Эдвин, необъятный как жизнь, размашистым шагом пересек холл и открыл дверь на садовое крыльцо:
— После тебя, дружище!
Тропинка, почти пропадающая в траве, вела среди кустов и цветущих деревьев к покрытой розовой черепицей конюшне со старинными слуховыми окошками. Сим испытал мгновение привычной неуверенности в существовании чего-то, что столько лет находилось рядом с ним, оставаясь для него неведомым. Он открыл было рот, чтобы сказать об этом, но передумал.
Каждый шаг вниз по ступенькам — их было шесть — отличался особым свойством. Какое-то онемение, оглушение. Сим, плававший в свое время с маской на Коста-Брава, сообразил, что это напоминает погружение под воду; но нет, в воде — мгновенный переход отсюда туда, сверху вниз, прорыв сквозь безупречную поверхность, границу. Здесь граница была столь же несомненна, но менее отчетлива. Спускаешься из вечернего шума Гринфилда шаг за шагом и… немеешь — не то слово, глохнешь — тоже не то. Точного слова не находилось. Однако вытянутый в длину сад, запущенный, заброшенный и пустынный, был сродни пруду… можно сказать, пруду покоя. Пруду отдохновения. Сим остановился и оглянулся, словно ожидая, что этот эффект откроется не только уху, но и глазу, однако ничего не увидел — только разросшиеся фруктовые деревья, буйные заросли роз, ромашки, крапиву, розмарин, люпины, иван-чай и наперстянки. Он посмотрел вверх, в чистое небо; и там, с поразительно огромной высоты, почти бесшумно спускался самолет, изящный и безобидный, как планер. Сим снова оглянулся — кустарники, виноград, вероника, — и запахи сада вторглись в его ноздри как нечто доселе неведомое.
Рука Эдвина легла ему на плечо.
— Идем!
— Я думал о том, насколько этот сад приятнее нашего крохотного газона. Я совсем забыл, что на свете есть цветы.
— Гринфилд — сельский городишко!
— Это с какой стороны посмотреть. А тишина!
Садовая дорожка привела их в затененный дворик.
Когда-то вход закрывали двойные двери, но их сняли. Осталась только одна маленькая дверь с противоположной стороны, выходившая к каналу. Слева от них вверх поднималась лестница.
— Наверх.
Сим взобрался вслед за Эдвином, остановился и осмотрелся. Назвать это квартирой было бы преувеличением. Места хватало только для узенького дивана, ветхой софы, маленького стола и стульев. Еще два шкафа и открытые дверные проемы с двух сторон, ведущие в крошечные спальни. Слуховые окошки выходили на канал и в другую сторону, на дом.
Сим ничего не говорил — просто стоял. Не скромный размер комнаты, не пол толщиной в одну доску, не внутренние перегородки из дешевой древесины ошеломили его. И не обшарпанная допотопная мебель, не кресло, из которого торчала набивка, не заляпанный стол. Все дело в ауре, в запахе. Кто-то, видимо, Софи, побывал здесь недавно, и навязчивый аромат дешевых духов висел в воздухе, словно прикрывая давние застоявшиеся запахи пищи, других духов, и — не жара и не испарины, а пота. На стене висело зеркало в узорной золоченой рамке, под ним — полочка со склянками, полупустыми патрончиками губной помады, жестянками, аэрозолями и пудреницами. Под слуховым окном на низком комодике сидела, скособочившись, огромная ухмыляющаяся кукла. Стол в середине комнаты был завален барахлом — колготки, кукла-марионетка, пара грязных трусов, женский журнал и наушники от транзисторного приемника. Однако покрывала стол бархатная скатерть с бахромой по краям, стену между пятнами клея, где когда-то были прилеплены картинки и фотографии, украшали китайские цветы и какие-то лоскутки разноцветных тканей, некоторые в форме розеток. И повсюду пыль.
Иллюзии последних двадцати лет лопались внутри Сима как мыльные пузыри. Он говорил себе — да, конечно, да, за ними никто не следил, да, они давно выросли, да, иначе и быть не могло. У них не было матери — бедняжки, бедняжки! Неудивительно, что…
Эдвин осторожно убирал вещи со стола, складывая их на комодик под слуховым окном. Возле комодика стояла обычная лампа — абажур розового цвета с такой же бахромой, как на скатерти.
— Как ты думаешь, может, откроем окно?
Сим едва расслышал, созерцая то, чему было только одно название: печаль. Наконец он обернулся к окну и осмотрел его. Его не открывали много лет, кто-то начал красить раму и бросил — как и дверцу комодика под слуховым окном в другом конце комнаты: ее попытались было выкрасить в розовый цвет и тоже недокрасили. Сим выглянул в окно, словно уставившееся затуманенным взглядом на дом.
Рядом с ним заговорил Эдвин:
— Почувствуй тишину!
Сим изумленно взглянул на него.
— Разве ты не ощущаешь эту, эту…
— Эту что, Сим?
Печаль. Да, вот что — печаль. Заброшенность.
— Ничего.
Затем он увидел, что над крыльцом в противоположном конце сада открылась стеклянная дверь. Из нее появились человеческие фигуры. Он резко обернулся на восклицание Эдвина:
— Нет, только не это!
— Ты знал?
— Конечно, я знал, где мы собираемся. Здесь проходило наше кукольное чаепитие.
— Мог бы сказать мне. Уверяю тебя, Эдвин, если бы я знал, то не пришел бы. Черт побери, мы же поймали его на воровстве! А тебе известно, где он пропадал? Он сидел в тюрьме — сам знаешь за что. Черт побери!
— Вайлдвэйв!
На лестнице, неожиданно близко, прозвучал голос.
— Никто в это ни за что не поверит. Я не знаю, куда ты меня ведешь, и мне это не нравится. Это что, ловушка?
— Послушай, Эдвин…
Над уровнем лестничной площадки поднялись черная шляпа и изуродованное лицо. За ними следовали копна седых волос и исхудалое лицо старика из парка. Старик остановился на ступеньках, как-то судорожно извернувшись.
— О, нет! Нет, Мэтти, не смей! Что это, «Анонимные педерасты»? Трое излечившихся и один на очереди?
Человек по имени Мэтти удерживал его за лацкан.
— Мистер Педигри…
— Мэтти, ты как был дураком, так и остался! Пусти меня, слышишь?
Нелепое зрелище — два несуразных, неприглядных человека будто боролись на лестнице. Эдвин приплясывал над ними:
— Джентльмены, джентльмены!
Сим испытывал глубочайшее желание убраться отсюда, подальше от этого ободранного здания, так грубо лишенного своей тишины. Но лестница была заблокирована.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77
На лестнице слева раздался шум. По ступенькам спускался возбужденный Эдвин, на этот раз приняв облик моложавого жизнелюба. Своей длинной рукой он обнял Сима за плечи и стиснул их со страшной силой.
— Сим, дружище, вот и ты!
Приветствие казалось настолько несолидным, что Сим поспешил высвободиться.
— Где он?
— Я жду его. Он знает, где мы собираемся. Думаю, должен знать. Идем?
Эдвин, необъятный как жизнь, размашистым шагом пересек холл и открыл дверь на садовое крыльцо:
— После тебя, дружище!
Тропинка, почти пропадающая в траве, вела среди кустов и цветущих деревьев к покрытой розовой черепицей конюшне со старинными слуховыми окошками. Сим испытал мгновение привычной неуверенности в существовании чего-то, что столько лет находилось рядом с ним, оставаясь для него неведомым. Он открыл было рот, чтобы сказать об этом, но передумал.
Каждый шаг вниз по ступенькам — их было шесть — отличался особым свойством. Какое-то онемение, оглушение. Сим, плававший в свое время с маской на Коста-Брава, сообразил, что это напоминает погружение под воду; но нет, в воде — мгновенный переход отсюда туда, сверху вниз, прорыв сквозь безупречную поверхность, границу. Здесь граница была столь же несомненна, но менее отчетлива. Спускаешься из вечернего шума Гринфилда шаг за шагом и… немеешь — не то слово, глохнешь — тоже не то. Точного слова не находилось. Однако вытянутый в длину сад, запущенный, заброшенный и пустынный, был сродни пруду… можно сказать, пруду покоя. Пруду отдохновения. Сим остановился и оглянулся, словно ожидая, что этот эффект откроется не только уху, но и глазу, однако ничего не увидел — только разросшиеся фруктовые деревья, буйные заросли роз, ромашки, крапиву, розмарин, люпины, иван-чай и наперстянки. Он посмотрел вверх, в чистое небо; и там, с поразительно огромной высоты, почти бесшумно спускался самолет, изящный и безобидный, как планер. Сим снова оглянулся — кустарники, виноград, вероника, — и запахи сада вторглись в его ноздри как нечто доселе неведомое.
Рука Эдвина легла ему на плечо.
— Идем!
— Я думал о том, насколько этот сад приятнее нашего крохотного газона. Я совсем забыл, что на свете есть цветы.
— Гринфилд — сельский городишко!
— Это с какой стороны посмотреть. А тишина!
Садовая дорожка привела их в затененный дворик.
Когда-то вход закрывали двойные двери, но их сняли. Осталась только одна маленькая дверь с противоположной стороны, выходившая к каналу. Слева от них вверх поднималась лестница.
— Наверх.
Сим взобрался вслед за Эдвином, остановился и осмотрелся. Назвать это квартирой было бы преувеличением. Места хватало только для узенького дивана, ветхой софы, маленького стола и стульев. Еще два шкафа и открытые дверные проемы с двух сторон, ведущие в крошечные спальни. Слуховые окошки выходили на канал и в другую сторону, на дом.
Сим ничего не говорил — просто стоял. Не скромный размер комнаты, не пол толщиной в одну доску, не внутренние перегородки из дешевой древесины ошеломили его. И не обшарпанная допотопная мебель, не кресло, из которого торчала набивка, не заляпанный стол. Все дело в ауре, в запахе. Кто-то, видимо, Софи, побывал здесь недавно, и навязчивый аромат дешевых духов висел в воздухе, словно прикрывая давние застоявшиеся запахи пищи, других духов, и — не жара и не испарины, а пота. На стене висело зеркало в узорной золоченой рамке, под ним — полочка со склянками, полупустыми патрончиками губной помады, жестянками, аэрозолями и пудреницами. Под слуховым окном на низком комодике сидела, скособочившись, огромная ухмыляющаяся кукла. Стол в середине комнаты был завален барахлом — колготки, кукла-марионетка, пара грязных трусов, женский журнал и наушники от транзисторного приемника. Однако покрывала стол бархатная скатерть с бахромой по краям, стену между пятнами клея, где когда-то были прилеплены картинки и фотографии, украшали китайские цветы и какие-то лоскутки разноцветных тканей, некоторые в форме розеток. И повсюду пыль.
Иллюзии последних двадцати лет лопались внутри Сима как мыльные пузыри. Он говорил себе — да, конечно, да, за ними никто не следил, да, они давно выросли, да, иначе и быть не могло. У них не было матери — бедняжки, бедняжки! Неудивительно, что…
Эдвин осторожно убирал вещи со стола, складывая их на комодик под слуховым окном. Возле комодика стояла обычная лампа — абажур розового цвета с такой же бахромой, как на скатерти.
— Как ты думаешь, может, откроем окно?
Сим едва расслышал, созерцая то, чему было только одно название: печаль. Наконец он обернулся к окну и осмотрел его. Его не открывали много лет, кто-то начал красить раму и бросил — как и дверцу комодика под слуховым окном в другом конце комнаты: ее попытались было выкрасить в розовый цвет и тоже недокрасили. Сим выглянул в окно, словно уставившееся затуманенным взглядом на дом.
Рядом с ним заговорил Эдвин:
— Почувствуй тишину!
Сим изумленно взглянул на него.
— Разве ты не ощущаешь эту, эту…
— Эту что, Сим?
Печаль. Да, вот что — печаль. Заброшенность.
— Ничего.
Затем он увидел, что над крыльцом в противоположном конце сада открылась стеклянная дверь. Из нее появились человеческие фигуры. Он резко обернулся на восклицание Эдвина:
— Нет, только не это!
— Ты знал?
— Конечно, я знал, где мы собираемся. Здесь проходило наше кукольное чаепитие.
— Мог бы сказать мне. Уверяю тебя, Эдвин, если бы я знал, то не пришел бы. Черт побери, мы же поймали его на воровстве! А тебе известно, где он пропадал? Он сидел в тюрьме — сам знаешь за что. Черт побери!
— Вайлдвэйв!
На лестнице, неожиданно близко, прозвучал голос.
— Никто в это ни за что не поверит. Я не знаю, куда ты меня ведешь, и мне это не нравится. Это что, ловушка?
— Послушай, Эдвин…
Над уровнем лестничной площадки поднялись черная шляпа и изуродованное лицо. За ними следовали копна седых волос и исхудалое лицо старика из парка. Старик остановился на ступеньках, как-то судорожно извернувшись.
— О, нет! Нет, Мэтти, не смей! Что это, «Анонимные педерасты»? Трое излечившихся и один на очереди?
Человек по имени Мэтти удерживал его за лацкан.
— Мистер Педигри…
— Мэтти, ты как был дураком, так и остался! Пусти меня, слышишь?
Нелепое зрелище — два несуразных, неприглядных человека будто боролись на лестнице. Эдвин приплясывал над ними:
— Джентльмены, джентльмены!
Сим испытывал глубочайшее желание убраться отсюда, подальше от этого ободранного здания, так грубо лишенного своей тишины. Но лестница была заблокирована.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77