Я прополз по ней и обессиленно привалился к корням и прочным валунам на склоне. Ни слова не говоря, я сначала полз, потом ковылял обратно по тропе, держась левой стороны, словно пьяный, которому необходима стенка. Преодолел ручеек и свалился на камень, на котором недавно сидел. Перед собой я видел сапожищи Рика. Глубокий, низкий голос ручья вытеснил веселый. Словно гора заговорила глухим рокотом, который был слышен, а для меня и видим среди кучи падающих камней. Я начал хихикать.
— Дрожи и трясись. Лорд Альфред Теннисон.
— Успокойтесь, Уилф. Все будет в порядке.
Конечно, он знал, еще бы, профессор английской литературы. Дрожи и трясись на разбитой дороге, услада сельских парней.
Мне показалось, что я подошвами чувствую безразличную угрозу, исходящую от земли, — вулканы, землетрясения, цунами, ужасные катастрофы на этом шарике, летящем в необъятном пространстве. Вот о чем говорила вода — не мать-земля, а космическое тело, испытывающее воздействия всевозможных сил, поэтому сила тяжести проявила себя сейчас с жутким безразличием.
— Сюда.
Мощные руки подхватили меня. Меня подняло, словно ураганом, и я уперся во что-то шерстяное и теплое. Руки мои словно онемели. Щекой я прикасался к коже, волосам, мускулам на шее. Мы двигались поначалу медленно, затем будто бы вскачь. Лошадь, лошадь! Это здоровенное существо подхватило мое неподвижное тело, подбросило и окутало силой и теплом. Тепло это было неприятным — просто человеческое выделение вроде запаха дерьма, бившего мне в нос, — потому что он мчал галопом, иначе не скажешь, по лугам в родную конюшню. Потом существо опустило меня. Другие голоса, другие руки, и вот я уже в своей кровати. Открыв глаза, я увидел над собой две громадные колонны-брючины, а на их пересечении — ширинку, направленную прямо на меня. Я поспешно закрыл глаза. Я услышал, как он отошел, и осмелился приоткрыть один глаз. Теперь он стоял в ногах кровати и смотрел в пол. На его губах играла легкая улыбка. Мне она показалась дружелюбной, но было в ней и еще что-то. Улыбка стала шире.
Я закрыл глаз. Сомнений не было. Это улыбка триумфатора.
— Вы в порядке?
Рядом с ним стоял управляющий. Они посовещались. Рик настаивал на коньяке.
Я прервал его голосом, который мне казался почти нормальным:
— Не надо коньяка. Хочу горячий шоколад.
Как в детском саду. Но управляющий поспешил прочь. Я присел. Плечи болели, будто их исколотили молотком. То и дело меня бросало в дрожь. Чувствительный ты тип, Уилф Баркли! Я закрыл глаза, смежил веки и терпел эту боль, как дополнительное звено в цепи фарса, бесплатное приложение к набору обрывков воспоминаний, рассказ о том, как Уилф Баркли упал с обрыва и его удержал…
— У меня не падали штаны. Нет у меня круглого красного носа, рыжего парика и нарисованного косоглазия.
— Ложитесь, Уилф.
— Сама эта штука, последнее кровопускание — единственная чертовщина, которая могла случиться, и она все перевернула. Как я это делаю? Чем? Мать его так!
— Вы бы легли, Уилф.
Прибежал управляющий с чашкой и блюдцем. Рик забрал их у него. Управляющий понесся прочь. За дверью послышался голос Мэри-Лу:
— Можно мне войти?
— Нет! — рявкнул я.
Рик поставил чашку на прикроватный столик. У меня закружилась голова, и я снова лег. Долгая пауза, во время которой двери несколько раз открывались и закрывались, потом опять пауза.
Ко мне обращался голос с сильным немецким акцентом.
— Думаю, у него шок. Шоколад — это хорошо. Организм сам знает, что ему нужно.
Потом я почувствовал, что у меня щупают пульс. Голос заговорил снова:
— Не так уж и плохо. Сколько лет? Ах. так! Ладно. Пейте шоколад, мистер Баркли. Профессор Таккер? Да. Просто дайте отдых. У него здоровье как у сорокалетнего.
Рик что-то пробормотал. Врач заговорил снова:
— Пришлю что-нибудь. Да, тут совсем недалеко. Прошу не забывать, даже у нас в Вайсвальде говорят, что зеленые поля убивают больше, чем белые.
Но из-под закрытых век я посылал сигналы ужаса на край вселенной. Кости были брошены — три шестерки или три единички. И размером они были с планету каждая.
— Я подожду и дам вам лекарство, Уилф.
Он был размером с планету, заполняя мою вселенную своей необходимостью, и теплом, и улыбкой, и тонкое одеяло уносилось этим мощным притяжением, силой честолюбия, которому не стоило противиться. Я открыл глаза, спасаясь от огромных катящихся костей, и вот он стоит в ногах кровати, широко улыбаясь, громадный, как жизнь. Я ощупал себя и убедился, что куртка и рубашка на мне. Я присел, взял чашку и блюдце, которые грохотали друг о друга. На него я не смотрел.
— Позвольте…
— Оставьте меня в покое!
Неблагодарная ты сволочь, Уилф Баркли, еще и упиваешься своей неблагодарностью, как он упивался бы жестокостью, будь он для этого достаточно смелым. Смесь неблагодарности и садизма — какая чушь! Но профессор Таккер так и стоял на месте, а чашка и блюдце тряслись у меня в руках, пока я сумел наконец сделать глоток. Это немедленно успокоило меня сладостными воспоминаниями о детстве. Я сумел, как говорится, овладеть собой. Я допил до конца и протянул чашку Рику:
— Еще!
Он буквально онемел, и улыбка сошла с его лица. Тем не менее он взял чашку и блюдце и вышел. Я обхватил руками колени. Все у меня болело. Это началось внизу, в Швиллене, когда — это же надо! — я испытывал одиночество и оно мне не нравилось — это я-то, Уилф Баркли, специалист по одиночеству, если такие бывают! Я восстанавливал в памяти ступеньки, приведшие меня в нынешнее положение, в котором я никак не собирался оказаться. Дверь спальни была открыта, и я видел, что там, в гостиной, billet-doux18 Рика так и лежит на столе, неподписанная, неподвижная. Дрожь и воспоминания понемногу стали вытесняться другим чувством, которое хотя бы отчасти вернуло мне достоинство. Это был прилив безудержной ярости. Когда Рик вернулся с новой дымящейся чашкой, я отвернулся, чтобы не смотреть на него, и пробормотал обвинительное заключение:
— Похоже, я обязан вам жизнью.
Глава IX
Ярость, ненависть и страх. Я был так зол на него, что он куда-то исчез, а я остался в рубашке и брюках и трясся, словно машина с недостающей деталью. Сначала его жена, потом, когда эта уловка не сработала, моя жизнь, мое собственное проклятое, бесценное, безраздельное достояние, вручена мне обратно, но, как я теперь понимал, на условиях безоговорочной капитуляции. И еще кое-что добавилось — физическое отвращение к его силе, теплу и вони!
Управляющий принес мне какие-то пилюли от доктора, и я провалился в сон без сновидений, сочиняя планы, например, как заманить их обоих на обрыв. Вне всякого сомнения, от шока у меня в голове что-то разладилось. То я видел, как Таккер сочиняет мою биографию, но под таким строгим контролем, что обязался поведать миру, как искушал добродетель святого Уилфрида, подсовывая ему свою красавицу жену;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
— Дрожи и трясись. Лорд Альфред Теннисон.
— Успокойтесь, Уилф. Все будет в порядке.
Конечно, он знал, еще бы, профессор английской литературы. Дрожи и трясись на разбитой дороге, услада сельских парней.
Мне показалось, что я подошвами чувствую безразличную угрозу, исходящую от земли, — вулканы, землетрясения, цунами, ужасные катастрофы на этом шарике, летящем в необъятном пространстве. Вот о чем говорила вода — не мать-земля, а космическое тело, испытывающее воздействия всевозможных сил, поэтому сила тяжести проявила себя сейчас с жутким безразличием.
— Сюда.
Мощные руки подхватили меня. Меня подняло, словно ураганом, и я уперся во что-то шерстяное и теплое. Руки мои словно онемели. Щекой я прикасался к коже, волосам, мускулам на шее. Мы двигались поначалу медленно, затем будто бы вскачь. Лошадь, лошадь! Это здоровенное существо подхватило мое неподвижное тело, подбросило и окутало силой и теплом. Тепло это было неприятным — просто человеческое выделение вроде запаха дерьма, бившего мне в нос, — потому что он мчал галопом, иначе не скажешь, по лугам в родную конюшню. Потом существо опустило меня. Другие голоса, другие руки, и вот я уже в своей кровати. Открыв глаза, я увидел над собой две громадные колонны-брючины, а на их пересечении — ширинку, направленную прямо на меня. Я поспешно закрыл глаза. Я услышал, как он отошел, и осмелился приоткрыть один глаз. Теперь он стоял в ногах кровати и смотрел в пол. На его губах играла легкая улыбка. Мне она показалась дружелюбной, но было в ней и еще что-то. Улыбка стала шире.
Я закрыл глаз. Сомнений не было. Это улыбка триумфатора.
— Вы в порядке?
Рядом с ним стоял управляющий. Они посовещались. Рик настаивал на коньяке.
Я прервал его голосом, который мне казался почти нормальным:
— Не надо коньяка. Хочу горячий шоколад.
Как в детском саду. Но управляющий поспешил прочь. Я присел. Плечи болели, будто их исколотили молотком. То и дело меня бросало в дрожь. Чувствительный ты тип, Уилф Баркли! Я закрыл глаза, смежил веки и терпел эту боль, как дополнительное звено в цепи фарса, бесплатное приложение к набору обрывков воспоминаний, рассказ о том, как Уилф Баркли упал с обрыва и его удержал…
— У меня не падали штаны. Нет у меня круглого красного носа, рыжего парика и нарисованного косоглазия.
— Ложитесь, Уилф.
— Сама эта штука, последнее кровопускание — единственная чертовщина, которая могла случиться, и она все перевернула. Как я это делаю? Чем? Мать его так!
— Вы бы легли, Уилф.
Прибежал управляющий с чашкой и блюдцем. Рик забрал их у него. Управляющий понесся прочь. За дверью послышался голос Мэри-Лу:
— Можно мне войти?
— Нет! — рявкнул я.
Рик поставил чашку на прикроватный столик. У меня закружилась голова, и я снова лег. Долгая пауза, во время которой двери несколько раз открывались и закрывались, потом опять пауза.
Ко мне обращался голос с сильным немецким акцентом.
— Думаю, у него шок. Шоколад — это хорошо. Организм сам знает, что ему нужно.
Потом я почувствовал, что у меня щупают пульс. Голос заговорил снова:
— Не так уж и плохо. Сколько лет? Ах. так! Ладно. Пейте шоколад, мистер Баркли. Профессор Таккер? Да. Просто дайте отдых. У него здоровье как у сорокалетнего.
Рик что-то пробормотал. Врач заговорил снова:
— Пришлю что-нибудь. Да, тут совсем недалеко. Прошу не забывать, даже у нас в Вайсвальде говорят, что зеленые поля убивают больше, чем белые.
Но из-под закрытых век я посылал сигналы ужаса на край вселенной. Кости были брошены — три шестерки или три единички. И размером они были с планету каждая.
— Я подожду и дам вам лекарство, Уилф.
Он был размером с планету, заполняя мою вселенную своей необходимостью, и теплом, и улыбкой, и тонкое одеяло уносилось этим мощным притяжением, силой честолюбия, которому не стоило противиться. Я открыл глаза, спасаясь от огромных катящихся костей, и вот он стоит в ногах кровати, широко улыбаясь, громадный, как жизнь. Я ощупал себя и убедился, что куртка и рубашка на мне. Я присел, взял чашку и блюдце, которые грохотали друг о друга. На него я не смотрел.
— Позвольте…
— Оставьте меня в покое!
Неблагодарная ты сволочь, Уилф Баркли, еще и упиваешься своей неблагодарностью, как он упивался бы жестокостью, будь он для этого достаточно смелым. Смесь неблагодарности и садизма — какая чушь! Но профессор Таккер так и стоял на месте, а чашка и блюдце тряслись у меня в руках, пока я сумел наконец сделать глоток. Это немедленно успокоило меня сладостными воспоминаниями о детстве. Я сумел, как говорится, овладеть собой. Я допил до конца и протянул чашку Рику:
— Еще!
Он буквально онемел, и улыбка сошла с его лица. Тем не менее он взял чашку и блюдце и вышел. Я обхватил руками колени. Все у меня болело. Это началось внизу, в Швиллене, когда — это же надо! — я испытывал одиночество и оно мне не нравилось — это я-то, Уилф Баркли, специалист по одиночеству, если такие бывают! Я восстанавливал в памяти ступеньки, приведшие меня в нынешнее положение, в котором я никак не собирался оказаться. Дверь спальни была открыта, и я видел, что там, в гостиной, billet-doux18 Рика так и лежит на столе, неподписанная, неподвижная. Дрожь и воспоминания понемногу стали вытесняться другим чувством, которое хотя бы отчасти вернуло мне достоинство. Это был прилив безудержной ярости. Когда Рик вернулся с новой дымящейся чашкой, я отвернулся, чтобы не смотреть на него, и пробормотал обвинительное заключение:
— Похоже, я обязан вам жизнью.
Глава IX
Ярость, ненависть и страх. Я был так зол на него, что он куда-то исчез, а я остался в рубашке и брюках и трясся, словно машина с недостающей деталью. Сначала его жена, потом, когда эта уловка не сработала, моя жизнь, мое собственное проклятое, бесценное, безраздельное достояние, вручена мне обратно, но, как я теперь понимал, на условиях безоговорочной капитуляции. И еще кое-что добавилось — физическое отвращение к его силе, теплу и вони!
Управляющий принес мне какие-то пилюли от доктора, и я провалился в сон без сновидений, сочиняя планы, например, как заманить их обоих на обрыв. Вне всякого сомнения, от шока у меня в голове что-то разладилось. То я видел, как Таккер сочиняет мою биографию, но под таким строгим контролем, что обязался поведать миру, как искушал добродетель святого Уилфрида, подсовывая ему свою красавицу жену;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48