Валуев удивленно приподнял густые брови и пробормотал:
— Я сам не разберусь в своих настроениях…
— Меня интересует довольно общий вопрос, — продолжал Чепцов. — Как вы думаете, принял русский народ большевистский режим или он надеется на что-то другое?
Лицо Валуева стало серьезным:
— Надо очень хорошо знать жизнь государства и его народа, знать изнутри, чтобы ответить на этот вопрос ответственно и точно.
— Но я прошу не статистику, а ваше личное мнение. Ваше. Личное, — повторил Чепцов.
— Видите ли… — на лице Валуева появилась задумчивая улыбка. — Александр Блок однажды, размышляя о русской революции, которая тогда только что совершилась, сказал, что понятие «революционный народ» не вполне реальное. Я думаю, что понятие «контрреволюционный народ» тоже нереально. Народ — это сама земля с ее разнопородными слоями. Если отвечать примитивно на ваш вопрос, то кто-то не только примирился, но и исповедует большевистский режим… а кто-то его только терпит… а кто-то и рвется в бой с ним.
Чепцов помолчал.
— А вы сами… где? — спросил он. Все, что угодно, но таких разговоров он не ожидал.
Валуев поднял голову и, смотря поверх Чепцова, сказал медленно:
— Я не примирился. — На лице его мягкая улыбка, и он продолжал: — Но это факт из моей личной биографии — не больше. А вот моя жена, представьте себе, она исповедует.
— Согласитесь, однако, — перебил Чепцов, — если таких сугубо личных биографий, как ваша, много, могут произойти события далеко не личного порядка.
— Какие, простите, события? — мягко спросил Валуев, но Чепцов видел, что он прекрасно понял, о чем речь, и сейчас просто выигрывает время, чтобы лучше обдумать ответ.
— Какие? — Чепцов откинулся на спинку кресла. — Например, свержение большевиков.
— А если окажется больше биографий такого типа, как у моей жены? — Валуев говорил спокойно, не переставая улыбаться глазами.
— Политика — это не арифметика, — сказал Чепцов. Ему было трудно разговаривать — беседой владел Валуев.
— Трагическая ошибка кумира моей юности Бориса Викторовича Савинкова была в том, что он не умел считать… — продолжал Валуев. — Сколько раз я слышал от него эти слова: «свержение большевиков», «свержение большевиков». А кончилось тем, что он явился к этим самым большевикам и публично признал свою жизнь ошибкой. Вспомните, сколько еще было таких попыток свергнуть большевиков? Пора уже над этим серьезно задуматься.
Чепцов молчал. У него не было убедительных доводов против позиции Валуева, кроме одного…
— Сейчас совсем другое положение, — сказал он. — Сейчас за спиной каждого, кто не примирился, стоит по немецкой дивизии.
— А надо, чтобы эти дивизии были русскими, — сказал Валуев.
— Господи! Какая разница в том, кто нам, русским, поможет сбросить большевиков? — Чепцов уже не мог больше сдерживаться, его настоящее состояние вырвалось наружу. — Это чистоплюйство русской интеллигенции уже стоило России неисчислимо дорого!
— Нет, нет и нет, — категорически и спокойно ответил Валуев. — Немецкие дивизии не будут свергать большевиков для русских, и оттого, что в Кремле большевиков заменят немецкие эмиссары, русскому народу легче не станет. Как бы не стало хуже. И я уверен, вы это сами знаете.
Чепцов, не скрывая своего возмущения, смотрел на Валуева и ждал, что тот скажет еще.
Валуев встал.
— Я должен идти… — Снова на его губах шевельнулась улыбка. — Я-то со своей непримиримостью к большевикам живу на иждивении жены, а сегодня по карточкам обещана крупа. Реализация карточек — моя обязанность. Надеюсь, что имел дело с достойным человеком и что наша беседа останется между нами. Будьте здоровы. — Он поклонился и направился к выходу.
Чепцов решил ускорить свое возвращение в Новгород, он был убежден, что не узнает больше ничего нового или опровергающего сложившиеся у него выводы. Сейчас он вместе с Кумлевым шел к радисту Палчинскому, чтобы запросить Центр о месте перехода фронта.
Как сформулировать выводы для Акселя? Чепцов понимал, что его выводы могут иметь далеко идущие последствия. Все, в общем, ясно — запланирована организация в этом городе вооруженного выступления в помощь армии. Он послан проверить готовность к этому и теперь обязан отвечать на все вопросы руководства прямо и точно.
Как же он ответит? О готовности к выступлению не может быть и речи. Спросят: вообще или в данный момент?..
Холодный ветер хлестал в лицо, упруго толкал в грудь. Кумлев тяжело шагал рядом и свинцово молчал. Чепцов чувствовал его неприязнь к себе. Конечно, проще всего было сказать, что готовность сорвана резидентом, который давал неправильную информацию. Аксель говорил, что жизнь Кумлева среди большевиков — подвиг. Но почему эта жизнь оказалась такой бесплодной в решающий час? Почему эта жизнь была столь благополучной? Известно, что лучший способ стать неуязвимым для любой контрразведки — это бездействие.
Они перешли Дворцовый мост и по набережной вышли на Большой проспект Васильевского острова.
— Далеко еще? — спросил Чепцов.
— Двадцать минут, — ответил Кумлев, не повернувшись.
В самом начале Большого проспекта их настигла воздушная тревога. Противно завыли, казалось, все дома вокруг. Но улицы вдруг оживились — у подъездов, в воротах домов появились дежурные бойцы ПВО. Две пожилые женщины с противогазами через плечо остановили их и заставили пойти в ближайшее убежище. И тотчас началась сильнейшая бомбежка.
Они спустились в подвал трехэтажного дома, построенного, должно быть, еще в петровские времена, стены у него были толстые, подвал выглядел как мощная подземная крепость. Взрывы доносились сюда приглушенно, и только чуть вздрагивал земляной пол. Когда бомба падала близко, подвал, казалось, покачивало, и тогда лица людей вытягивались, становились беспомощно-жалкими.
Третий раз Чепцов попадал в убежище, и каждый раз он испытывал здесь неизъяснимое чувство. Ему доставляло удовольствие видеть, что этим людям страшно. Тем самым людям, которых он боялся и о которых он твердо знал — это его смертельные враги. Скажи им сейчас, кто он, — растерзают…
Чепцов посмотрел на Кумлева и вдруг подумал о нем совсем иначе — ведь Кумлев прожил столько времени среди этих людей — тогда им еще не было страшно, — это среди них он отыскал и фотографа, и Горина, и того переметнувшегося священника, и нэпмана, который золотом откупался от большевиков. Наконец, здесь работал сам Аксель. И не кто иной, как он, писал в своем меморандуме, что организовать здесь «пятую колонну» будет очень трудно. А не стоит ли вообще отказаться от этого? Такой город надо брать силами армии в прямом бою…
Первый раз эта мысль возникла у него, когда он стоял на улице Желябова перед своим пятиэтажным домом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79