Все это – с большим трудом уравновешенный, трудный компромисс между интересами оккупационных властей и интересами их противника. Партизан опасным образом нарушает этот вид порядка в занятой области. Не только потому, что его настоящий район боевых действий есть область в тылу вражеского фронта, где он выводит из строя транспорт и снабжение, но и, кроме того, если население этой области более или менее поддерживает и прячет его. «Население твой самый большой друг» – значится в только что цитированном «Руководстве по ведению партизанской войны для каждого». Тогда защита такого населения потенциально является и защитой партизана. Так становится ясно то, почему в истории развития права войны при обсуждениях Гаагского устава сухопутной войны и его дальнейшего развития все время происходило типичное группирование, расстановка сил: большие военные державы, то есть потенциальные оккупационные власти, требовали строгого обеспечения порядка в занятой войсками области, в то время как меньшие государства, опасавшиеся военной оккупации, пытались добиться возможно более полной защиты борцов сопротивления и гражданского населения. И в этом отношении развитие со времен Второй Мировой войны привело к новым научным выводам, и ниже выявленный аспект разрушения социальных структур настоятельно предполагает вопрос о том, могут ли иметься и такие случаи, при которых население испытывает нужду в защите от партизана.
Благодаря Женевским конвенциям 1949 года внутри классического, точно урегулированного и регламентированного правового института военного права произошли изменения, последствия которых во многом остаются непредвиденными. Борцы сопротивления, которых раньше трактовали как партизан, уравниваются с регулярными бойцами, если только они организованы. В противоположность интересам оккупационных властей интересы населения занятой области так сильно подчеркиваются, что – по крайней мере, в теории – стало возможным рассматривать любое сопротивление оккупационным властям, в том числе, партизанское сопротивление, если только оно возникает из достойных уважения мотивов, как не иллегальное. С другой стороны, оккупационные власти должны по-прежнему иметь право на репрессивные меры, особенно если оккупант прикрывается лозунгами «борьбы с терроризмом». Партизан в этой ситуации не будет действовать по-настоящему легально, но и не будет действовать по-настоящему нелегально, он будет действовать на свой страх и риск.
Когда употребляют слово риск и рискованно во всеобщем, не уточненном смысле, тогда необходимо установить, что в занятой военными врага и насыщенной партизанами области рискованно живет не только партизан. Опасности подвергается все население такой области. Служащих, которые соответственно Гаагскому уставу сухопутной войны желают корректно продолжать работать, настигает дополнительный риск в смысле действий и бездействий. В особенности служащий полиции оказывается в точке пересечения опасных, друг другу противоречащих требований: вражеские оккупационные власти требуют от него повиновения при поддержании безопасности и порядка, которые нарушаются как раз партизаном; собственное национальное государство требует от него верности и после войны привлечет его к ответственности; население, к коему он принадлежит, ожидает лояльности и солидарности, которая, имея в виду деятельность полицейского служащего, может привести к совершенно противоположным практическим выводам, если полицейский служащий не решится на то, чтобы самому стать партизаном; и, наконец, партизан и оккупант быстро зачислят его в дьявольский круг их репрессий и антирепрессий. Говоря абстрактно, рискованные действия (или бездействие) не является специфическим признаком партизана.
Слово рискованно приобретает уточненный смысл благодаря тому, что рискованно действующий субъект действует на свой страх и риск и осознанно смиряется с последствиями своего действия или бездействия. Размышление над понятием риска необходимо для таких ситуаций, как война и вражда. Партизан имеет врага и «рискует» совсем в ином смысле, чем нарушитель блокады или провозчик контрабанды. Он рискует не только своей жизнью, как любой регулярный участник войны. Он знает, и не останавливается перед тем, что враг ставит его вне права, вне закона и вне понятия чести.
Это, конечно, делает и террорист, который объявляет врага преступником и все понятия врага о праве, законе и чести объявляет идеологическим обманом. Вопреки всем, характерным для Второй Мировой войны и послевоенного времени вплоть до сегодняшнего дня соединениям и смешениям обоих видов партизана – оборонительно-автохтонного защитника родины и агрессивного в мировом масштабе, революционного или религиозного активиста – противоположность сохраняется. Она покоится, как видим, на фундаментально различных понятиях о войне и вражде, которые реализуются в различных видах партизан. Там, где война ведется с обеих сторон как недискриминационная война одного государства с другим, партизан является периферийной фигурой, которая не взрывает границы войны и не изменяет общую структуру политического процесса. Однако если война ведется с криминализацией военного противника в целом, если война ведется, например, как гражданская война классового врага с классовым врагом, если ее главная цель – свержение правительства враждебного государства, тогда партизан становится истинным героем войны. Он приводит в исполнение смертный приговор и со своей стороны рискует тем, что его будут рассматривать как преступника или вредителя.
Различные виды партизанской войны могут так смешиваться и сливаться в практике сегодняшнего ведения войны, они остаются настолько различными в своих фундаментальных предпосылках, что применительно к ним оправдывает себя критерий группирования на друзей и врагов. При обсуждениях Женевских конвенций 1949 года с большим трудом была достигнута компромиссная формула, уравнивающая организованное движение сопротивления и добровольческий корпус. И в этот раз большие военные державы, потенциальные оккупанты, противостояли маленьким, опасающимся оккупации государствам; однако в этот раз со столь же необычной, сколь и симптоматичной модификацией: самая большая сухопутная, континентальная держава мира, самый сильный потенциальный оккупант, Советский Союз, был теперь на стороне маленьких государств. Четыре Женевских конвенции являются плодом гуманного образа мыслей и гуманного развития, которое заслуживает восхищения. Присваивая и врагу не только человечность, но даже законность в смысле признания, они остаются на основе классического международного права и в русле его традиции, причем такое произведение гуманности не является невероятным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64
Благодаря Женевским конвенциям 1949 года внутри классического, точно урегулированного и регламентированного правового института военного права произошли изменения, последствия которых во многом остаются непредвиденными. Борцы сопротивления, которых раньше трактовали как партизан, уравниваются с регулярными бойцами, если только они организованы. В противоположность интересам оккупационных властей интересы населения занятой области так сильно подчеркиваются, что – по крайней мере, в теории – стало возможным рассматривать любое сопротивление оккупационным властям, в том числе, партизанское сопротивление, если только оно возникает из достойных уважения мотивов, как не иллегальное. С другой стороны, оккупационные власти должны по-прежнему иметь право на репрессивные меры, особенно если оккупант прикрывается лозунгами «борьбы с терроризмом». Партизан в этой ситуации не будет действовать по-настоящему легально, но и не будет действовать по-настоящему нелегально, он будет действовать на свой страх и риск.
Когда употребляют слово риск и рискованно во всеобщем, не уточненном смысле, тогда необходимо установить, что в занятой военными врага и насыщенной партизанами области рискованно живет не только партизан. Опасности подвергается все население такой области. Служащих, которые соответственно Гаагскому уставу сухопутной войны желают корректно продолжать работать, настигает дополнительный риск в смысле действий и бездействий. В особенности служащий полиции оказывается в точке пересечения опасных, друг другу противоречащих требований: вражеские оккупационные власти требуют от него повиновения при поддержании безопасности и порядка, которые нарушаются как раз партизаном; собственное национальное государство требует от него верности и после войны привлечет его к ответственности; население, к коему он принадлежит, ожидает лояльности и солидарности, которая, имея в виду деятельность полицейского служащего, может привести к совершенно противоположным практическим выводам, если полицейский служащий не решится на то, чтобы самому стать партизаном; и, наконец, партизан и оккупант быстро зачислят его в дьявольский круг их репрессий и антирепрессий. Говоря абстрактно, рискованные действия (или бездействие) не является специфическим признаком партизана.
Слово рискованно приобретает уточненный смысл благодаря тому, что рискованно действующий субъект действует на свой страх и риск и осознанно смиряется с последствиями своего действия или бездействия. Размышление над понятием риска необходимо для таких ситуаций, как война и вражда. Партизан имеет врага и «рискует» совсем в ином смысле, чем нарушитель блокады или провозчик контрабанды. Он рискует не только своей жизнью, как любой регулярный участник войны. Он знает, и не останавливается перед тем, что враг ставит его вне права, вне закона и вне понятия чести.
Это, конечно, делает и террорист, который объявляет врага преступником и все понятия врага о праве, законе и чести объявляет идеологическим обманом. Вопреки всем, характерным для Второй Мировой войны и послевоенного времени вплоть до сегодняшнего дня соединениям и смешениям обоих видов партизана – оборонительно-автохтонного защитника родины и агрессивного в мировом масштабе, революционного или религиозного активиста – противоположность сохраняется. Она покоится, как видим, на фундаментально различных понятиях о войне и вражде, которые реализуются в различных видах партизан. Там, где война ведется с обеих сторон как недискриминационная война одного государства с другим, партизан является периферийной фигурой, которая не взрывает границы войны и не изменяет общую структуру политического процесса. Однако если война ведется с криминализацией военного противника в целом, если война ведется, например, как гражданская война классового врага с классовым врагом, если ее главная цель – свержение правительства враждебного государства, тогда партизан становится истинным героем войны. Он приводит в исполнение смертный приговор и со своей стороны рискует тем, что его будут рассматривать как преступника или вредителя.
Различные виды партизанской войны могут так смешиваться и сливаться в практике сегодняшнего ведения войны, они остаются настолько различными в своих фундаментальных предпосылках, что применительно к ним оправдывает себя критерий группирования на друзей и врагов. При обсуждениях Женевских конвенций 1949 года с большим трудом была достигнута компромиссная формула, уравнивающая организованное движение сопротивления и добровольческий корпус. И в этот раз большие военные державы, потенциальные оккупанты, противостояли маленьким, опасающимся оккупации государствам; однако в этот раз со столь же необычной, сколь и симптоматичной модификацией: самая большая сухопутная, континентальная держава мира, самый сильный потенциальный оккупант, Советский Союз, был теперь на стороне маленьких государств. Четыре Женевских конвенции являются плодом гуманного образа мыслей и гуманного развития, которое заслуживает восхищения. Присваивая и врагу не только человечность, но даже законность в смысле признания, они остаются на основе классического международного права и в русле его традиции, причем такое произведение гуманности не является невероятным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64