В конце концов если что-нибудь пойдет не так...
***
Куинна провели в личный кабинет на втором этаже административного здания через час после совещания в комнате Кабинета. Его проводил сам Оделл, и не через Розовый сад, а через коридор в подвале административного крыла, который заканчивался лестницей, ведущей в коридор первого этажа здания. В это время телеобъективы были нацелены на сад с расстояния в полмили.
Президент Кормэк был полностью одет в черный костюм, он был бледен и выглядел усталым. Вокруг рта появились морщины от напряжения, а под глазами были следы бессонницы. Он пожал руку Куинна и кивнул вице-президенту, который тут же вышел.
Пригласив жестом Куинна садиться, он сел за свой рабочий стол.
Защитный механизм, создающий барьер, не хотел расслабляться. Он собирался что-то сказать, но Куинн его опередил.
— Как себя чувствует миссис Кормэк? Не «первая леди», а просто «миссис Кормэк», его жена. Он был поражен.
— О, она спит. Это был ужасный шок. Она сейчас под воздействием седативов. — Он помолчал, — Вам раньше приходилось заниматься этим, мистер Куинн?
— Много раз, сэр.
— Вы сами видите, что за всей этой помпой и обстоятельствами перед вами просто человек, чрезвычайно озабоченный человек.
— Да, сэр, я вижу это. Расскажите, пожалуйста, о Саймоне.
— О Саймоне? Рассказать что?
— Что он за человек? Как он будет реагировать на... это? Почему он так поздно родился?
Никто в Белом доме не осмелился бы задать такой вопрос. Джон Кормэк посмотрел на Куинна через стол. Кормэк сам был высокий, и этот человек был ему под-стать — шесть футов два дюйма. Аккуратный серый костюм, галстук в полоску и белая рубашка — все было взято напрокат, хотя Кормэк этого не знал. Чисто выбрит и заго релый. Жесткие черты лица и спокойные серые глаза создавали впечатление силы и терпения.
— Так поздно? Не знаю. Я женился в тридцать лет, Майре было двадцать один. Я был тогда молодой профессор. Мы думали завести детей через два-три года. Но не получилось. Мы ждали. Врачи говорили, что нет смысла... А затем, после десяти лет семейной жизни, родился Саймон. Мне было тогда сорок лет, а Майре тридцать один. У нас был один единственный ребенок — Саймон.
— Вы его очень любите, не так ли?
Президент Кормэк посмотрел на Куинна с удивлением. Вопрос был настолько неожиданный. Он знал, что Оделл совершенно отделился от своих двух взрослых отпрысков, но он никогда не думал, как сильно он любит своего единственного сына. Он встал, обошел вокруг стола и сел на край прямого кресла, ближе к Куинну.
— Мистер Куинн, он — и солнце, и луна для меня, для нас обоих.
Верните его нам.
— Расскажите мне о его детстве, когда он был очень маленьким.
Президент вскочил.
— У меня есть его фотография, — сказал он. Он подошел к шкафу и вернулся с карточкой в рамке. На ней был крепкий малыш лет четырех-пяти в плавках на пляже, державший в руках ведерко и лопатку. Рядом с ним на корточках сидел гордый отец и широко улыбался.
— Это было в Нэнтакете в 1975 году, меня как раз избрали конгрессменом от Нью-Хейвена.
— Расскажите мне о Нэнтакете, — мягко попросил Куинн.
Президент Кормэк говорил в течение часа. Казалось, это помогло ему.
Когда Куинн встал, чтобы уйти, президент написал на бумажке номер и передал ее Куинну.
— Это мой личный номер. Только несколько человек знают его. По нему вы можете связаться со мной в любое время дня и ночи. Он протянул руку.Желаю удачи, мистер Куинн. Да пребудет с вами Господь. — Он пытался сдержать себя, Куинн кивнул и быстро вышел. Он знал по прежним случаям этот эффект. Этот страшный эффект.
Пока Куинн мылся в туалете, Филип Келли вернулся в здание ФБР — Дж.
Эдгар Гувер Билдинг, где его должен был ждать заместитель помощника директора. У него и у Кевина Брауна было много общего, почему он и настоял на его назначении на эту должность.
Когда он вошел в свой кабинет, его заместитель был там и читал досье Куинна. Когда он сел, Кевин кивнул на досье.
— Итак, это наш отчаянный спаситель. Что вы думаете о нем?
— Он был довольно храбрым в бою, — согласился Браун. А в остальном — хитрожопец. Единственно, что мне нравится в нем, так это его имя.
— Что ж, сказал Келли, — они взяли его через голову Бюро. Дон Эдмондс не возражал. Может быть, он думает, что, если все дело сорвется... И все же эти ублюдки, кто все это совершил, нарушили по крайней мере три закона Соединенных Штатов, и это находится в юрисдикции Бюро, хоть это и совершено на британской территории. И я не хочу, чтобы этот парень действовал сам по себе без присмотра, кто бы мне ни приказывал.
— Правильно, — согласился Браун.
— Представитель Бюро в Лондоне, Патрик Сеймур, вы его знаете?
— Я о нем слышал, — проворчал Браун. — Очень дружен с британцами. Может быть, даже чересчур.
Кевин Браун пришел в ФБР из бостонской полиции. У ирландца вроде Келли было столько любви к Британии и британцам, что о ней можно было написать на обратной стороне почтовой марки, и то там осталось бы свободное место. Не то, чтобы он мягко относился к ИРА, он привлек к ответственности двух торговцев оружием, продававших его Ирландской республиканской армии, которые наверняка оказались бы в тюрьме, если бы не суд.
Он был офицер правоохранительных органов старого закала, который не хотел иметь дел ни с какими преступниками. Он также помнил, как маленьким мальчиком в трущобах Бостона он слушал с широко раскрытыми глазами рассказы своей бабушки о людях, которые умирали от голода, и рты у них были зеленые от съеденной травы во время голода 1848 года, и о повешениях и расстрелах в 1916 году. Он думал об Ирландии, в которой он никогда не был, как о стране туманов и холмов нежно-зеленого цвета, где слышны звуки скрипки и где бродили и сочиняли стихи такие поэты, как Йитс и О'Фаолейн. Он знал, что в Дублине полно уютных баров, где мирные люди сидят за кружкой пива перед каминами, где горит торф, и зачитываются произведениями Джойса и О'Кейси.
Ему говорили, что в Дублине проблема наркотиков среди молодежи стоит острее, чем где бы то ни было в Европе, но он знал, что все это пропаганда Лондона. Он слушал, как премьер-министр Ирландии, будучи в Соединенных Штатах, уговаривал не посылать больше денег Ирландской республиканской армии. Что ж, люди имеют право на свои взгляды. И у него были свои взгляды. Профессия искоренителя преступности не требовала, чтобы ему нравились люди, которых он считал вечными преследователями страны его предков. Сидящий напротив него за столом Келли принял решение.
— Сеймур близок к Баку Ревеллу, а Ревелл болен. Директор поставил меня во главе этого дела со стороны Бюро. И я не хочу, чтобы этот Куинн отбился от рук. Я хочу, чтобы вы подобрали хорошую команду и дневным рейсом отправились с ней туда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140
***
Куинна провели в личный кабинет на втором этаже административного здания через час после совещания в комнате Кабинета. Его проводил сам Оделл, и не через Розовый сад, а через коридор в подвале административного крыла, который заканчивался лестницей, ведущей в коридор первого этажа здания. В это время телеобъективы были нацелены на сад с расстояния в полмили.
Президент Кормэк был полностью одет в черный костюм, он был бледен и выглядел усталым. Вокруг рта появились морщины от напряжения, а под глазами были следы бессонницы. Он пожал руку Куинна и кивнул вице-президенту, который тут же вышел.
Пригласив жестом Куинна садиться, он сел за свой рабочий стол.
Защитный механизм, создающий барьер, не хотел расслабляться. Он собирался что-то сказать, но Куинн его опередил.
— Как себя чувствует миссис Кормэк? Не «первая леди», а просто «миссис Кормэк», его жена. Он был поражен.
— О, она спит. Это был ужасный шок. Она сейчас под воздействием седативов. — Он помолчал, — Вам раньше приходилось заниматься этим, мистер Куинн?
— Много раз, сэр.
— Вы сами видите, что за всей этой помпой и обстоятельствами перед вами просто человек, чрезвычайно озабоченный человек.
— Да, сэр, я вижу это. Расскажите, пожалуйста, о Саймоне.
— О Саймоне? Рассказать что?
— Что он за человек? Как он будет реагировать на... это? Почему он так поздно родился?
Никто в Белом доме не осмелился бы задать такой вопрос. Джон Кормэк посмотрел на Куинна через стол. Кормэк сам был высокий, и этот человек был ему под-стать — шесть футов два дюйма. Аккуратный серый костюм, галстук в полоску и белая рубашка — все было взято напрокат, хотя Кормэк этого не знал. Чисто выбрит и заго релый. Жесткие черты лица и спокойные серые глаза создавали впечатление силы и терпения.
— Так поздно? Не знаю. Я женился в тридцать лет, Майре было двадцать один. Я был тогда молодой профессор. Мы думали завести детей через два-три года. Но не получилось. Мы ждали. Врачи говорили, что нет смысла... А затем, после десяти лет семейной жизни, родился Саймон. Мне было тогда сорок лет, а Майре тридцать один. У нас был один единственный ребенок — Саймон.
— Вы его очень любите, не так ли?
Президент Кормэк посмотрел на Куинна с удивлением. Вопрос был настолько неожиданный. Он знал, что Оделл совершенно отделился от своих двух взрослых отпрысков, но он никогда не думал, как сильно он любит своего единственного сына. Он встал, обошел вокруг стола и сел на край прямого кресла, ближе к Куинну.
— Мистер Куинн, он — и солнце, и луна для меня, для нас обоих.
Верните его нам.
— Расскажите мне о его детстве, когда он был очень маленьким.
Президент вскочил.
— У меня есть его фотография, — сказал он. Он подошел к шкафу и вернулся с карточкой в рамке. На ней был крепкий малыш лет четырех-пяти в плавках на пляже, державший в руках ведерко и лопатку. Рядом с ним на корточках сидел гордый отец и широко улыбался.
— Это было в Нэнтакете в 1975 году, меня как раз избрали конгрессменом от Нью-Хейвена.
— Расскажите мне о Нэнтакете, — мягко попросил Куинн.
Президент Кормэк говорил в течение часа. Казалось, это помогло ему.
Когда Куинн встал, чтобы уйти, президент написал на бумажке номер и передал ее Куинну.
— Это мой личный номер. Только несколько человек знают его. По нему вы можете связаться со мной в любое время дня и ночи. Он протянул руку.Желаю удачи, мистер Куинн. Да пребудет с вами Господь. — Он пытался сдержать себя, Куинн кивнул и быстро вышел. Он знал по прежним случаям этот эффект. Этот страшный эффект.
Пока Куинн мылся в туалете, Филип Келли вернулся в здание ФБР — Дж.
Эдгар Гувер Билдинг, где его должен был ждать заместитель помощника директора. У него и у Кевина Брауна было много общего, почему он и настоял на его назначении на эту должность.
Когда он вошел в свой кабинет, его заместитель был там и читал досье Куинна. Когда он сел, Кевин кивнул на досье.
— Итак, это наш отчаянный спаситель. Что вы думаете о нем?
— Он был довольно храбрым в бою, — согласился Браун. А в остальном — хитрожопец. Единственно, что мне нравится в нем, так это его имя.
— Что ж, сказал Келли, — они взяли его через голову Бюро. Дон Эдмондс не возражал. Может быть, он думает, что, если все дело сорвется... И все же эти ублюдки, кто все это совершил, нарушили по крайней мере три закона Соединенных Штатов, и это находится в юрисдикции Бюро, хоть это и совершено на британской территории. И я не хочу, чтобы этот парень действовал сам по себе без присмотра, кто бы мне ни приказывал.
— Правильно, — согласился Браун.
— Представитель Бюро в Лондоне, Патрик Сеймур, вы его знаете?
— Я о нем слышал, — проворчал Браун. — Очень дружен с британцами. Может быть, даже чересчур.
Кевин Браун пришел в ФБР из бостонской полиции. У ирландца вроде Келли было столько любви к Британии и британцам, что о ней можно было написать на обратной стороне почтовой марки, и то там осталось бы свободное место. Не то, чтобы он мягко относился к ИРА, он привлек к ответственности двух торговцев оружием, продававших его Ирландской республиканской армии, которые наверняка оказались бы в тюрьме, если бы не суд.
Он был офицер правоохранительных органов старого закала, который не хотел иметь дел ни с какими преступниками. Он также помнил, как маленьким мальчиком в трущобах Бостона он слушал с широко раскрытыми глазами рассказы своей бабушки о людях, которые умирали от голода, и рты у них были зеленые от съеденной травы во время голода 1848 года, и о повешениях и расстрелах в 1916 году. Он думал об Ирландии, в которой он никогда не был, как о стране туманов и холмов нежно-зеленого цвета, где слышны звуки скрипки и где бродили и сочиняли стихи такие поэты, как Йитс и О'Фаолейн. Он знал, что в Дублине полно уютных баров, где мирные люди сидят за кружкой пива перед каминами, где горит торф, и зачитываются произведениями Джойса и О'Кейси.
Ему говорили, что в Дублине проблема наркотиков среди молодежи стоит острее, чем где бы то ни было в Европе, но он знал, что все это пропаганда Лондона. Он слушал, как премьер-министр Ирландии, будучи в Соединенных Штатах, уговаривал не посылать больше денег Ирландской республиканской армии. Что ж, люди имеют право на свои взгляды. И у него были свои взгляды. Профессия искоренителя преступности не требовала, чтобы ему нравились люди, которых он считал вечными преследователями страны его предков. Сидящий напротив него за столом Келли принял решение.
— Сеймур близок к Баку Ревеллу, а Ревелл болен. Директор поставил меня во главе этого дела со стороны Бюро. И я не хочу, чтобы этот Куинн отбился от рук. Я хочу, чтобы вы подобрали хорошую команду и дневным рейсом отправились с ней туда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140