А сам собирался взяться за приготовление пищи.
— Я жду, когда включат свет. Кухня внизу, а у меня, кроме лампы, нет другого освещения. Вам белого вина? А может, безалкогольного «перно»?
Морелли стал рассказывать, о чем он узнал после моего приезда. О том, что задушили мою квартирную хозяйку, я знал. Никаких интересных сведений. Побудительную причину преступления полицейские нашли в буфете: горшок со свиным жиром был лишен содержимого, вернее, жир был выковырян. Считали, что так изобретательно — под видом куска мяса в смальце — вдова Шарло припрятала свои денежки.
— Оказывается, в хорошо закупоренном сосуде такое возможно. Естественно, полиция пришла к выводу, что убийца был в доме своим человеком.
Я содрогнулся при мысли о том, что у меня могло не быть безупречного алиби — моего пребывания в редакции во время преступления.
— Кажется, она перепродавала краденые американские товары,— продолжал Морелли,— консервы, одеяла... Вы ничего на замечали?
Нет, я ничего не замечал, кроме ежедневного шоколада. Я был поражен тем, что за три часа полицейским удалось собрать так много сведений об этой пятидесятилетней женщине, которую я так и не узнал за шесть недель пребывания под ее кровом. Правда, я никогда ничем и не интересовался.
— Это что, соседи выболтали? — спросил я.— Их допрашивали?
— С полудня только этим и занимаются, и еще не закончили. Прокурор как раз говорил о невозможности тщательного осмотра такого захолустья, как это, застроенного хижинами, сараями, изрезанного тропинками, низкими легко преодолимыми оградами — да вы знаете эти места лучше меня. Комиссар, со своей стороны, признался, что он не в состоянии назвать число жителей Тополиного острова с точностью более пятидесяти процентов. Если хотите знать мое мнение, сейчас убийца уже далеко. Оцепление, полицейские кордоны — со всем этим опоздали...
— А что? Действительно привезли много жандармов?
— Три больших грузовика. Они стоят за мэрией Кретея. Комиссар пытается застраховаться и успокоить население. Тут чуть было не вспыхнул бунт, в пять часов, когда людям показалось, что полиция уезжает. Все были охвачены ужасом, многие семьи поехали ночевать к родственникам в Кретей или даже в Париж. Было такое впечатление, что вернулись времена бомбардировок!
Итак, это чудовище Комб был в чем-то прав. Звонок Морелли дал ему точное представление о ситуации. На этот раз его любимое словечко — неподражаемый — пришлось кстати.
— А вы... не нашли королевы красоты для фото? — наконец решился я.
Морелли снова пожал плечами:
— Как вы считаете, легко просить людей позировать в связи с подобной историей?
— Но прямо здесь есть дочка хозяина. Вы что, ее не видели? Какой черт толкнул меня вспомнить о Лидии? Без сомнения, самый ловкий, самый злокозненный — демон познания. Мне хотелось скорее подтвердить или развеять свои опасения.
— Дочь хозяина? Думаю, никто не рискнет вызвать ее неудовольствие. У нее такой взгляд... Она и впрямь — настоящая красавица. Впрочем, стойте, старина, вы ее знаете?.. Вернее, я хотел сказать...
Но тут зажегся свет, и все обрадованно зашумели. Среди сидевших здесь коллег я узнал лишь двоих, Летайера и Траверсье, специалистов по громким расследованиям. Их директоры, как видно, сочли дело в Кретее стоящим того, чтобы послать туда не простых репортеров «на подхвате».
— Кто из господ хотел бы пообедать? — громко спросил Сонье.—Я попробую что-нибудь приготовить... Вы, месье? Шесть, семь, восемь... Месье Бушрон, вы не знаете, будет ли обедать господин комиссар?
— Наверняка нет. До новых распоряжений мы остаемся вдвоем. Но думаю, можно было бы что-нибудь отнести жандармам. Сейчас я схожу посмотрю...
Бушрон вышел. В эту же минуту через противоположную дверь вошла Лидия. Еще три журналиста сразу же решили, что останутся обедать, потом четвертый. Дядюшка Сонье подождал еще немного:
— Выходит, двенадцать?
Мне показалось, что он сейчас произнесет: «Раз, два...», как аукционный оценщик.
— А нас вы сосчитали? — спросил я.— Мой товарищ остается тоже.
— Он остается тоже? Значит, тринадцать, месье Норрей.
— Плохое число! — сказал кто-то.— Одного из нас задушат!
— Скорее убийца не придет.
— Так что же, нет четырнадцатого?
— Нам остается только пригласить мадемуазель!
Вдруг стало тихо. Лидия стояла перед дверью, которую только что закрыла, в голубом свитере, с подвернутыми выше локтя рукавами. Двадцать мужских взглядов как двадцать стрел пригвоздили ее к этой двери. Но эти мужчины не знали Лидии.
— Нет,— ответила она,— я буду вас обслуживать.
Если бы она сказала: «Нет, вы будете меня обслуживать», эффект был бы тем же — все подчинились бы без единого слова. Она согласилась быть здесь, чего еще желать? Лидия смотрела на нас прямо, без пренебрежения или кокетства, скорее снисходительно — наверное, так же как смотрела бы на большого шумливого ребенка. Мужчины почувствовали себя неловко, слегка смутились.
— Ну что же! Тогда пускай с нами сядет хозяин! — сказал кто-то, чтобы нарушить молчание.— Верно, хозяин?
— Право же, господа...
— Да бросьте вы, соглашайтесь!
Все говорили одновременно, снова вернулось оживление и даже веселье. Никто не подумал бы, что эти люди собрались здесь из-за двух ужасных преступлений. Пообедать с товарищами в хорошо натопленной комнате чего-то да стоит! И только те, кто должен был уходить, с сожалением поглядывали на Лидию.
Первый из тех, кому удалось развеять очарование и набраться решимости, чтобы нырнуть в ночную тьму, еще не успел закрыть за собой дверь, как вновь открыл ее, пропуская комиссара. Все встали.
— Господа,— сказал комиссар, едва переступив порог,— сведения, которые я получил, оказались не такими интересными, как я ожидал. Но все же мой долг вам их сообщить...
Я понял, что за короткое время моего отсутствия отношения между журналистами и прокуратурой развивались весьма благоприятно. Будучи не в состоянии помешать тому, что его округ оказался в центре всеобщего внимания, комиссар пытался, и это было вполне по-человечески, обеспечить себе одобрительные отзывы в прессе. Все уступали ему место, а дядюшка Сонье по своей инициативе подал ему бокал нагретого белого вина.
— Как я уже говорил,— продолжал комиссар, опустошив бокал,— мы с господином прокурором пошли к майору Уилки, начальнику американской базы. Я уже неоднократно имел возможность общаться с этим, гм... с этим военным, кстати, исключительно доброжелательным, да, исключительно доброжелательным, но, гм... слишком напористым...
Из рассказа комиссара можно было понять, что майор Уилки сначала встретил его и прокурора как незванных гостей. Затем он немного смягчился, возможно заинтересованный их видом безвредных насекомых, и угостил сигаретами и коньяком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
— Я жду, когда включат свет. Кухня внизу, а у меня, кроме лампы, нет другого освещения. Вам белого вина? А может, безалкогольного «перно»?
Морелли стал рассказывать, о чем он узнал после моего приезда. О том, что задушили мою квартирную хозяйку, я знал. Никаких интересных сведений. Побудительную причину преступления полицейские нашли в буфете: горшок со свиным жиром был лишен содержимого, вернее, жир был выковырян. Считали, что так изобретательно — под видом куска мяса в смальце — вдова Шарло припрятала свои денежки.
— Оказывается, в хорошо закупоренном сосуде такое возможно. Естественно, полиция пришла к выводу, что убийца был в доме своим человеком.
Я содрогнулся при мысли о том, что у меня могло не быть безупречного алиби — моего пребывания в редакции во время преступления.
— Кажется, она перепродавала краденые американские товары,— продолжал Морелли,— консервы, одеяла... Вы ничего на замечали?
Нет, я ничего не замечал, кроме ежедневного шоколада. Я был поражен тем, что за три часа полицейским удалось собрать так много сведений об этой пятидесятилетней женщине, которую я так и не узнал за шесть недель пребывания под ее кровом. Правда, я никогда ничем и не интересовался.
— Это что, соседи выболтали? — спросил я.— Их допрашивали?
— С полудня только этим и занимаются, и еще не закончили. Прокурор как раз говорил о невозможности тщательного осмотра такого захолустья, как это, застроенного хижинами, сараями, изрезанного тропинками, низкими легко преодолимыми оградами — да вы знаете эти места лучше меня. Комиссар, со своей стороны, признался, что он не в состоянии назвать число жителей Тополиного острова с точностью более пятидесяти процентов. Если хотите знать мое мнение, сейчас убийца уже далеко. Оцепление, полицейские кордоны — со всем этим опоздали...
— А что? Действительно привезли много жандармов?
— Три больших грузовика. Они стоят за мэрией Кретея. Комиссар пытается застраховаться и успокоить население. Тут чуть было не вспыхнул бунт, в пять часов, когда людям показалось, что полиция уезжает. Все были охвачены ужасом, многие семьи поехали ночевать к родственникам в Кретей или даже в Париж. Было такое впечатление, что вернулись времена бомбардировок!
Итак, это чудовище Комб был в чем-то прав. Звонок Морелли дал ему точное представление о ситуации. На этот раз его любимое словечко — неподражаемый — пришлось кстати.
— А вы... не нашли королевы красоты для фото? — наконец решился я.
Морелли снова пожал плечами:
— Как вы считаете, легко просить людей позировать в связи с подобной историей?
— Но прямо здесь есть дочка хозяина. Вы что, ее не видели? Какой черт толкнул меня вспомнить о Лидии? Без сомнения, самый ловкий, самый злокозненный — демон познания. Мне хотелось скорее подтвердить или развеять свои опасения.
— Дочь хозяина? Думаю, никто не рискнет вызвать ее неудовольствие. У нее такой взгляд... Она и впрямь — настоящая красавица. Впрочем, стойте, старина, вы ее знаете?.. Вернее, я хотел сказать...
Но тут зажегся свет, и все обрадованно зашумели. Среди сидевших здесь коллег я узнал лишь двоих, Летайера и Траверсье, специалистов по громким расследованиям. Их директоры, как видно, сочли дело в Кретее стоящим того, чтобы послать туда не простых репортеров «на подхвате».
— Кто из господ хотел бы пообедать? — громко спросил Сонье.—Я попробую что-нибудь приготовить... Вы, месье? Шесть, семь, восемь... Месье Бушрон, вы не знаете, будет ли обедать господин комиссар?
— Наверняка нет. До новых распоряжений мы остаемся вдвоем. Но думаю, можно было бы что-нибудь отнести жандармам. Сейчас я схожу посмотрю...
Бушрон вышел. В эту же минуту через противоположную дверь вошла Лидия. Еще три журналиста сразу же решили, что останутся обедать, потом четвертый. Дядюшка Сонье подождал еще немного:
— Выходит, двенадцать?
Мне показалось, что он сейчас произнесет: «Раз, два...», как аукционный оценщик.
— А нас вы сосчитали? — спросил я.— Мой товарищ остается тоже.
— Он остается тоже? Значит, тринадцать, месье Норрей.
— Плохое число! — сказал кто-то.— Одного из нас задушат!
— Скорее убийца не придет.
— Так что же, нет четырнадцатого?
— Нам остается только пригласить мадемуазель!
Вдруг стало тихо. Лидия стояла перед дверью, которую только что закрыла, в голубом свитере, с подвернутыми выше локтя рукавами. Двадцать мужских взглядов как двадцать стрел пригвоздили ее к этой двери. Но эти мужчины не знали Лидии.
— Нет,— ответила она,— я буду вас обслуживать.
Если бы она сказала: «Нет, вы будете меня обслуживать», эффект был бы тем же — все подчинились бы без единого слова. Она согласилась быть здесь, чего еще желать? Лидия смотрела на нас прямо, без пренебрежения или кокетства, скорее снисходительно — наверное, так же как смотрела бы на большого шумливого ребенка. Мужчины почувствовали себя неловко, слегка смутились.
— Ну что же! Тогда пускай с нами сядет хозяин! — сказал кто-то, чтобы нарушить молчание.— Верно, хозяин?
— Право же, господа...
— Да бросьте вы, соглашайтесь!
Все говорили одновременно, снова вернулось оживление и даже веселье. Никто не подумал бы, что эти люди собрались здесь из-за двух ужасных преступлений. Пообедать с товарищами в хорошо натопленной комнате чего-то да стоит! И только те, кто должен был уходить, с сожалением поглядывали на Лидию.
Первый из тех, кому удалось развеять очарование и набраться решимости, чтобы нырнуть в ночную тьму, еще не успел закрыть за собой дверь, как вновь открыл ее, пропуская комиссара. Все встали.
— Господа,— сказал комиссар, едва переступив порог,— сведения, которые я получил, оказались не такими интересными, как я ожидал. Но все же мой долг вам их сообщить...
Я понял, что за короткое время моего отсутствия отношения между журналистами и прокуратурой развивались весьма благоприятно. Будучи не в состоянии помешать тому, что его округ оказался в центре всеобщего внимания, комиссар пытался, и это было вполне по-человечески, обеспечить себе одобрительные отзывы в прессе. Все уступали ему место, а дядюшка Сонье по своей инициативе подал ему бокал нагретого белого вина.
— Как я уже говорил,— продолжал комиссар, опустошив бокал,— мы с господином прокурором пошли к майору Уилки, начальнику американской базы. Я уже неоднократно имел возможность общаться с этим, гм... с этим военным, кстати, исключительно доброжелательным, да, исключительно доброжелательным, но, гм... слишком напористым...
Из рассказа комиссара можно было понять, что майор Уилки сначала встретил его и прокурора как незванных гостей. Затем он немного смягчился, возможно заинтересованный их видом безвредных насекомых, и угостил сигаретами и коньяком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51