Кто-то здесь явно побывал до нас, причем совсем недавно. Прищурившись, Кит смотрит на меня. Выражение лица у него очень похоже на отцовское, но на этот раз оно означает, что Кит, как всегда, прав.
– Может, нам лучше вернуться? – шепотом спрашиваю я.
Ведь если она ходит именно сюда, значит, явится опять, и не исключено, что прямо сейчас.
Кит не отвечает. Разглядывая следы и поломанные стебли, он направляется к парапету подпорной стенки; там следы, судя по всему, обрываются.
– Не нужно, чтобы она нас здесь увидела, – начинаю я, но Кит уже взбирается на парапет и карабкается по нему на самый верх тоннельного жерла. – Вряд ли она заходила так далеко, – замечаю я. – Слишком уж быстро возвращалась обратно.
Кит не обращает на мои слова ни малейшего внимания. Я нехотя взбираюсь на парапет и на дрожащих ногах следую за ним.
С высоты парапета нам уже почти не мешает высокая трава, которой заросла насыпь. Прямо перед нами лежит ровная и чистая железнодорожная колея, обихоженная дорожными рабочими; по обе стороны рельсов – кучи гравия. Вблизи шпалы поражают своими размерами, а рельсовая подушка такая толстая, что рельсы лежат выше наших голов. От полотна тянет запахом нагретого солнцем креозота и мазута.
Стало быть, она приходит сюда и ведет наблюдение… считает… записывает… запоминает… А потом как-то ухитряется оказаться в Тупике, прежде чем мы вернемся из магазинов. Нет, тут концы с концами не сходятся.
– Может, она здесь не спеша собирает какую-нибудь штуковину? – шепчет Кит. – По частям. Например, бомбу. И подкарауливает поезд особого назначения. Который везет что-то особенное. Самолет новой модели.
А когда поезд проходит… в дневнике появляется еще один восклицательный знак.
Вдруг раздается еле слышный вибрирующий металлический звук. Он идет откуда-то прямо перед нами. Это тихонько загудели рельсы, сообщая о приближении поезда.
Мы начинаем спускаться по узкому парапету вниз. Но внезапно замираем. Внизу, под нами, слышатся другие звуки, эхом отдающиеся в тоннеле: шарканье подошв, плеск воды, в которую скатился камень. Кто-то идет по тоннелю сюда.
Она, мне это ясно как день; судя по выражению лица, Киту тоже ясно.
Мгновение мы мешкаем, не зная, что хуже – нос к носу столкнуться с матерью Кита или, невзирая на великий риск, лечь на шпалы у колес мчащегося поезда. Попасть в неловкое положение или пропасть совсем? А то еще и хуже, чем погибнуть, – попасть в руки полиции, предстать перед судом, быть оштрафованными на сорок шиллингов…
Кит уже отскочил назад, под прикрытие поросли на насыпи, я прыгаю следом, отставая от него всего на фут.
Мы лежим, как два идолопоклонника, от страха упавшие ниц перед спустившимся с небес божеством, а мимо, заслоняя небосвод и вздымая вихри пыли, несутся грозные двухосные тележки… Из-под колес летят снопы искр и сыплются нам на головы… Вагон за вагоном тянется величественная процессия. Когда наконец последний громовой раскат замирает в выемке и мы приподымаемся, чтобы взглянуть вниз, в проулок… Да, она там. Стоит, нагнувшись, возле дыры в проволочном ограждении. Нет, подлезать под проволокой она не собирается; выпрямившись, идет назад к тоннелю, а в руке у нее опять письмо, как будто она направляется на почту.
Чем она тут занимается, неизвесто, только все, что ей надо, она уже сделала.
Мы ждем, чтобы шаги в тоннеле затихли совсем, и, даже когда наступает полная тишина, еще немного пережидаем, чтобы унять расходившееся сердце. На подгибающихся ногах спускаемся по парапету вниз. На этот раз я первым лезу сквозь дыру в ограждении, до того мне не терпится убраться отсюда подальше, прежде чем появятся полицейские или вернется мать Кита; а еще могут прибежать собаки и мальчишки-оборванцы. Что, если они застанут нас здесь?
А Кита, оказывается, сзади нет.
– Кит?.. – негромко окликаю я, стараясь не выдать обуревающего меня страха. – Ты что делаешь? Где ты?
Ответа нет. Скрепя сердце, я лезу сквозь дыру обратно.
У нижнего края парапета, где следы ног обрываются, стоит на коленях Кит и, раздвинув заросли дикой петрушки, внимательно рассматривает что-то возле кирпичной кладки.
– Что там у тебя? – спрашиваю я.
Кит поднимает на меня глаза; на лице у него опять отцовское выражение.
– Что это?
Он молча отворачивается и снова принимается обследовать находку.
Среди грубых жестких стеблей дикой петрушки в размытой дождями впадине возле подпорной стены лежит объемистый жестяной ящик, фута четыре длиной, темно-зеленый, местами поржавелый. На крышке выпуклыми, слегка помятыми буквами написано: «Магазин Гамиджей в Хоборне. «Спорт на дому», серия № 4: Набор для крокета».
Мы разглядываем ящик, пытаясь понять его назначение.
– Давай лучше расскажем все мистеру Макафи, – в конце концов предлагаю я.
Мы не отрываем глаз от коробки.
– Или твоему отцу.
Кит кладет на крышку руку.
– Не надо! – вскрикиваю я. – Не трогай!
Но он не отдергивает руки. Она по-прежнему спокойно лежит на крышке: Кит, видимо, еще не решил, продолжать исследование ящика или нет.
– Там же может быть взрывчатка, чтобы пустить под откос поезд! – волнуясь, говорю я. – Или мина-ловушка!
Кит второй рукой берется за крышку и осторожно приподнимает.
Ящик совершенно пуст. Его золотистое нутро сияет, как порожняя рака.
Но нет, на дне лежит какая-то вещица. Кит осторожно вынимает ее: это красный картонный коробок, спереди нарисован белый овал, над ним – черный кот, в овале надпись: «Крейвен-Эй».
А внутри двадцать сигарет.
Но сигареты ли там? Кит приоткрывает картонный клапан. На нас смотрят двадцать пробковых фильтров. Кит вытягивает содержимое пачки. Каждый из двадцати пробковых фильтров сидит на конце самой настоящей сигареты. Следом из пачки вылезает клочок линованной тетрадной страницы. На нем один-единственный знакомый значок.
Х.
Этот одинокий икс преследует меня по ночам.
В долгих мучительных снах я снова и снова вычисляю: каково значение х, если х = мать К.?.. Икс как неизвестное и иксы в дневнике матери Кита сливаются со знаком умножения и взаимно уничтожаются, так что значение х становится еще более загадочным, если х = мать К. х январь х февраль х март…
В свою очередь, иксы матери Кита взаимно уничтожаются иксами, которыми моя мама подписывает поздравительные открытки на мой день рождения. Во сне она склоняется надо мной, как в детстве, когда целовала меня на ночь, и ее сморщенные губы тоже образуют х. Она все ниже пригибается ко мне, и я вижу, что это вовсе не моя мама, а мать Кита, и предлагаемый ею х и не х вовсе, а минус х: поцелуй Иуды, предательский поцелуй. Потом она придвигается еще ближе, поцелуи множатся, а она превращается в черную кошку с сигаретной пачки, чернота черной кошки устрашающе пучится, перерастая в темень безлунной ночи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
– Может, нам лучше вернуться? – шепотом спрашиваю я.
Ведь если она ходит именно сюда, значит, явится опять, и не исключено, что прямо сейчас.
Кит не отвечает. Разглядывая следы и поломанные стебли, он направляется к парапету подпорной стенки; там следы, судя по всему, обрываются.
– Не нужно, чтобы она нас здесь увидела, – начинаю я, но Кит уже взбирается на парапет и карабкается по нему на самый верх тоннельного жерла. – Вряд ли она заходила так далеко, – замечаю я. – Слишком уж быстро возвращалась обратно.
Кит не обращает на мои слова ни малейшего внимания. Я нехотя взбираюсь на парапет и на дрожащих ногах следую за ним.
С высоты парапета нам уже почти не мешает высокая трава, которой заросла насыпь. Прямо перед нами лежит ровная и чистая железнодорожная колея, обихоженная дорожными рабочими; по обе стороны рельсов – кучи гравия. Вблизи шпалы поражают своими размерами, а рельсовая подушка такая толстая, что рельсы лежат выше наших голов. От полотна тянет запахом нагретого солнцем креозота и мазута.
Стало быть, она приходит сюда и ведет наблюдение… считает… записывает… запоминает… А потом как-то ухитряется оказаться в Тупике, прежде чем мы вернемся из магазинов. Нет, тут концы с концами не сходятся.
– Может, она здесь не спеша собирает какую-нибудь штуковину? – шепчет Кит. – По частям. Например, бомбу. И подкарауливает поезд особого назначения. Который везет что-то особенное. Самолет новой модели.
А когда поезд проходит… в дневнике появляется еще один восклицательный знак.
Вдруг раздается еле слышный вибрирующий металлический звук. Он идет откуда-то прямо перед нами. Это тихонько загудели рельсы, сообщая о приближении поезда.
Мы начинаем спускаться по узкому парапету вниз. Но внезапно замираем. Внизу, под нами, слышатся другие звуки, эхом отдающиеся в тоннеле: шарканье подошв, плеск воды, в которую скатился камень. Кто-то идет по тоннелю сюда.
Она, мне это ясно как день; судя по выражению лица, Киту тоже ясно.
Мгновение мы мешкаем, не зная, что хуже – нос к носу столкнуться с матерью Кита или, невзирая на великий риск, лечь на шпалы у колес мчащегося поезда. Попасть в неловкое положение или пропасть совсем? А то еще и хуже, чем погибнуть, – попасть в руки полиции, предстать перед судом, быть оштрафованными на сорок шиллингов…
Кит уже отскочил назад, под прикрытие поросли на насыпи, я прыгаю следом, отставая от него всего на фут.
Мы лежим, как два идолопоклонника, от страха упавшие ниц перед спустившимся с небес божеством, а мимо, заслоняя небосвод и вздымая вихри пыли, несутся грозные двухосные тележки… Из-под колес летят снопы искр и сыплются нам на головы… Вагон за вагоном тянется величественная процессия. Когда наконец последний громовой раскат замирает в выемке и мы приподымаемся, чтобы взглянуть вниз, в проулок… Да, она там. Стоит, нагнувшись, возле дыры в проволочном ограждении. Нет, подлезать под проволокой она не собирается; выпрямившись, идет назад к тоннелю, а в руке у нее опять письмо, как будто она направляется на почту.
Чем она тут занимается, неизвесто, только все, что ей надо, она уже сделала.
Мы ждем, чтобы шаги в тоннеле затихли совсем, и, даже когда наступает полная тишина, еще немного пережидаем, чтобы унять расходившееся сердце. На подгибающихся ногах спускаемся по парапету вниз. На этот раз я первым лезу сквозь дыру в ограждении, до того мне не терпится убраться отсюда подальше, прежде чем появятся полицейские или вернется мать Кита; а еще могут прибежать собаки и мальчишки-оборванцы. Что, если они застанут нас здесь?
А Кита, оказывается, сзади нет.
– Кит?.. – негромко окликаю я, стараясь не выдать обуревающего меня страха. – Ты что делаешь? Где ты?
Ответа нет. Скрепя сердце, я лезу сквозь дыру обратно.
У нижнего края парапета, где следы ног обрываются, стоит на коленях Кит и, раздвинув заросли дикой петрушки, внимательно рассматривает что-то возле кирпичной кладки.
– Что там у тебя? – спрашиваю я.
Кит поднимает на меня глаза; на лице у него опять отцовское выражение.
– Что это?
Он молча отворачивается и снова принимается обследовать находку.
Среди грубых жестких стеблей дикой петрушки в размытой дождями впадине возле подпорной стены лежит объемистый жестяной ящик, фута четыре длиной, темно-зеленый, местами поржавелый. На крышке выпуклыми, слегка помятыми буквами написано: «Магазин Гамиджей в Хоборне. «Спорт на дому», серия № 4: Набор для крокета».
Мы разглядываем ящик, пытаясь понять его назначение.
– Давай лучше расскажем все мистеру Макафи, – в конце концов предлагаю я.
Мы не отрываем глаз от коробки.
– Или твоему отцу.
Кит кладет на крышку руку.
– Не надо! – вскрикиваю я. – Не трогай!
Но он не отдергивает руки. Она по-прежнему спокойно лежит на крышке: Кит, видимо, еще не решил, продолжать исследование ящика или нет.
– Там же может быть взрывчатка, чтобы пустить под откос поезд! – волнуясь, говорю я. – Или мина-ловушка!
Кит второй рукой берется за крышку и осторожно приподнимает.
Ящик совершенно пуст. Его золотистое нутро сияет, как порожняя рака.
Но нет, на дне лежит какая-то вещица. Кит осторожно вынимает ее: это красный картонный коробок, спереди нарисован белый овал, над ним – черный кот, в овале надпись: «Крейвен-Эй».
А внутри двадцать сигарет.
Но сигареты ли там? Кит приоткрывает картонный клапан. На нас смотрят двадцать пробковых фильтров. Кит вытягивает содержимое пачки. Каждый из двадцати пробковых фильтров сидит на конце самой настоящей сигареты. Следом из пачки вылезает клочок линованной тетрадной страницы. На нем один-единственный знакомый значок.
Х.
Этот одинокий икс преследует меня по ночам.
В долгих мучительных снах я снова и снова вычисляю: каково значение х, если х = мать К.?.. Икс как неизвестное и иксы в дневнике матери Кита сливаются со знаком умножения и взаимно уничтожаются, так что значение х становится еще более загадочным, если х = мать К. х январь х февраль х март…
В свою очередь, иксы матери Кита взаимно уничтожаются иксами, которыми моя мама подписывает поздравительные открытки на мой день рождения. Во сне она склоняется надо мной, как в детстве, когда целовала меня на ночь, и ее сморщенные губы тоже образуют х. Она все ниже пригибается ко мне, и я вижу, что это вовсе не моя мама, а мать Кита, и предлагаемый ею х и не х вовсе, а минус х: поцелуй Иуды, предательский поцелуй. Потом она придвигается еще ближе, поцелуи множатся, а она превращается в черную кошку с сигаретной пачки, чернота черной кошки устрашающе пучится, перерастая в темень безлунной ночи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58