«Он спас свою жизнь, – понимает она, – но лишь на несколько часов. Он будет убит, как только благословит нас».
И она вновь видит кулак ужасного Жижки, раздробленный череп, слышит слова: «Kde mas svou pies?» – «Монах, где твоя тонзура?»
На сей раз призрак Жижки ударит кулаком толпы.
Перед статуей Яна Непомука ставят скамью, каменные плиты покрывают ковром.
Какой-то мальчик в проходе, несет на пурпурной подушке жезл из слоновой кости.
– Скипетр князя Борживоя Первого, – дрогнула толпа.
Его передают Отакару.
Как во сне, он принимает скипетр и, облаченный в мантию, преклоняет колени. Поликсена рядом. Монах приближается к статуе. И тут чей-то громкий крик:
– Где корона?!
В голпе поднимается ропот и по знаку священника стихает.
Поликсена слышит слова ритуала – слова почтительного благоговенья, предназначенные лишь помазанникам, и холод пронизывает ее при мысли, что произносит их голос, который не позднее чем через час. смолкнет навеки.
Венчание состоялось.
Ликование охватило Собор и заглушило чей-то слабый жалобный крик.
Поликсена не обернулась: она знала, что там произошло.
– Корону! – снова раздался крик.
– Корону! Корону! – эхом катилось по Собору.
– Она спрятана у Заградки! – крикнул кто-то. Все ринулись к дверям.
Дикое столпотворение.
– К Заградке! К Заградке! Корону! Корону императора!
– Она золотая. С рубином во лбу! – верещал чей-то голос с хоров. Это была Божена. Она всегда все знала.
– Рубин во лбу, – обежало толпу; все были так в этом уверены, как будто собственными глазами видели камень.
На цоколь поднялся какой-то человек. Это был лакей с мертвым взглядом.
Взмахнув руками, он кровожадно закричал, срываясь на визг:
– Корона находится в Вальдштейнском дворце! Теперь уже никто не сомневался:
– Корона – в Вальдштейнском дворце!
Позади орущей своры «братья горы Хорив» в сумрачном молчании несли на каменных плечах Отакара и Поликсену.
Облаченный в пурпурную мантию князя Борживоя,
Отакар держал в руке скипетр.
Барабан замолк.
В Поликсене поднималась непримиримая, жгучая ненависть к этой бестолково орущей черни, которая могла вот так, разом, прийти в восторг и теперь глотать жадные слюни в ожидании предстоящего грабежа. «Они злее бестий и трусливее уличных шавок»; она с жестоким наслаждением подумала о неотвратимом конце: треск пулеметов – и горы трупов.
Взглянула на Отакара и облегченно вздохнула: «Он ничего не видит и не слышит. Как во сне. Дай Бог, чтоб его настигла скорая смерть! Раньше, чем он проснется!»
Собственная судьба ей была безразлична.
Ворота Вальдштейнского дворца крепко забаррикадированы.
Толпа карабкается на садовую стену – и низвергается вниз с окровавленными руками: карниз утыкан бутылочными осколками и железными пиками…
Кто-то принес тяжелую балку.
Множество рук подхватило ее.
Раз за разом таран обрушивался на дубовые брусья, пока не согнулись железные петли и ворота не разлетелись в щепы…
Посреди сада одиноко стояла лошадь с красной уздой и желтыми стеклянными глазами; на спине ярко-красная попона, копыта привинчены к доске на колесах.
Она ждала своего господина.
Отакар, склонив голову, неподвижно смотрел в стеклянные лошадиные глаза; придя в себя, он провел рукой по лбу.
Потом один из «братьев горы Хорив» подошел к чучелу, взял за узду, выкатил на улицу, и Отакара посадили на коня; тем временем толпа с пылающими факелами устремилась в открытый дом.
Оконные рамы рушились на мостовую, стекло дробилось на тысячи осколков; серебро, золоченые доспехи, усыпанное драгоценными камнями оружие, бронзовые часы со звоном падали на камни, из всего этого вырастали горы; никто из «таборитов» ни на что не покусился.
Из зал слышался треск рвущейся ткани – это ножами раздирали старинные гобелены.
– Где корона? – прорычал дубильщик Гавлик.
– Короны здесь нет! – Смех и улюлюканье. – Она должна быть у Заградки, – сквозь общее ржание с трудом пробился чей-то голос.
Мужчины подняли на плечи лошадь и, затянув дикую гуситскую песню, двинулись с лающим барабаном во главе к Туншенскому переулку.
Высоко над ними в развевающемся на ветру пурпуре на лошади Валленштейна сидел Отакар; казалось, он уносится по их головам куда-то в небо…
Вход в переулок преграждала баррикада; отряд седовласых слуг под предводительством Моллы Османа встретил бунтовщиков револьверными выстрелами и градом камней.
Поликсена узнала татарина по красной феске.
Стараясь защитить Отакара, она направила на защитников поток энергии; авейша подобно молнии пронзило их ряды; охваченные паническим страхом, они обратились в бегство.
Только на Моллу Османа авейша не оказало никакого действия.
Не двинувшись с места, он спокойно поднял руку, прицелился и выстрелил.
Пораженный в сердце, дубильщик Станислав Гавлик вскинул руки и рухнул на землю.
Барабанный бой оборвался.
Но сейчас же – кровь у Поликсены застыла в жилах – яростно вскипел снова, еще глуше, еще резче, еще ужасней. В воздухе, отражаясь эхом от стен, из земли – отовсюду.
«Слуховая галлюцинация. Это невозможно. Мне просто кажется», – прошептала она, напряженно вглядываясь: дубильщик лежал лицом вниз, вцепившись пальцами в баррикаду, но барабан исчез – и лишь его рокот, ставший вдруг пронзительно высоким, неистовствовал на ветру.
В едином порыве «табориты» смели камни; путь был свободен.
Татарин продолжал стрелять, потом отбросил револьвер и побежал к дому графини Заградки, окна которого были ярко освещены.
Оглушенная ни на миг не прекращающейся барабанной дробью в ушах, Поликсена видела себя уносимой потоком штурмующих; рядом, над головой, плыла, покачиваясь, мертвая лошадь, распространяя дурманящий запах камфары.
И там, наверху, – Отакар.
В неверном сиянии факелов Поликсене привиделся какой-то человек; подобно тени он мелькал там и сям, появлялся и исчезал вновь.
Казалось, он был наг, с митрой на голове; она не могла рассмотреть как следует. Его руки били в невидимый барабан.
Когда процессия остановилась перед домом, он – призрачный барабанщик – вдруг возник, словно сгусток дыма, в верхнем конце переулка – и барабанный рокот стал каким-то далеким, зовущим.
«Он наг; его кожа натянута на барабан. Он – змея, которая живет в людях, а когда они умирают, она сбрасывает кожу. Я – грунтовая вода», – мысли Поликсены смешались.
Тут над балконными перилами второго этажа она увидела бледное, искаженное ненавистью лицо своей тетки Заградки. Слышен был ее резкий смех и крик:
– Прочь отсюда, вы, собаки! Прочь! Яростный рев поднимавшейся по переулку толпы становился все ближе и ближе.
– Корону! Пусть отдаст корону! Она должна дать своему сыну корону! – стали различимы отдельные голоса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48