Даже предложить им такое было бы глупо с моей стороны.
Поскольку ответить на это было нечего, он промолчал, а она через несколько секунд продолжила тоном, каким бы мог разговаривать вулкан перед извержением.
– Терпеть не могу ездить куда-то без тебя. Все смотрят на меня с такой жалостью, будто я прокаженная. Какие могут у меня быть развлечения с таким мужем? Как я могу навещать кого-нибудь одна? Достаточно паршиво уже то, что мы живем в этом районе...
– Я думал, тебе нравится этот район.
– Ты никакого понятия не имеешь о том, что мне нравится! – Вулкан взорвался. – Да, это место мне нравилось – как начало, но я никогда не думала, что мы останемся здесь на всю жизнь. Я надеялась, что ты продвинешься, и мы переедем в район получше, куда-нибудь в Датчет или Чэлфонт, где живут такие приятные люди. Где дети смогли бы завести нормальных друзей. Где люди устраивают вечеринки и званые обеды и ужины!
Слайдер с трудом подавил усмешку, ибо она говорила совершенно серьезно.
– Ну, если ты недовольна этим районом, мы переедем. Почему ты до сих пор не присмотрела...
– Как же мы можем переехать? – Она расплакалась. – Мы не можем себе позволить ничего приличного на те деньги, которые ты получаешь! Одному только Богу известно, что тебя никогда не бывает дома, что ты работаешь сутками – или говоришь мне так – и к чему тебя это привело? Всех других повышают, а тебя нет. И ты сам знаешь почему – им прекрасно известно, что у тебя нет никаких амбиций. Тебя это не заботит. Ты не можешь постоять за себя, говорить за себя. Ты не хочешь прикладывать никаких усилий, чтобы быть приятным с нужными людьми...
– Но ведь и такое понятие, как гордость...
– О! Гордость! Ты гордишься тем, что ты у каждого из них – собачонка на побегушках? Ты гордишься тем, что тебе всегда оставляют самые гнилые и безнадежные дела? Что тебя обставляют те, кто наполовину моложе тебя? Вот за это они тебя и не уважают, понимаешь? Я ведь видела тебя на этих вечерах, которые устраивает Управление, как ты стоишь там в одиночестве, отказываясь от разговоров с людьми, чтобы они не подумали, что тебе от них чего-то надо. И я видела, как они на тебя смотрят! Ты нагоняешь на них смущение. Да ты просто белая ворона!
Она резко остановилась, услышав эхо собственных непростительных слов, повисшее в воздухе. Слайдер молчал. Полицейским не следует жениться, никогда, с тоской думал он, потому что тогда они смогут уважать собственные обязанности и правильно выполнять свою работу. А если они дадут обет безбрачия, как это делают священники, например, то они не будут такими, как остальные люди, и тогда не смогут выполнять свою работу. Так как не будут ничего знать о том, как живут девяносто процентов людей в мире.
Потом у него промелькнула виноватая мысль о том, что если бы он был женат на ком-либо вроде Джоанны, то все было бы хорошо. Нет, не на ком-нибудь вроде, а именно на ней! С ней он мог и оставаться хорошим полицейским, и быть счастливым. Счастливым и добрым, и его бы понимали. Мысли вконец запутались. Не следовало вспоминать о Джоанне посреди ссоры с Айрин. Это было совсем плохо.
– Мне очень жаль, – сказал он наконец, – но у меня сейчас очень тяжелое дело, и...
Она не стала дожидаться, когда он закончит фразу.
– Господи, ты не можешь сказать мне ничего приятного, даже когда я так зла! О, Боже! – Она смотрела на него с беспомощной яростью, застывшая, как иллюстрация из женского журнала. Под такой иллюстрацией журнал наверняка поместил бы подпись «Ошарашенная».
– Послушай, Айрин, – вновь начал он, – мне действительно жаль, но это особенно паршивое дело. После первоначального убийства погибли еще старая женщина и молодой человек, и я виню в этом частично и себя. Видимо, это дело займет все мое время и всю энергию, пока я смогу продвинуться в расследовании хоть немного вперед, и тут просто ничего не поделаешь. Но я тебе обещаю, как только все это кончится, мы вернемся к этому разговору и подробно поговорим на эту тему, и попробуем во всем, наконец, разобраться. Может, ты попробуешь успокоиться до того времени? Пожалуйста. – Она пожала плечами. – А теперь я пойду спать. Я уже целую вечность не спал нормально и смертельно разбит.
Как это с ним обычно происходило, когда он добрался до спальни, почистил на ночь зубы и улегся в постель, сон убежал напрочь. Ум нетерпеливо перемалывал в очередной раз все, что ему было известно по делу Анн-Мари. Пытаясь отвлечься, он взялся за лежавшую на тумбочке книгу, надеясь, что скучное повествование Джеффри Арчера подействует в качестве снотворного, и все еще полусидел в постели с книгой в руках, когда в спальню вошла Айрин.
– Я вроде слышала, что ты смертельно разбит, – сказала она нейтральным тоном. Ее тяжелая походка говорила о подавленном настроении – обычно она двигалась легко и быстро.
– Пока я готовился ко сну, спать расхотелось, поэтому я решил почитать немного, – ответил он. Айрин отвернулась, чтобы заняться собственными приготовлениями, и он скрытно наблюдал за ней, притворяясь, что целиком поглощен книгой. В отличие от Джоанны, Айрин относилась к той категории женщин, которые лучше смотрятся одетыми, чем раздетыми. Фигура ее была того типа, на которой одежда хорошо смотрится и которую предпочитают обычно дизайнеры женского платья, но, будучи обнаженной, не вызывала к себе никакого интереса. Она была стройной, но без округленности и плавности линий, руки и ноги были прямыми и худощавыми, бедра – узкими. Грудь ее была плоской, и это всегда несколько разочаровывало Слайдера, но окончательно это разочарование стало ему ясным только сейчас.
Когда-то, несколько недель после свадьбы, они спали обнаженными, но это воспоминание казалось сейчас настолько далеким, что его даже удивило, как он вообще это вспомнил. После этих нескольких недель Айрин начала надевать ночную рубашку, потому что ей было «стыдно, что вещи зря пропадают». Тогда и ему пришлось надевать на ночь пижаму, потому что если бы он продолжал спать обнаженным, она могла бы воспринять это как проявление критики ее поведения.
Она вернулась из ванной комнаты, распространяя запах зубной пасты и лосьона, почти хорошенькая в своей рубашке и с распущенными расчесанными волосами. Слайдером вновь овладели мысли о том, что различало Айрин и Джоанну. Айрин сама по себе была очень цельной натурой, но для Слайдера это была та цельность, которая его не могла удовлетворить. Это была та самая застывшая цельность, которая предполагала, что последнее слово должно быть всегда за ней, что ничто в ней не изменится никогда – «вот Айрин, и такой она да пребудет вовеки».
И это тоже, размышлял он, представляло собой полный контраст с Джоанной, которая всегда казалась ему вечно меняющейся, словно она мягко перетекала из одной формы в другую, подобно амебе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88