! А ну дуй бегом к Клаве и Ганджубасу. А Юльке и Валерону мы отсюда позвоним!..
* * *
— Он, значится, сначала придушит жертву легонько; затащит куда надо, снасильничает, ну и… как положено маньяку — поиздевается, — с чувством и расстановкой толковал сержант. Ловко прикурив сигарету, выпустил дым в лобовое стекло, затем спохватился, вспомнив о пассажире, дружелюбно протянул пачку и продолжил сыпать подробностями: — А потом р-р-раз струной-то горло и перехватит! Да сожмет, паскуда, так, что кожа совместно с мышцами у бедной до позвонков лопается. Видали, как у ентой-то последней, шея располосована? Аж не понятно, чем голова за плечи уцеплена… Потом, падаль этакая, подбросит ее куда-нибудь, чтоб в логове своем похоронами не заниматься. Кажний раз труп на новом месте. Кажний раз! Вот и попробуй, вычисли гадину…
Водила протяжно вздохнул, выворачивая на прямое шоссе, соединявшее центральную часть города с поселком Солнечный. Виновато покаялся:
— Оно, конечно, это… Пытались мы что-то делать. Патрульных машин вместо пяти, семь по ночам в рейды по центру запускали. Опять же, опера копошились, по информаторам шастали. Моего-то и в засаду разок зимой начальство загоняло — сидел, сердешный, простатит свой морозил… Да разве поймаешь его без хороших собак-то следопытов? А у нас нынче ни хороших, ни плохих — всех прошлой зимой поморозили, голодом уморили. Последний кинолог уволился — в цирк пошел работать…
Майор внимал вполуха, а говорливому сержанту было безразлично. Пассажир не отвечал, но и рассуждениям не противился — глазел себе сквозь покрытое бисером дождевых капель стекло на огни редких светофоров да желтых уличных фонарей…
Каждый прибегавший в подвал приятель подолгу обнимал и тискал Белозерова, словно тот нежданно возвратился с того света. Юлька разревелась и потом весь вечер смотрела на молодого офицера горящими глазами.
— Палермо, бросай на хер свою службу! — орал басом Бритый, не таясь как в девяносто втором. — Пойдем ко мне этим… начальником штаба или заместителем по боевой подготовке! У нас тут целая армия — больше сотни бойцов могу поднять по тревоге! Кого хошь завалим!..
— Не слушай его, Пашка, — улыбался Валерон — ладно скроенный и элегантно одетый франт. — Грубой организованной преступности когда-нибудь наступит конец. Нашего Серегу посадят в клетку и повезут как Емелю Пугачева в столицу…
Клава колдовал с бутылками:
— Палермо, я тебя угощу обалденным напитком! Водяра, жутчайший абсент, три разноцветных ликера и мартини в придачу!.. Если все это слить в бутыль и затрамбовать промасленной тряпкой — «коктейль Молотова» у тебя в кармане. Метнешь в танк — сгорит дотла вместе с экипажем, царство ему небесное. Запомни это рецепт — на любой войне сгодится…
— Юлька, не хочешь вспомнить юность? — погладил Ганджубас Юлькину ножку и полез ей под юбку — к аппетитной попке. — Станцевала бы на столе, а потом…
Раньше Майская отвечала на подобные выходки неизменным веселым кокетством, принимала игру и поддразнивала парней… Теперь равнодушно отошла на шаг, тихо сказав:
— Нет, мальчики. Вы уж извините — я не в форме.
— Парни, могу на эту ночь обеспечить каждому по элитной девочке, — не унимался Ванька, но народ его почти не слушал.
Юлька сооружала закуску. Но не суетливо, а со знанием дела. Продукты совсем не походили на те, коими перебивали отвратительный вкус дешевого портвейна четыре года назад — ни бесформенной колбасной нарезки, ни толстых хлебных ломтей, ни открытых консервных банок… Деликатесы, многие из которых Белозеров никогда не пробовал, аккуратно раскладывались девушкой на отдельные тарелочки; в движениях ее царила женственность, мягкость…
Зубко отпустил телохранителя со странной кличкой «Японамать», и в подвальчике остались лишь шестеро давних приятелей. Скоро они расселись вокруг стола, Клава разлил по бокалам свой фирменный коктейль. А лейтенант, прежде чем выпить за встречу, попросил слово.
— Братва, я чертовски рад вас видеть снова, но позвольте мне прежде… — произнес он, стыдясь отчего-то поднять глаза, — хочу, короче, попросить прощение.
— За что? — подивилась в тишине Юлька.
— Я до сих пор не знаю, почему в ту ночь меня выпустили из СИЗО одного, без вас… но не в этом дело. Просто потом я дал слабину — уехал из города. Сбежал, бросив вас.
Несколько секунд все молча смотрели на него.
— Палермо! — вдруг сотряс стены подвальчика густым басом Зубко. — Чё ты мелешь, ей богу?! Какие на хрен извинения?! Скажи, чё ты тогда мог предпринять? Ну, вышел ты раньше нас из камеры, уехал по своим делам… Ты же никого не вложил, не продал!
— У той рощи тебе досталось не меньше нашего, — проворчал Клава, покачивая в бокале янтарное содержимое. — А потом… Ну, отпустили раньше — так зашибись. Повезло. Я тоже не считаю тебя виноватым.
— Брось, Паша, — негромко поддержал двух здоровяков Валерон. — Я ведь когда завалил насмерть этого долбогрыза, — совершенно перестал соображать с перепугу. Хорошо, ты тогда очнулся и велел делать ноги. Иначе взяли б меня с пистолетом, и… сидел бы до сих пор с номером на робе!..
Окончательно разрядил обстановку Ганджубас. Подбросив на ладони темный шарик величиной с вишню и зачем-то понизив голос до шепота, он предложил:
— Братва, у меня имеется настоящий опиум — торкает пятибалльно! Давайте раскурим трубку мира!..
* * *
— Так она, стало быть, не родственницей вам доводилась? — полюбопытствовал на прощание водитель «уазика».
— Нет, — ответил майор, покидая неудобную машину и припечатывая к ее боку дверь.
Он попросил остановить за пару кварталов от дома — захотелось пройтись, подышать свежим воздухом, не взирая на шелестевший по асфальту дождь. Подняв лицо к черному небу, Белозеров несколько минут стоял с закрытыми глазами… Он решительно не понимал того, что происходит в его городе, в его стране, с ним самим. Не понимал природы хладнокровной жестокости и беспричинной ненависти, подчас зарождавшейся и стремительной волной овладевавшей сознанием.
Впереди тускло мерцали желтые фонари. Павел принял немного влево, обходя огромную помойку, устроенную жителями окрестных домов прямо у себя под окнами. Черная тень, падавшая от сгорбленной фигуры Белозерова на мокрый асфальт, переломилась на этой бесформенной груде, замелькала на помятых коробках, порванных пакетах, сломанных ящиках, делаясь то уже, то шире; то короче, то длинней…
Дома мать кинулась разогревать праздничный ужин, расспрашивая о непонятном визите милиционера. Узнав о смерти одноклассницы сына, сникла, замолчала, всплакнула, и былое веселое настроение к ним в этот вечер уже не вернулось…
Спать Павел отправился в свою комнату, где мама застелила его старый, любимый диван.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68
* * *
— Он, значится, сначала придушит жертву легонько; затащит куда надо, снасильничает, ну и… как положено маньяку — поиздевается, — с чувством и расстановкой толковал сержант. Ловко прикурив сигарету, выпустил дым в лобовое стекло, затем спохватился, вспомнив о пассажире, дружелюбно протянул пачку и продолжил сыпать подробностями: — А потом р-р-раз струной-то горло и перехватит! Да сожмет, паскуда, так, что кожа совместно с мышцами у бедной до позвонков лопается. Видали, как у ентой-то последней, шея располосована? Аж не понятно, чем голова за плечи уцеплена… Потом, падаль этакая, подбросит ее куда-нибудь, чтоб в логове своем похоронами не заниматься. Кажний раз труп на новом месте. Кажний раз! Вот и попробуй, вычисли гадину…
Водила протяжно вздохнул, выворачивая на прямое шоссе, соединявшее центральную часть города с поселком Солнечный. Виновато покаялся:
— Оно, конечно, это… Пытались мы что-то делать. Патрульных машин вместо пяти, семь по ночам в рейды по центру запускали. Опять же, опера копошились, по информаторам шастали. Моего-то и в засаду разок зимой начальство загоняло — сидел, сердешный, простатит свой морозил… Да разве поймаешь его без хороших собак-то следопытов? А у нас нынче ни хороших, ни плохих — всех прошлой зимой поморозили, голодом уморили. Последний кинолог уволился — в цирк пошел работать…
Майор внимал вполуха, а говорливому сержанту было безразлично. Пассажир не отвечал, но и рассуждениям не противился — глазел себе сквозь покрытое бисером дождевых капель стекло на огни редких светофоров да желтых уличных фонарей…
Каждый прибегавший в подвал приятель подолгу обнимал и тискал Белозерова, словно тот нежданно возвратился с того света. Юлька разревелась и потом весь вечер смотрела на молодого офицера горящими глазами.
— Палермо, бросай на хер свою службу! — орал басом Бритый, не таясь как в девяносто втором. — Пойдем ко мне этим… начальником штаба или заместителем по боевой подготовке! У нас тут целая армия — больше сотни бойцов могу поднять по тревоге! Кого хошь завалим!..
— Не слушай его, Пашка, — улыбался Валерон — ладно скроенный и элегантно одетый франт. — Грубой организованной преступности когда-нибудь наступит конец. Нашего Серегу посадят в клетку и повезут как Емелю Пугачева в столицу…
Клава колдовал с бутылками:
— Палермо, я тебя угощу обалденным напитком! Водяра, жутчайший абсент, три разноцветных ликера и мартини в придачу!.. Если все это слить в бутыль и затрамбовать промасленной тряпкой — «коктейль Молотова» у тебя в кармане. Метнешь в танк — сгорит дотла вместе с экипажем, царство ему небесное. Запомни это рецепт — на любой войне сгодится…
— Юлька, не хочешь вспомнить юность? — погладил Ганджубас Юлькину ножку и полез ей под юбку — к аппетитной попке. — Станцевала бы на столе, а потом…
Раньше Майская отвечала на подобные выходки неизменным веселым кокетством, принимала игру и поддразнивала парней… Теперь равнодушно отошла на шаг, тихо сказав:
— Нет, мальчики. Вы уж извините — я не в форме.
— Парни, могу на эту ночь обеспечить каждому по элитной девочке, — не унимался Ванька, но народ его почти не слушал.
Юлька сооружала закуску. Но не суетливо, а со знанием дела. Продукты совсем не походили на те, коими перебивали отвратительный вкус дешевого портвейна четыре года назад — ни бесформенной колбасной нарезки, ни толстых хлебных ломтей, ни открытых консервных банок… Деликатесы, многие из которых Белозеров никогда не пробовал, аккуратно раскладывались девушкой на отдельные тарелочки; в движениях ее царила женственность, мягкость…
Зубко отпустил телохранителя со странной кличкой «Японамать», и в подвальчике остались лишь шестеро давних приятелей. Скоро они расселись вокруг стола, Клава разлил по бокалам свой фирменный коктейль. А лейтенант, прежде чем выпить за встречу, попросил слово.
— Братва, я чертовски рад вас видеть снова, но позвольте мне прежде… — произнес он, стыдясь отчего-то поднять глаза, — хочу, короче, попросить прощение.
— За что? — подивилась в тишине Юлька.
— Я до сих пор не знаю, почему в ту ночь меня выпустили из СИЗО одного, без вас… но не в этом дело. Просто потом я дал слабину — уехал из города. Сбежал, бросив вас.
Несколько секунд все молча смотрели на него.
— Палермо! — вдруг сотряс стены подвальчика густым басом Зубко. — Чё ты мелешь, ей богу?! Какие на хрен извинения?! Скажи, чё ты тогда мог предпринять? Ну, вышел ты раньше нас из камеры, уехал по своим делам… Ты же никого не вложил, не продал!
— У той рощи тебе досталось не меньше нашего, — проворчал Клава, покачивая в бокале янтарное содержимое. — А потом… Ну, отпустили раньше — так зашибись. Повезло. Я тоже не считаю тебя виноватым.
— Брось, Паша, — негромко поддержал двух здоровяков Валерон. — Я ведь когда завалил насмерть этого долбогрыза, — совершенно перестал соображать с перепугу. Хорошо, ты тогда очнулся и велел делать ноги. Иначе взяли б меня с пистолетом, и… сидел бы до сих пор с номером на робе!..
Окончательно разрядил обстановку Ганджубас. Подбросив на ладони темный шарик величиной с вишню и зачем-то понизив голос до шепота, он предложил:
— Братва, у меня имеется настоящий опиум — торкает пятибалльно! Давайте раскурим трубку мира!..
* * *
— Так она, стало быть, не родственницей вам доводилась? — полюбопытствовал на прощание водитель «уазика».
— Нет, — ответил майор, покидая неудобную машину и припечатывая к ее боку дверь.
Он попросил остановить за пару кварталов от дома — захотелось пройтись, подышать свежим воздухом, не взирая на шелестевший по асфальту дождь. Подняв лицо к черному небу, Белозеров несколько минут стоял с закрытыми глазами… Он решительно не понимал того, что происходит в его городе, в его стране, с ним самим. Не понимал природы хладнокровной жестокости и беспричинной ненависти, подчас зарождавшейся и стремительной волной овладевавшей сознанием.
Впереди тускло мерцали желтые фонари. Павел принял немного влево, обходя огромную помойку, устроенную жителями окрестных домов прямо у себя под окнами. Черная тень, падавшая от сгорбленной фигуры Белозерова на мокрый асфальт, переломилась на этой бесформенной груде, замелькала на помятых коробках, порванных пакетах, сломанных ящиках, делаясь то уже, то шире; то короче, то длинней…
Дома мать кинулась разогревать праздничный ужин, расспрашивая о непонятном визите милиционера. Узнав о смерти одноклассницы сына, сникла, замолчала, всплакнула, и былое веселое настроение к ним в этот вечер уже не вернулось…
Спать Павел отправился в свою комнату, где мама застелила его старый, любимый диван.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68