– Кроме того, вы воровали наши припасы.
Травен покачал головой. Метрах в пятидесяти от них, словно блестящая стрекоза, стояла на бетоне бело-голубая «Чессна».
– Я не предполагал, что вы вернетесь.
– По-моему, у вас жар.
Сидевшая в кабине самолета молодая женщина спрыгнула на бетон и подошла к ним. Она смотрела на серые бункеры и башни, но почти не проявляла интереса к потерявшему человеческий облик Травену. Осборн что-то сказал ей, и, глянув на Травена, женщина пошла к самолету.
Когда она обернулась, Травен вдруг резко приподнялся, узнав ту девочку с фотографии в журнале, приколотой к стене его бункера. Потом сообразил, что журналу от силы лет пять. Снова загудел мотор самолета. «Чессна» вырулила на бетонную полосу и взлетела против ветра.
Ближе к вечеру молодая женщина вернулась к лабиринту на джипе и выгрузила небольшую походную кровать и брезентовый навес. Травен почти весь день проспал и проснулся, чувствуя себя хорошо отдохнувшим, лишь после возвращения Осборна с прогулки по окрестным дюнам.
– Что вы здесь делаете? – спросила женщина, крепя навес к крыше бункера.
Травен молчал, наблюдая за ней, потом все же ответил:
– Я… я ищу жену и сына.
– Они на этом острове? – удивленно спросила она, приняв ответ всерьез, и огляделась по сторонам.– Здесь?
– В каком-то смысле.
Осмотрев бункер, к ним присоединился Осборн.
– Ребенок на фотографии… Это ваша дочь?
Травен замялся.
– Нет. Но по ее воле я стал ей приемным отцом.
Не в состоянии ничего понять из ответов Травена, но все же поверив, что он непременно покинет остров, Осборн и молодая женщина отбыли в свой лагерь. Осборн каждый день приезжал делать перевязку. За рулем машины всегда сидела женщина – похоже, она уже догадалась о роли, отведенной ей Травеном. Узнав, что раньше Травен был военным летчиком, Осборн счел его своего рода современным мучеником, жертвой моратория на ядерные испытания.
– Комплекс вины не должен служить источником бесконечных нравственных кар. Мне кажется, вы перегружаете свою совесть.– Но когда Осборн упомянул Изерли, Травен покачал головой.
Осборн на этом не успокоился.
– Вы уверены, что не ждете на Эниветоке этакого сошествия святого духа?
– Поверьте, доктор, нет, – твердо ответил Травен.– Водородная бомба стала для меня символом абсолютной свободы. Я чувствую, что благодаря ей у меня есть право – нет, даже обязанность – поступать в соответствии со своими желаниями.
– Странная логика, – возразил Осборн.– Разве не ответственны мы, по крайней мере, за наши собственные физические оболочки? Помимо всего прочего…
– Уже нет, я думаю, – ответил Травен.– В конце концов все мы будто воскресли из мертвых.
Однако он часто думал об Изерли: типичный человек «третьего предвоенного», если исчислять этот период с 6 августа 1945 года, – человек с полным грузом вины перед человечеством.
Вскоре после того как Травен окреп настолько, что снова начал свои прогулки, его пришлось вызволять из лабиринта второй раз. Осборн стал более настойчив.
– Наша работа почти закончена, – предупредил он.– Вы просто умрете здесь, Травен. Что вы в конце концов ищете там, среди этих бетонных кубов?
«Могилу неизвестного мирного жителя, Homo hidrogenesis, эниветокского человека», – ответил Травен про себя, но вслух сказал:
– Доктор, вы не в том месте установили лабораторию.
– Да уж конечно, Травен, – едко ответил Осборн.– У вас в голове плавают рыбы куда чуднее тех, что мы видели на стоянке для подлодок.
За день до отлета женщина взяла Травена с собой к искусственным озерам, туда, где он впервые ступил на землю острова. В качестве прощального подарка Осборн передал с ней перечень названий хромосомных наборов на схемах мутации – совершенно неожиданный иронический жест со стороны пожилого биолога.
Остановившись у полузасыпанного песком музыкального автомата, женщина старательно прилепила список хромосомных наборов вместо названий песен.
Они довольно долго бродили среди останков «летающих крепостей». Травен потерял ее из вида и минут десять разыскивал, суматошно бегая среди дюн. Женщина стояла в небольшом амфитеатре, образованном наклонными зеркалами солнечной энергетической установки, построенной одной из предыдущих экспедиций. Когда Травен пробрался через металлические дебри, она улыбнулась ему, и в разбитых зеркалах возникла сразу дюжина фрагментированных отражений – где-то без головы, где-то многоруких, подобно индийской богине Кали. Травен смутился, повернул назад и пошел к джипу.
На обратном пути, овладев собой, Травен рассказал ей о том, как видел жену и сына.
– У них всегда спокойные лица, – говорил он.– Особенно у сына, хотя вообще-то он был довольно смешлив. Грустным его лицо было всего один раз – когда он родился на свет. Мне тогда показалось, что у него лицо человека, прожившего миллионы лет.
– Надеюсь, вы их найдете, – сказала молодая женщина, кивнув, затем добавила: – Доктор Осборн хочет сообщить про вас морской патрульной службе. Вам лучше будет где-нибудь спрятаться.
Травен поблагодарил ее и на следующий день в последний раз помахал рукой вслед самолету из самого центра лабиринта.
Морской патруль
Когда за ним прибыла поисковая группа, Травен спрятался в самом что ни на есть лучшем месте. К счастью, моряки не особенно усердствовали: они прихватили с собой пива, и вскоре поиски превратились в пьяную гулянку.
Позже Травен обнаружил на стенах телеметрических башен неприличные надписи, сделанные мелом: застывшие на бетоне человеческие тени вели между собой диалог, подобно героям комиксов, а их позы приобрели безнравственно-комичный характер и напоминали изображения танцоров в наскальной живописи.
Апогеем пьяного разгула стало сожжение подземного резервуара с бензином у посадочной полосы. Травен слушал сначала усиленные мегафонами голоса, выкрикивавшие его имя и эхом разносившиеся в дюнах, словно крики погибающих птиц, затем грохот взрыва, рев пламени и, наконец, смех моряков, покидающих остров, – ему показалось, что это последние звуки, которые он слышит в жизни.
Спрятался Травен в одном из контрольных водоемов среди обломков пластиковых манекенов. Под горячими лучами солнца их оплывшие лица пялились на него своими пустыми глазницами из мешанины конечностей и улыбались кривыми улыбками, словно беззвучно смеющиеся мертвецы.
Ему стало не по себе, и, выбравшись из завала пластиковых тел, он вернулся в бункер, но лица манекенов все стояли перед глазами. Он двинулся к лабиринту и тут увидел стоящих у него на пути жену и сына. До них было не больше десяти метров, и в обращенных к нему взглядах читалась несокрушимая надежда. Никогда раньше Травен не видел их так близко от лабиринта.
1 2 3 4 5 6 7
Травен покачал головой. Метрах в пятидесяти от них, словно блестящая стрекоза, стояла на бетоне бело-голубая «Чессна».
– Я не предполагал, что вы вернетесь.
– По-моему, у вас жар.
Сидевшая в кабине самолета молодая женщина спрыгнула на бетон и подошла к ним. Она смотрела на серые бункеры и башни, но почти не проявляла интереса к потерявшему человеческий облик Травену. Осборн что-то сказал ей, и, глянув на Травена, женщина пошла к самолету.
Когда она обернулась, Травен вдруг резко приподнялся, узнав ту девочку с фотографии в журнале, приколотой к стене его бункера. Потом сообразил, что журналу от силы лет пять. Снова загудел мотор самолета. «Чессна» вырулила на бетонную полосу и взлетела против ветра.
Ближе к вечеру молодая женщина вернулась к лабиринту на джипе и выгрузила небольшую походную кровать и брезентовый навес. Травен почти весь день проспал и проснулся, чувствуя себя хорошо отдохнувшим, лишь после возвращения Осборна с прогулки по окрестным дюнам.
– Что вы здесь делаете? – спросила женщина, крепя навес к крыше бункера.
Травен молчал, наблюдая за ней, потом все же ответил:
– Я… я ищу жену и сына.
– Они на этом острове? – удивленно спросила она, приняв ответ всерьез, и огляделась по сторонам.– Здесь?
– В каком-то смысле.
Осмотрев бункер, к ним присоединился Осборн.
– Ребенок на фотографии… Это ваша дочь?
Травен замялся.
– Нет. Но по ее воле я стал ей приемным отцом.
Не в состоянии ничего понять из ответов Травена, но все же поверив, что он непременно покинет остров, Осборн и молодая женщина отбыли в свой лагерь. Осборн каждый день приезжал делать перевязку. За рулем машины всегда сидела женщина – похоже, она уже догадалась о роли, отведенной ей Травеном. Узнав, что раньше Травен был военным летчиком, Осборн счел его своего рода современным мучеником, жертвой моратория на ядерные испытания.
– Комплекс вины не должен служить источником бесконечных нравственных кар. Мне кажется, вы перегружаете свою совесть.– Но когда Осборн упомянул Изерли, Травен покачал головой.
Осборн на этом не успокоился.
– Вы уверены, что не ждете на Эниветоке этакого сошествия святого духа?
– Поверьте, доктор, нет, – твердо ответил Травен.– Водородная бомба стала для меня символом абсолютной свободы. Я чувствую, что благодаря ей у меня есть право – нет, даже обязанность – поступать в соответствии со своими желаниями.
– Странная логика, – возразил Осборн.– Разве не ответственны мы, по крайней мере, за наши собственные физические оболочки? Помимо всего прочего…
– Уже нет, я думаю, – ответил Травен.– В конце концов все мы будто воскресли из мертвых.
Однако он часто думал об Изерли: типичный человек «третьего предвоенного», если исчислять этот период с 6 августа 1945 года, – человек с полным грузом вины перед человечеством.
Вскоре после того как Травен окреп настолько, что снова начал свои прогулки, его пришлось вызволять из лабиринта второй раз. Осборн стал более настойчив.
– Наша работа почти закончена, – предупредил он.– Вы просто умрете здесь, Травен. Что вы в конце концов ищете там, среди этих бетонных кубов?
«Могилу неизвестного мирного жителя, Homo hidrogenesis, эниветокского человека», – ответил Травен про себя, но вслух сказал:
– Доктор, вы не в том месте установили лабораторию.
– Да уж конечно, Травен, – едко ответил Осборн.– У вас в голове плавают рыбы куда чуднее тех, что мы видели на стоянке для подлодок.
За день до отлета женщина взяла Травена с собой к искусственным озерам, туда, где он впервые ступил на землю острова. В качестве прощального подарка Осборн передал с ней перечень названий хромосомных наборов на схемах мутации – совершенно неожиданный иронический жест со стороны пожилого биолога.
Остановившись у полузасыпанного песком музыкального автомата, женщина старательно прилепила список хромосомных наборов вместо названий песен.
Они довольно долго бродили среди останков «летающих крепостей». Травен потерял ее из вида и минут десять разыскивал, суматошно бегая среди дюн. Женщина стояла в небольшом амфитеатре, образованном наклонными зеркалами солнечной энергетической установки, построенной одной из предыдущих экспедиций. Когда Травен пробрался через металлические дебри, она улыбнулась ему, и в разбитых зеркалах возникла сразу дюжина фрагментированных отражений – где-то без головы, где-то многоруких, подобно индийской богине Кали. Травен смутился, повернул назад и пошел к джипу.
На обратном пути, овладев собой, Травен рассказал ей о том, как видел жену и сына.
– У них всегда спокойные лица, – говорил он.– Особенно у сына, хотя вообще-то он был довольно смешлив. Грустным его лицо было всего один раз – когда он родился на свет. Мне тогда показалось, что у него лицо человека, прожившего миллионы лет.
– Надеюсь, вы их найдете, – сказала молодая женщина, кивнув, затем добавила: – Доктор Осборн хочет сообщить про вас морской патрульной службе. Вам лучше будет где-нибудь спрятаться.
Травен поблагодарил ее и на следующий день в последний раз помахал рукой вслед самолету из самого центра лабиринта.
Морской патруль
Когда за ним прибыла поисковая группа, Травен спрятался в самом что ни на есть лучшем месте. К счастью, моряки не особенно усердствовали: они прихватили с собой пива, и вскоре поиски превратились в пьяную гулянку.
Позже Травен обнаружил на стенах телеметрических башен неприличные надписи, сделанные мелом: застывшие на бетоне человеческие тени вели между собой диалог, подобно героям комиксов, а их позы приобрели безнравственно-комичный характер и напоминали изображения танцоров в наскальной живописи.
Апогеем пьяного разгула стало сожжение подземного резервуара с бензином у посадочной полосы. Травен слушал сначала усиленные мегафонами голоса, выкрикивавшие его имя и эхом разносившиеся в дюнах, словно крики погибающих птиц, затем грохот взрыва, рев пламени и, наконец, смех моряков, покидающих остров, – ему показалось, что это последние звуки, которые он слышит в жизни.
Спрятался Травен в одном из контрольных водоемов среди обломков пластиковых манекенов. Под горячими лучами солнца их оплывшие лица пялились на него своими пустыми глазницами из мешанины конечностей и улыбались кривыми улыбками, словно беззвучно смеющиеся мертвецы.
Ему стало не по себе, и, выбравшись из завала пластиковых тел, он вернулся в бункер, но лица манекенов все стояли перед глазами. Он двинулся к лабиринту и тут увидел стоящих у него на пути жену и сына. До них было не больше десяти метров, и в обращенных к нему взглядах читалась несокрушимая надежда. Никогда раньше Травен не видел их так близко от лабиринта.
1 2 3 4 5 6 7