.. Тогда понятно... Ладно, хорошо. Ну и что? Твое мнение?
- Так ты же, хитрец, все поменял. Рассказ был простой, камерный, ли-
рический - он и она едут на дачу, проводят там субботу и воскресенье,
уезжают влюбленными, а возвращаются чужими друг другу людьми.
- Вот-вот, ты совершенно точно это уловил, чужими людьми, - оживился
Гашетников.
- В твоем же варианте появляется третий персонаж. Хозяин дачи. К нему
в гости и едут влюбленные герои рассказа. В электричке к девушке приста-
ют хулиганы, и третий выходит с ними, а второй остается. Драка. В тамбу-
ре. Драка тупая, под стук колес. На остановке третий падает на пол, и
автоматические двери зажимают ему шею. А хулиганы продолжают бить обезг-
лавленное тело, которое корчится в бессильных судорогах. После этого
трое проводят ночь вместе на даче. В разных углах. В страхе. Утром солн-
це и снег берут свое, и, казалось бы, забыта ночь. А на обратном пути в
Москву опять в вагоне появляются те же хулиганы. Они не бьют, просто на
ходу небрежно сдвигают третьему шапку на глаза. На вокзале трое расхо-
дятся в разные стороны. Как чужие... Их разлучил страх... Страх разлуча-
ет людей... Я знаю этот страх, Костя, холодный, животный страх, от кото-
рого слабеет тело и меркнет разум... Я хорошо помню послевоенные подмос-
ковные поезда, по которым ходили приблатненные компании... Страх, кото-
рый надо преодолеть, если хочешь быть человеком.
- Верно, старина. Вот поэтому я и назвал свой вариант "Трахома". Без
операции не обойдешься, иначе ослепнешь.
- И тебе разрешат ставить свой вариант?
Гашетников болезненно, как от зубной боли, сморщился, пожал плечами:
- Вряд ли.
- Может быть, все-таки лучше остаться в любителях?
Костя ответил не сразу:
- Ты и сам знаешь, как у нас, в Технологическом, нередко сценарий ме-
нялся прямо по ходу съемок. На "Мосфильме" же план, метраж, смета. Мне
до истинного профессионала еще далеко. То ли дело Акулов! Пришел в па-
вильон, сел в кресло, спросил, какой объектив, и уже по расстоянию до
актера знает, каким планом его снимают.
Гашетников скорчил брезгливую гримасу, изображая, очевидно, Акулова:
- Я же просил крупнее, а ты как сымаешь?.. Недавно с лесов софит сва-
лился, грохнулся прямо рядом с ним.
- Неужели сбросил кто-нибудь? - недоверчиво спросил я.
- Не думаю. Но Акулов именно так и решил, даже съемку отменил в тот
день.
- А на тебя лампы падают?
- Нет. Пока.
- Хорошо, а что такое кино, ты теперь знаешь?
- Это хороший вопрос, Валерий. Я много думал об этом. Мы с тобой ро-
дились, уже когда существовало звуковое, цветное, стереоскопическое, па-
норамное кино, но мы открыли для себя заново, что по экрану ходят люди и
движется поезд, и мы были потрясены этим чудом. А потом, когда, благос-
лови его, господи, профком Технологического института купил киноаппара-
туру, мы все время совершали открытия. Помнишь, как ты носился с гени-
альной идеей, что изображение может быть одним, а звук к нему - совсем
другим? Например, в кадре бюрократ, а в звуке хрюк. Я и сейчас уверен,
что на этом приеме можно сделать интересный фильм. Но дело-то совсем не
в приемах...
- Прием тоже важен, Костя. Пример тому - твой же этюд "черное и бе-
лое". Женщина в белом, женщина в черном, телефон и черный фон. И черная
нитка бус на белой женщине. И Стравинский... А в результате серебряный
приз на международном смотре любительских фильмов в Югославии. Ты же сам
говорил, что за этот фильм тебя и приняли на режиссерские курсы. Меня же
вот не взяли.
- В этом твой туберкулез виноват. А так поступили бы вместе еще два
года назад. Кстати, как здоровье?
- Спасибо. Не жалуюсь.
- А почему у тебя с курсами не вышло?
- Мимо сада с песнями. Про "Немую" сказали, что это пацифизм, про
"Белые горы", что это не наша философия, про "Живописца Болотникова" -
абстракция, умозрительность.
- А к кому ты попал на собеседование?
- К Чулкову.
- Знаю такого... Погоди-ка, погоди-ка... Только что на Рижской кинос-
тудии один начинающий режиссер, интересный парень, между прочим, по сце-
нарию Чулкова короткометражку поставил. Я ее видел. Героиня - контужен-
ная во время войны девушка, знакомится со студентом консерватории, лю-
бовь, прогулки по старой Риге, она приходит на концерт и начинает слы-
шать музыку вперемешку с грохотом бомбежки... Это же твоя "Немая"!
- Нет, не моя. У меня - море, солнце, пляжи... Так что же такое кино?
- Кино, кино, - вдруг завелся Гашетников, - причем здесь кино? Кино -
это ты. Неважно что: кино, книга, картина, важен художник. Есть худож-
ник-режиссер, есть художник-оператор, есть художник-артист, есть худо-
жественное кино. И не надо никакого художественного совета, если ты -
творец, если ты - художник. А может так и начать статью для "Советского
экрана"? Не пропустят... Как "Трахому" Гашетникова... Кто не пропус-
тит?..
Знакомый редактор Яна Паулса, вот кто, подумал я, садясь за статью.
Какой худсовет вы имеете в виду, скажет.
Я перечеркнул написанное и начал снова: "Молодые кинематографисты.
Какие они?.."
И опять все перечеркнул. Надо по капле выдавливать из себя раба, го-
ворил Чехов. Чтобы стать человеком. И не бояться подмосковных хулиганов.
И не бояться редактора журнала. И не бояться редактора в себе.
Глава двенадцатая
--===Свое время===--
Глава двенадцатая
Странно.
На звонки никто не ответил.
Ну, мало ли, наверное, не может отойти от сына, но когда я открыл
дверь своим ключом, то понял, что Тамара дома. На мой вопрос, что случи-
лось, ответом было равнодушное молчание. Если я появлялся в комнате, она
уходила на кухню, оттуда в ванную до тех пор, пока я не взорвался:
- Ты что, язык проглотила?
- Не ори, Сережа не выносит твоего крика.
- Может объяснишь свое поведение?
- Это не я, это ты должен объясниться, - почему-то рассмеялась Тамара
и брезгливо сморщилась. - Откуда эта гадость?
Тамара открыла сервант и швырнула на стол два конверта.
Письма Наташи.
Все ясно, подумал я, ощутив всю безнадежность и неизбежность предсто-
ящих объяснений.
- Я не могу одного понять, - с удивлением в голосе заговорила Тамара.
- У тебя же есть сын, потрясающий сын, люди на улицах останавливаются и
любуются им, а ты... С какими мучениями он мне достался, ты, конечно,
себе этого не представляешь, никто из вас еще не рожал, а ведь я помню
каждый денек Сережкиной жизни. Преждевременные роды и ему нелегко да-
лись, у него же все время животик болел, криком исходил, бедненький, и
все-таки выходила я его, пока ты в своей студии пропадал.
Ки-но-лю-би-тель... Неужели не дошло до тебя, когда провалился ты со
своим поступлением на режиссерские курсы, что пустое это все и что тяже-
ло нам с Сережей здесь одним?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
- Так ты же, хитрец, все поменял. Рассказ был простой, камерный, ли-
рический - он и она едут на дачу, проводят там субботу и воскресенье,
уезжают влюбленными, а возвращаются чужими друг другу людьми.
- Вот-вот, ты совершенно точно это уловил, чужими людьми, - оживился
Гашетников.
- В твоем же варианте появляется третий персонаж. Хозяин дачи. К нему
в гости и едут влюбленные герои рассказа. В электричке к девушке приста-
ют хулиганы, и третий выходит с ними, а второй остается. Драка. В тамбу-
ре. Драка тупая, под стук колес. На остановке третий падает на пол, и
автоматические двери зажимают ему шею. А хулиганы продолжают бить обезг-
лавленное тело, которое корчится в бессильных судорогах. После этого
трое проводят ночь вместе на даче. В разных углах. В страхе. Утром солн-
це и снег берут свое, и, казалось бы, забыта ночь. А на обратном пути в
Москву опять в вагоне появляются те же хулиганы. Они не бьют, просто на
ходу небрежно сдвигают третьему шапку на глаза. На вокзале трое расхо-
дятся в разные стороны. Как чужие... Их разлучил страх... Страх разлуча-
ет людей... Я знаю этот страх, Костя, холодный, животный страх, от кото-
рого слабеет тело и меркнет разум... Я хорошо помню послевоенные подмос-
ковные поезда, по которым ходили приблатненные компании... Страх, кото-
рый надо преодолеть, если хочешь быть человеком.
- Верно, старина. Вот поэтому я и назвал свой вариант "Трахома". Без
операции не обойдешься, иначе ослепнешь.
- И тебе разрешат ставить свой вариант?
Гашетников болезненно, как от зубной боли, сморщился, пожал плечами:
- Вряд ли.
- Может быть, все-таки лучше остаться в любителях?
Костя ответил не сразу:
- Ты и сам знаешь, как у нас, в Технологическом, нередко сценарий ме-
нялся прямо по ходу съемок. На "Мосфильме" же план, метраж, смета. Мне
до истинного профессионала еще далеко. То ли дело Акулов! Пришел в па-
вильон, сел в кресло, спросил, какой объектив, и уже по расстоянию до
актера знает, каким планом его снимают.
Гашетников скорчил брезгливую гримасу, изображая, очевидно, Акулова:
- Я же просил крупнее, а ты как сымаешь?.. Недавно с лесов софит сва-
лился, грохнулся прямо рядом с ним.
- Неужели сбросил кто-нибудь? - недоверчиво спросил я.
- Не думаю. Но Акулов именно так и решил, даже съемку отменил в тот
день.
- А на тебя лампы падают?
- Нет. Пока.
- Хорошо, а что такое кино, ты теперь знаешь?
- Это хороший вопрос, Валерий. Я много думал об этом. Мы с тобой ро-
дились, уже когда существовало звуковое, цветное, стереоскопическое, па-
норамное кино, но мы открыли для себя заново, что по экрану ходят люди и
движется поезд, и мы были потрясены этим чудом. А потом, когда, благос-
лови его, господи, профком Технологического института купил киноаппара-
туру, мы все время совершали открытия. Помнишь, как ты носился с гени-
альной идеей, что изображение может быть одним, а звук к нему - совсем
другим? Например, в кадре бюрократ, а в звуке хрюк. Я и сейчас уверен,
что на этом приеме можно сделать интересный фильм. Но дело-то совсем не
в приемах...
- Прием тоже важен, Костя. Пример тому - твой же этюд "черное и бе-
лое". Женщина в белом, женщина в черном, телефон и черный фон. И черная
нитка бус на белой женщине. И Стравинский... А в результате серебряный
приз на международном смотре любительских фильмов в Югославии. Ты же сам
говорил, что за этот фильм тебя и приняли на режиссерские курсы. Меня же
вот не взяли.
- В этом твой туберкулез виноват. А так поступили бы вместе еще два
года назад. Кстати, как здоровье?
- Спасибо. Не жалуюсь.
- А почему у тебя с курсами не вышло?
- Мимо сада с песнями. Про "Немую" сказали, что это пацифизм, про
"Белые горы", что это не наша философия, про "Живописца Болотникова" -
абстракция, умозрительность.
- А к кому ты попал на собеседование?
- К Чулкову.
- Знаю такого... Погоди-ка, погоди-ка... Только что на Рижской кинос-
тудии один начинающий режиссер, интересный парень, между прочим, по сце-
нарию Чулкова короткометражку поставил. Я ее видел. Героиня - контужен-
ная во время войны девушка, знакомится со студентом консерватории, лю-
бовь, прогулки по старой Риге, она приходит на концерт и начинает слы-
шать музыку вперемешку с грохотом бомбежки... Это же твоя "Немая"!
- Нет, не моя. У меня - море, солнце, пляжи... Так что же такое кино?
- Кино, кино, - вдруг завелся Гашетников, - причем здесь кино? Кино -
это ты. Неважно что: кино, книга, картина, важен художник. Есть худож-
ник-режиссер, есть художник-оператор, есть художник-артист, есть худо-
жественное кино. И не надо никакого художественного совета, если ты -
творец, если ты - художник. А может так и начать статью для "Советского
экрана"? Не пропустят... Как "Трахому" Гашетникова... Кто не пропус-
тит?..
Знакомый редактор Яна Паулса, вот кто, подумал я, садясь за статью.
Какой худсовет вы имеете в виду, скажет.
Я перечеркнул написанное и начал снова: "Молодые кинематографисты.
Какие они?.."
И опять все перечеркнул. Надо по капле выдавливать из себя раба, го-
ворил Чехов. Чтобы стать человеком. И не бояться подмосковных хулиганов.
И не бояться редактора журнала. И не бояться редактора в себе.
Глава двенадцатая
--===Свое время===--
Глава двенадцатая
Странно.
На звонки никто не ответил.
Ну, мало ли, наверное, не может отойти от сына, но когда я открыл
дверь своим ключом, то понял, что Тамара дома. На мой вопрос, что случи-
лось, ответом было равнодушное молчание. Если я появлялся в комнате, она
уходила на кухню, оттуда в ванную до тех пор, пока я не взорвался:
- Ты что, язык проглотила?
- Не ори, Сережа не выносит твоего крика.
- Может объяснишь свое поведение?
- Это не я, это ты должен объясниться, - почему-то рассмеялась Тамара
и брезгливо сморщилась. - Откуда эта гадость?
Тамара открыла сервант и швырнула на стол два конверта.
Письма Наташи.
Все ясно, подумал я, ощутив всю безнадежность и неизбежность предсто-
ящих объяснений.
- Я не могу одного понять, - с удивлением в голосе заговорила Тамара.
- У тебя же есть сын, потрясающий сын, люди на улицах останавливаются и
любуются им, а ты... С какими мучениями он мне достался, ты, конечно,
себе этого не представляешь, никто из вас еще не рожал, а ведь я помню
каждый денек Сережкиной жизни. Преждевременные роды и ему нелегко да-
лись, у него же все время животик болел, криком исходил, бедненький, и
все-таки выходила я его, пока ты в своей студии пропадал.
Ки-но-лю-би-тель... Неужели не дошло до тебя, когда провалился ты со
своим поступлением на режиссерские курсы, что пустое это все и что тяже-
ло нам с Сережей здесь одним?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54