Моур, вернувшись, застал в обществе своего второго телохранителя, уроженца чикагской Пльзени, Вену Незмару. Сын сторожа не решался зайти сюда за своим пальто, пока тут находился верховный властитель «Папирки».
— А! Вы еще здесь? — очень приветливо обратился к нему американец.— Пан... Пан...
— Вацлав Незмара, студент факультета механики,— пробормотал Вена.
— Очень рад, что застал вас, я весь вечер хотел поговорить с вами.
Наморщив лоб, он принялся, громко топая, расхаживать по комнате; наконец, внезапно остановившись перед Вацлавом, он выдвинул свой подбородок и почти выкрикнул:
— Могу ли я просить вас посетить меня завтра в полдень? Полагаю, мы договоримся! Он круто повернулся и ушел.
Вацлав Незмара-младший и правда был последним из гостей американца; в зале, освещенном уже одной только лампой, не было ни души. Чикагский пльзенец отнесся к нему по-приятельски — он был ярый болельщик футбола и видел Вену в игре.
После тяжелой, занявшей почти полчаса, езды по заснеженным улицам автомобиль с Улликом и Тиндой добрался наконец до цели, но тут оказалось, что подъехать к самому дому нет никакой возможности, прибрежную улицу загромоздила огромная грузовая платформа. Ее чудовищные очертания, казалось, вспухали и шатались, так же, как и тени от нее на стенах домов: это оттого, что вокруг нее ходили люди с фонарями, держа их низко, у самого снега.
А на невероятно широкой и длинной платформе, огороженной массивными боковинами, лежал колоссальный металлический цилиндр, воронкообразно расширявшийся на одном конце; к платформе его крепили толстые цепи, затянутые рычагами. Шесть гнедых тяжеловозов кладрубскои породы были впряжены в платформу, их гривы светлыми пятнами выделялись в темноте. От ноздрей их поднимались столбы пара; устало переступая своими колоннообразными мохнатыми ногами, они пробивали снег до самой мостовой. С товарной станции Западной железной дороги тащили они этот груз целых десять часов!
Громоздкая махина прибыла, как видно, совсем недавно, и едва пан советник ее увидел, как чуть не выскочил из автомобиля, не дожидаясь, пока шофер подведет машину к тротуару. И рука Уллика заметно дрожала, когда он помогал выйти дочери. — Посмотри, Тинда, турбину привезли! — сказал своей любимице президент акционерного общества «Турбина».
И та, и другая прибыли одновременно... Историческая встреча!
— Турбина! Турбина!
Уллик дважды повторил это слово, но каждый раз с иным чувством: сначала — как страстно влюбленный, который спешит на первое свидание, взывая к сладостной возлюбленной, потом — с ноткой разочарования оттого, что возлюбленная все-таки непоправимо опоздала.
В самом деле: турбина прибыла, с одной стороны, поздно, а с другой, собственно, преждевременно.
Бетонное ложе для нее давно было подготовлено, ибо после трехнедельных переговоров сопротивление магистрата было сломлено решительным окриком из канцелярии наместничества; наряжено было новое пробное вбивание свай в рабочем рукаве реки, чем блестящим образом подтверждалось «водное право» «Папирки» Надлежащими измерениями, а также расчетами на бумаге было доказано, что прочность старой башни но пострадает ни в малейшей мере и всякое дальнейшее оседание ее исключено. Общество по спасению памятников Старой Праги полностью провалилось со своими возражениями, когда эксперт консервационного ведомства — чьи суждения, естественно, нередко расходились с мнениями общества,— назвал старые части промышленного здания фирмы «Уллик и Комн.» не имеющими никакой ценности в архитектурном отношении, и, стало быть, нечего сожалеть и об отражений на речной глади, которые рябь, поднятая турбиной.
Зато заграничная фирма, долженствовавшая поставить турбину с полным оборудованием, немало медлила, пока заказчиком был один Уллик; фирма проявила охоту лишь после того, как новый заказ прислало организовавшееся тем временем акционерное общество «Турбина», акции которого распродавались бы, конечно, куда успешнее, если б оно было создано тремя месяцами раньше. И вот турбина доставлена, но опять-таки слишком рано: об установке ее можно будет думать только, когда сойдут весенние полые воды, хотя такая задержка означает потерю капитала, а он так необходим!
Все эти мысли пролетели в измученной голове императорского советника, ожидавшего прибытие турбины, согласно сообщению поставщика, только завтра днем.
Вот она лежит тут, громадная, словно отлитый и выкованный из металла рок, такая гнетуще-тяжкая... Да она и будет судьбой пана советника до последней точки, будет ли она судьбой и барышни Тинды, его послушной дочери?!
Послушной? О, лишь в определенной мере и до известных пределов!
Всю дорогу домой Тинде пришлось выслушивать настойчивые разъяснения и упорные уговоры отца, который судьбу ее и будущее самым тесным образом связывал с «Турбиной», сиречь со своим акционерным обществом, и детально доказывал, что само существование этого общества, равно как и ее президента, зависит от того, отдаст ли она, Тинда, руку мистеру Моуру, причем сейчас же, не мешкая, без отговорок, условий и взбалмошных артистических амбиций. Слыхала ведь сегодня, какая борьба ждет ее в самом начале пути в искусстве, недаром получила такое блестящее предложение — поступить в хористки! Пан советник задним числом взъярился от такого оскорбления, нанесенного дочери, и стал разжигать ее честолюбие описанием того, какое положение в обществе она займет, став супругой миллионера, сапристи! Этот видный представитель пражской буржуазии находил достаточно лапидарных слов для такого описания. Назвав ее даже умной девушкой, он изложил ей финансовый план, обговоренный с американцем сегодня вечером, упирая на то, что только от нее зависит помочь «Папирке» и всему их роду вновь обрести былой блеск. Тут Тинда ощутила на себе парижский туалет и роскошную шубу, словно они были сотканы из жгучей крапивы; измученным голосом попросила папочку не терзать ее, она-де сама не знает, где ее голова после сегодняшнего вечера.
И она зевнула со стоном, тотчас преобразив этот сложный звук в слова:
— Если б он хоть зубы-то раздвигал, когда говорит, один бог ведает, как этот человек ест, и руки у него до колен!
Но тут же она опомнилась и сама возмутилась пошлостью своих слов, попросила отца не принимать их всерьез, не думать, что только это она и имеет против брака с Моуром, а под конец воскликнула:
— Никогда, никогда! Не прежде, чем мне дадут выступить в Национальном в роли Марженки, или Эльзы, или Ортруды! И только, если я провалюсь...— она постучала «на счастье» костяшками пальцев, переняв эту примету от Майнау, и закончила чуть не плача: — Папочка, оставь меня сейчас в покое, у меня глаза жжет, так хочется спать и реветь!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112