— И что я увижу?
— Погоди чуток… увидишь!
Ольховский упал на свой стул в первом ряду перед телевизором и простонал:
— Всех обзвонил… Ну нигде под нашу систему нет — ни прицелов, ни таблиц стрельбы. Ах, твою мать… Орудия есть, снаряды есть… Река замерзла, самим не подойти… кто мог знать! Буксиры на приколе, в порту никто трубки не берет. Засадили бы по Белому дому, так ведь не видно его отсюда… как стрелять?
— Да бросьте, Петр Ильич, — успокоил Мознаим. — Чего зря средства расходовать? Давайте я через военный коммутатор танкистам в Кантемировскую позвоню, они-то могут подойти.
— А! Беги звони, быстро!
Колчак оказался прав — чуток погодили и увидели, как надо.
— Тельняшки!.. — все приподнялись со стульев, вперились.
— Десантура.
— Ни фига! У них светло-голубые. А у этих темно-синие!
— Морпехи!
— Робя — наши!!!
Когда от Белого дома пошел черный дым, а сноровистые парни в тельниках под распахнутыми комбезами приступили к зачистке Москвы, авроровцы перевели дух. Поскольку в чрезвычайных обстоятельствах годятся только чрезвычайные средств, большой переворот был ознаменован большой пьянкой.
— Что такое ж-ж-жесткая з-з-зачистка? — приставал ко всем Кондрат. — Это когда столица бл-л-ле-стит, как у кота яй-яй-яй… Яй-яй-яй, как мы все-таки все сделали!
— Ребята, кому еще пирожков? — кричал распаренный Макс в амбразуру камбуза, выстукивая от возбуждения чечетку. Когда он выскакивал, рискуя простудиться, охолонуть на палубу, по городу была слышна стрельба. Он прикидывал, насколько близок уже собственный ресторан: явно освобождались вакансии.
Шурку почтили приглашением за офицерский стол.
Колчак встал с тостом. От выпитого он только бледнел.
— Все, — сказал он. — Теперь у Путина развязаны руки. Процесс принял необратимый характер. Наведение порядка — это лавина. Кто видел лавину? Неважно. Я тоже нет. Теперь увидим.
Он посмотрел по сторонам, как бы ожидая увидеть лавину, сурово кивнул и стал ловить ускользнувшую мысль. Мысль не давалась, и он поймал другую.
— Шурка! Трансляцию включи! Что? Так протяни! Быстро! Понял? Товарищи матросы и старшины! Товарищи мичманы и офицеры! Генералам и адмиралам — молчать, когда я говорю! Пацаны. Мы сделали. Я горжусь вами. С такой командой… в огонь и в воду! я готов хоть сегодня объявить войну Америке. Но этого мы делать не будем. Потому что на хера. Мы пришли. Вопреки всему. И спустили камень с горы. Не посрамили. За флот! За народ! За справедливость и за нас! Ура!
Он выпил и хлопнул фужер об пол. Остальные последовали. Шурка подумал, что хорошо бы сделать так и на камбузе, но там пили из эмалированных кружек.
— Товащщ командир, — обратился он, стараясь не покачнуться. — А стр-релять сегодня, значит… бум?
— Бум-бум, — подтвердил Ольховский, младенчески улыбаясь и беззаботно проливая пиво на ковер.
— 3-зачем?..
— А как же! Раз мы здесь.
— На всякий случай, — сказал Колчак. — Мало ли что. Не повредит. Лейтенант! Спит, сволочь… слабак. Смотрите, господа офицеры. Флот — это вам не философия.
Беспятых перекатил голову на другое плечо и зачмокал губами. Мознаим подтащил его к открытому иллюминатору, но голову на свежий воздух высунул сам.
— И троек этих поганых сегодня не ездит, а! — сделал он наблюдение, расширяя собравшиеся в щелочки глаза.
— Брось его, — велел Колчак. — Сам скомандую. — Оценил Шурку и дал ему легкого шлепка по шее. Шурка упал.
— И наведу сам, — сказал Колчак.
Нетвердо вошел вестовой, опираясь на швабру, и стал брезгливо смотреть на усыпанную осколками палубу. Одновременно с его появлением, словно это было как-то связано, трансляция вдруг странным образом врубилась на камбуз. Там гремели в такт кружками по цинковым столам и нестройно орали: «И кор-ртики достав! забыв мор-рекой устав! они др-рались, как тысяча чер-ртей!!!»
— Й-я тоже, — сказал Ольховский, пытаясь подняться.
— Что ты тоже?
— Й-я тоже наведу. Сам.
— Ты куда?
— Пой-иду выпью с командой. Зас-служили…
— Погоди, — сказал Колчак, — я тебе помогу.
29
Ехали в шикарном, вылизанном, с мягкими сиденьями мерседесовском автобусе, под охраной с мигалками. Молчали: волновались.
В Боровицкие ворота вкатили не тормозя. Завертели головами. Никаких разрушений в Кремле на первый взгляд заметно не было. Но за одним углом мелькнул штабель кирпичей, за другим возились у бетономешалки работяги в свежих синих спецовках. Лейтенант сдержанно показал Шурке большой палец.
Из гардероба дружно отправились в туалет, хотя нужды не было. Поправляли гюйсы и ремни перед зеркалом во всю стену.
Пришлось ждать на диванах в закрытом холле. Аккуратные елки, словно стриженные садовником под ранжир, синели за высокими окнами. Официанты с внешностью дипломатов предложили напитки. Хотелось пива, но ограничились соками и кока-колой; да пива вроде и не было.
— Прошу следовать за мной.
Георгиевский зал оказался не так велик, как представлялось по телевизору. По стенам посверкивало, по полу отблескивало, сверху переливалось — по сравнению с Зимним здесь отдавало наивной варварской роскошью. «Не Корбюзье», — тихо заметил Беспятых, отмечая, однако, неровность дыхания.
— На этой дорожке постройтесь, пожалуйста. Нет, офицеры с этого края… Так, а матросы — в две шеренги. Полшага назад.
Плечи расправились, животы втянулись. Телевизионщики настраивали камеры.
Подумалось, что на этом паркете, дав шаг, легко поскользнуться в ботинках на флотской кожаной подошве. И хотя жарко не было, тут же начали потеть.
— Приготовились. Телевидение — отойдите немного.
Путин вошел во главе свиты своей неисправимой походкой. Перевалочка немного сгладилась, зато проявились подчеркивающие ее строевые элементы. Он встал рядом с гнутым столиком, на котором свитские в известном им порядке разложили коробочки.
Родной замполит не изменился, но одновременно это был чужой и даже незнакомый человек. Так меняет подкожную маску член семьи в незнакомой семье служебной роли и обстановке. Ольховский подумал, что закон избавляться от соратников, бывших близкими внизу и на ты, совершенно естественен.
Суть краткой речи свелась к советской формуле, что подвиг «Авроры» будет жить в веках. Долг, честь, Россия.. Горд, рад. Вернуть стране достоинство. Аплодисменты.
Приступили к награждению.
— Золотая Звезда Героя России вручается командиру крейсера «Аврора» капитану первого ранга Ольховскому.
Нужно послужить не один год, чтобы оценить правильную дозу небрежности и самоуважения в строевом шаге. Команда оценила.
— Спасибо, Петр Ильич. Это подвиг. Если честно — это подвиг. Позволь, я тебя обниму. Еще поговорим сегодня.
— Служу Отечеству!
Ольховский не заметил, кто сунул ему в левую руку букет. Объективы камер мешали быть самим собой, заставляли позировать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107