— Когда спаривается лошадь и осел, результатом становится мул. Наш ребенок будет мул, Ванни!
И видя, как неотрывно продолжает смотреть на него Ванни измученными глазами, добавил:
— Может быть, я — Дьявол, ибо судьбой назначен быть злейшим врагом человечества и призван сюда уничтожить его. А чем иным может быть Дьявол?
И от этих слов мелькнула в сознании Ванни догадка об истинной сути мужа своего и, промелькнув, расцвела ощущением неизбежного прихода страшного. Они были враги, чуждые друг другу существа, как лев и овечка, вдруг испытавшие желание возлечь рядом.
— Тогда прощай, Эдмонд.
На этот раз произнес Эдмонд понятное ей:
— Прощай, Ванни!
И когда Эдмонд Холл вышел на улицу, то был как никогда несчастен и жалок.
Глава тринадцатая
ЛИЛИТ И АДАМ
Союз Эдмонда и Сары — двух чуждых элементов этого фантастического по своей природе четырехугольника — на первых порах существования являл собой образец гармонии и взаимопонимания, что само по себе было весьма неожиданным в союзе столь сложных и неудовлетворенных характеров. Холодная, нетребовательная в любви Сара казалась ее спутнику достойной супругой — истинным прибежищем тихого покоя и понимания. Но теперь если и прорывались наружу плотские желания Эдмонда, все же отравивший его сладкий яд продолжал жить в крови.
Воспоминания о потерянной Ванни не уходили, продолжая наполнять его душу горькой печалью. Два чувства — сострадание и жалость — уже не были чужды ему, и с каждым днем их печальные лица становились все ближе и понятнее. Лишь благодаря полному взаимопониманию с Сарой сумел Эдмонд перенести первую, пронзительную горечь самоотречения. Благодаря Саре смог подавить в себе жажду обладания прекрасным — к чему он стремился и что вознаградило его, пускай ничтожным, но все же удовлетворением. Но иногда, мысленно возвращаясь к пережитым ощущениям, Эдмонд заново переосмысливал себя, пытаясь найти истоки непонятного ему самому, неизвестно откуда взявшегося томления духа, заставившего искать прекрасное в чуждом ему существе.
«В моей Саре живет какое-то сатанинское волшебство, — так думал он. — Ее независимость достойна восхищения и полностью соответствует внутреннему содержанию. Самое драгоценное в нашем союзе — это понимание и дружба, и Сара единственная, кто может предложить все это. Глупо искать в ней прекрасное, ибо природа ее наследственности отрицает прекрасное, но так же глупо искать это в женщине человеческой породы. Но рационально это или нет, мне все же не хватает тех белоснежных и немного печальных прелестей Ванни. Пожалуй, я действительно неоправданно пытался втиснуться в столь неестественные моей природе и существу рамки».
С такими чувствами он вступил в новый союз, где одна половина его была полностью удовлетворена, а вторая — безутешно скорбела о потерянном. Он перевез Сару из ее скучного пристанища в просторные, с окнами на парк, апартаменты на Лейк-Вью-авеню, но при этом сомневался, оценила ли она его старания, ибо для такого замкнутого, углубленного в себя существа, как Сара, из всех доступных ей чувств восприятие внешнего мира являлось самым незначительным по силе и значимости. Но было бы вовсе несправедливым предполагать, что красота и Сара — это явления несовместимые; искусство, коим она владела, делало такое утверждение изначально несостоятельным, но Сара черпала вдохновение из источника, ничего не имевшего общего с реальностью, и он брал свое начало в глубинах ее сложного характера. Именно там — в глубине своего спокойного, умиротворенного естества — она нашла то, что так безуспешно пытался и не мог найти мятущийся дух Эдмонда.
Отношения их на брачном ложе носили вялый, подчеркнуто спокойный характер. Все досталось слишком обыденно и просто, а в отсутствии борьбы ради достижения цели и новизны в ощущениях острота обладания исчезала, уступая место унылой скуке разочарования. Сара вела себя послушно и не более, отвечая томной лаской на не слишком активные предложения Эдмонда. В этих отношениях не было и намека на тот экстаз, пережитый с Ванни, чья любовь, как огненный метеор, воспламеняла все лежащее на ее пути. Благородное по своей природе и естественное назначение воспроизводства отныне железным ошейником сдавило горло Эдмонда, горечью отравляя его союз с Сарой, заставляя снова и снова возвращаться в памяти к наслаждениям, от которых он по своей воле отрекся.
«Если в этом заключается предел достаточных для моей расы чувственных наслаждений, — размышлял он, — то какими бы ни были достижения их разума, им действительно стоит кое-чему поучиться у своих прародителей!»
И когда наступило и тянулось привычной чередой смены дней лето, ощущение внутренней неудовлетворенности усилилось еще больше, отравляя прелесть уже и платонической близости с Сарой.
«Теперь я теряю и Сару, — думал он. — Нет для меня другого пути, чем пребывать в вечном, угрюмом одиночестве».
И, сделав столь неутешительный вывод, Эдмонд продолжал свои мрачные размышления: «Забавный факт, но исключительно все предположения, касающиеся природы сверхчеловека и рисующие его в сравнении с простым человеком существом более счастливым, несут в себе вопиющую ошибку. Ницше, Гобино, Уэллс — каждый из них и все вместе наперекор всякой логике повторяют это всеобщее заблуждение. Неужели современный человек счастливее, чем Homo Neanderthalis из зловонной пещеры? Или, может быть, последний счастливее питекантропа, и оба они счастливее обезьяны, обитавшей на деревьях эпохи плейстоцена? И я думаю, что справедливым будет обратное утверждение, и с ростом интеллекта счастье станет явлением настолько иллюзорным и в природе своей настолько незначительным, что без сомнения, если и наступит эпоха сверхчеловека, то из всех обитавших до него существ станет он самым несчастным. Я его прототип и немедленное тому подтверждение».
С неизъяснимым чувством облегчения он узнал о беременности Сары; часть обязательств перед природой была выполнена, часть его ответственности оказалась позади. Казалось, что владевшее Сарой напряжение тоже понемногу спадает; взаимный интерес, основанный на чисто рациональной потребности продолжения рода, связывал их весьма непрочными узами. И теперь Сара еще глубже ушла в себя, и казалось, что сейчас, как никогда раньше, ей не требуется общество большего, чем ее собственное.
Часто в эти летние месяцы Эдмонд забирался в свою серую огромную машину и мчался в ней многие часы и многие мили в элементарном желании бежать, скрыться от скуки и уныния своих собственных мыслей. Ибо с некоторых пор даже мысли его стали казаться серым и унылым подобием, болезненной подменой реальности известного ему бытия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59