— Ну, я этого так не оставлю! Не на того напали! — Я еще… А мальчишку этого…
Федор неторопливо, враскачку идет прямо на него, и Колычев замолкает.
— Все понял? — спрашивает Федор. — Ну, молодец. Соображаешь.
— Нет, не все! — вдруг рубит Степан. — Вы, гражданин конструктор, делайте свои замеры, и чтобы завтра к вечеру духу вашего тут не было. Борисыч, это я всерьез: или мы, или он.
— Ультиматум? — смеется Лихоман. — Вот банда у меня, Витенька. Мне бы молоко получать за вредность…
— Мы без дураков, Борисыч, — басит Федор. — Работа работой, но у костра с этой дешевкой сидеть ты нас не заставишь.
— Ладно, разберемся, — сухо говорит Лихоман. — А сейчас спать, ребята. Завтра до солнышка подниму.
К утру нам, привозят новый торсион, мы ставим его и выезжаем. До обеда безропотно гоняем вездеход согласно указаниям молчаливого, как схимник, Колычева. Он терпеливо трясется в кузове, а на остановках долго замеряет нагрев резиновой ошиновки катков. Пишет. Что-то высчитывает, потом лезет в машину, буркнув:
— Грунт—булыжник.
— Давай, Федя, на Сибирский тракт, — приказывает командор.
Сегодня Лихоман не торопится с обедом. Нас давно уже протрясло до полного вакуума, но в ответ на все намеки командор роняет:
— Перебьетесь.
К пяти часам заканчивается наша трясучка. Колычев заносит в блокнот последние цифры, щелкает пижонской шариковой ручкой:
— У меня — все.
— Федя, на станцию. Аллюр — три креста.
С грохотом врываемся в пристанционный поселок, распугивая кур. Федор лихо разворачивается возле приземистого вокзальчика.
— Прошу, — говорит Лихоман Колычеву.
— В каком смысле?
— В непосредственном. Работа закончена, счастливого пути. До базы доберетесь поездом.
Колычев медленно собирается. Ищет свой «Киев», проверяет чемоданчик с приборами. Мне кажется, что он сочиняет речь.
Ребята ведут себя так, будто он не рождался на свет. Степан и Славка идут в привокзальный магазин, Юрка пишет заново в журнале, командор и Виталий Павлович калякают на переднем листе, а Федор с головой ныряет в люк водителя и грохочет там железками. Только мне нечем заняться, и я стараюсь не смотреть на Колычева. Честное слово, мне его жалко. Если бы я влип в такую историю, я бы, наверно, покончил с собой.
Наконец Колычев вылезает из вездехода и подходит к носу, на котором восседает наша научная мысль.
— Ну, спасибо, — сквозь зубы цедит он. — Не забуду гостеприимства, товарищ Лихоман.
Лихоман продолжает невозмутимо болтать с Виталием Павловичем. Колычев, потоптавшись, быстро идет к вокзалу.
— Ну-ка, Федя, посигналь нашим, — говорит командор. — Обедать пора.
Свирепая сирена разрывает сонную тишину безлюдного поселка.
Вот и все, инцидент исчерпан. И все молчат, будто ничего не произошло. А я весь день хожу съежившись, и в душе словно треснуло что-то и — царапает. Сто раз мою руки и не могу отмыть режущее прикосновение потной щеки.
Я жду трудного разговора. Сознательно верчусь на глазах, пристаю с вопросами: Лихоман ровен и невозмутим, как всегда. И когда я с облегчением решаю, что все миновало, он подзывает:
— Объясняйся.
— А что объяснять, Юлий Борисыч? — При разговоре присутствует Виталий Павлович, и мне легче. — Сами все слышали.
— Слышал. Но бить не торопился, как ты мог заметить.
— Хотя следовало, — осторожно вставляет Виталий Павлович.
Золотце ты мое румяное!
— Не ломай педагогику, Виталий, — хмурится командор. — Кулак, — это что, единственный аргумент?
— Нет, но… С такими, Юлий Борисыч, лучше кулаком.
— В присутствии ребят, которые пальцем тебя тронуть не дадут?
— А при чем тут ребята? При чем?.. Вы думаете, я без ребят испугался бы, да?
— Ну и измолотил бы он тебя.
— Ну и пусть!..
— Прав он, Юлий, — улыбается Виталий Павлович.
— Ну ладно, прощаю, — великодушно говорит командор. — Ситуация оправдывает. Но если ты еще раз выкинешь такой фортель — спишу с испытаний. Запомнил?
— Запомнил.
— Иди. Стоп! Вождением будешь заниматься сегодня со мной. Скажи, чтобы готовили машину. Березин не поедет.
Выезжаем втроем. Находим простор, и Лихоман вылезает из машины. Насвистывая, бродит по высохшему болоту и втыкает в кочки ольховые ветки.
— Что это он строит? — интересуется Виталий Павлович.
Лихоман возвращается:
— Можете отдохнуть на грешной земле.
Слезаем. Лихоман занимает место водителя и трогает машину. Не снижая скорости, проходит по болоту, аккуратно объезжая натыканные в шахматном порядке ветки. Вдали разворачивается и точно так же возвращается к нам.
— Слалом! — улыбается Виталий Павлович. — Почти. Геннадий, давай.
Первая передача, как назло, включается с поросячьим визгом, но я все-таки трогаюсь. С грехом пополам перехожу на вторую, миную ветку, тяну рычаг и никак не могу уловить фиксацию плавного поворота. Дергаю, понимаю, что опоздал, сбрасываю скорость и разворачиваюсь на тормозах, как трактор. Да, красиво не получилось, и до Лихомана мне еще далеко. Медленно проползаю дистанцию, ломаю три ветки и возвращаюсь.
— Не так уж плохо, — великодушно говорит Лихоман. — Только почему на тормозах разворачивался?
— Фиксатор никак не поймаешь, Юлий Борисыч.
— Ага! Ну, Витенька, с богом…
У Виталия Павловича получается то же, что и у меня: ползет с черепашьей скоростью, дергает машину и ломает ветки, Вылезает смущенный;
— Черт знает что. Фиксация плавает, пеэмпэ практически пользоваться нельзя.
— Вот! — с торжеством говорит Лихоман. — Уразумел, конструктор? Так поддержи меня в святом бою с Жорой.
Они усаживаются обсуждать планетарный механизм поворота, а я до позднего вечера гоняю машину по болоту. Под конец у меня начинает что-то получаться, но командор приказывает сматывать удочки.
— Я поведу, Юлий Борисыч! Я!..
— Ну, давай.
Начальство заваливается на передний лист, а я веду машину к лагерю. Настоящую машину по настоящему шоссе, мама!..

5

«Дорогой Геночка!
У нас огромная радость! Наташеньку приняли в Молодежный театр. Это такое счастье, такая удача, что я заплакала. Правда, Наташенька теперь каждый вечер там, и я осталась одна, но для нее это — широкая дорога на сцену».
Ананьич сидит напротив и терпеливо ждет, когда я кончу читать. Маленькие глазки его ласково туманятся, и легкое амбре витает над нами, как дух, отделившийся от бренной оболочки Ананьича. То ли он проспиртовался до предела дней своих, то ли уже успел где-то перехватить.
«…На днях встретила Сережу и Валерия. Они оба учатся: Сережа — в Бауманском, а Валера — на биофаке педагогического…»
Вот номер: Валерка и биофак. За всю жизнь этот Валерка не пропустил ни одной кошки, чтобы не шмякнуть в нее камнем, а теперь будет учить детей любить природу.
«…Боже мой, мне все время кажется, что ты калечишь свою жизнь!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26