Его холодные прикосновения ощущали торопящиеся домой женщины, которые скользили темными силуэтами по пустынным ночным улицам, вздрагивая от малейшего шума и поминутно оглядываясь через плечо, словно каждую минуту за их спиной мог появиться убийца.
Фрэнси спала мертвым сном, каким спят только совершенно истощенные люди. Она не слышала, как открылась дверь, она даже не знала, что в комнате находится Джош, до тех пор пока не почувствовала прикосновение его руки и его дыхание на своей щеке.
– Какая холодная у тебя рука, – пробормотал он, – какая ты вся холодная, девушка.
Фрэнси так испугалась, увидев его, что не могла пошевелить ни рукой, ни ногой. Расширившимися от страха глазами она наблюдала, как он прошел по комнате и запалил газовую лампу. Потом проследовал к окну и долго смотрел на туман за стеклом, нахмурив брови и о чем-то размышляя. Затем Джош перевел взгляд на нее и вдруг заметил газету, лежавшую рядом на кровати. Он поднял газету и прочитал кричащий заголовок.
– Сэмми рассказал мне все, – рыдая, с трудом проговорила Фрэнси. – Я не поверила ему и сказала, что он все это придумал, потому что ревнует тебя ко мне. Но все случилось именно так…
Джош сел рядом с ней на кровать и, взяв ее за подбородок, внимательно посмотрел в глаза:
– Ты веришь ему, Фрэнси?
Она не отвела взгляд, хотя ей по-прежнему было страшно. Но по мере того как она смотрела на лицо человека, которого любила, человека, который спас ей жизнь, а вовсе не угрожал ей, страх рассеивался. От Джоша исходило только добро, даже милосердные сестры-монахини признавали это. Тем не менее, он всю ночь отсутствовал, а в это время…
Джош тихо спросил:
– Ты поверишь мне, если я признаюсь, что за всю жизнь не убил ни единого живого существа, даже маленькой мышки?
– Но Сэмми…
– Да, я знаю, он умеет убеждать. Я и сам много раз страдал от этого. Совсем еще малышами мы поклялись никогда не разлучаться и во всем поддерживать друг друга. «Толстый и тонкий» – вот как нас называли. И мы оба оставались верны нашей клятве…
С печалью в голосе он продолжал:
– Сэмми, наверное, поведал тебе, как мы скрывались от полиции? Тогда я не мог и не хотел верить, что мой друг совершил все эти страшные преступления, но сейчас у меня нет никаких сомнений. Вчера вечером он ввалился в наш бар и завел какой-то совершенно безумный разговор со мной – он говорил, что ты теперь все знаешь о моих якобы преступлениях. Я понял, что он побывал у тебя, Фрэнси, и испугался за твою жизнь. Потом он ушел, а я последовал за ним. Я шел за ним из одного бара в другой, из одного танцевального зала в другой танцевальный зал. Я заметил, что он танцевал с девушкой, но потом потерял из виду и его, и его партнершу. А вот теперь случилось это. Он самый настоящий безумец, – закончил Джош.
На всем его облике лежала печать жесточайшего горького разочарования. Он протянул руку и, указывая на газету, произнес:
– Пожалуйста, верь мне, Фрэнси. Убийца – Сэмми, а не я.
– Ну, конечно же, я верю тебе, Джош. Я всегда тебе верила, – воскликнула она с облегчением, и ее нежное лицо засветилось от любви.
Он принял ее в свои объятия и принялся целовать волосы, глаза, губы.
– Ты выглядишь утомленной, – мягко сказал он, – и я готов поклясться, что ты ничего не ела. Пойдем-ка в кафе.
Пока они рука об руку спускались по лестнице вниз, мысли о Сэмми и страшных убийствах, мучившие ее последние два дня, стали забываться и отходить в прошлое, подобно дурному сну, от которого хочешь избавиться. Фрэнси была настолько счастлива, что опять не обратила внимания на краснолицего грузного господина в шляпе, который отделился от толпы рядом с танцевальным залом «Венера» и последовал за ними на некотором удалении по направлению к Пасифик-авеню.
Она не знала также, что Сэмми Моррис слышал каждое слово, произнесенное в ее комнате, и стук закрываемой двери, когда они выходили. Дождавшись, пока они спустятся по лестнице, он быстро проследовал из своей комнаты в комнату Фрэнси. Злоба и отчаяние исказили его лицо, когда перед ним предстало зрелище разобранной и смятой постели, на которой недавно вместе лежали Фрэнси и Джош. Он заметил и брошенную на пол газету с кричащим заголовком. Он потрогал рукой большой складной нож, лежавший у него в кармане, и попытался представить себе, что происходило между Фрэнси и Джошем на этой постели ночью. Воображение услужливо нарисовало ему такую картину, от которой он буквально затрясся и побледнел. Раздираемый ревностью и злостью, он повернулся на каблуках и, нахлобучив на голову кепку, вышел из комнаты, с силой захлопнув за собой дверь.
Гормен Хэррисон в сопровождении своего младшего сына Гарри поднимался по ступеням Большого оперного театра Сан-Франциско, расположенного около Мишн-стрит. Сезон в опере начался не слишком удачно, но сегодняшний спектакль «Метрополитен-опера» должен был с лихвой возместить все издержки местным любителям пения, поскольку знаменитая труппа давала «Кармен» с великим Энрико Карузо, исполнявшим партию Хозе. Все, кто претендовал на то, чтобы играть хотя бы малейшую роль в жизни Сан-Франциско, собрались в театре. Гормен приветствовал знакомых рукопожатием или просто кивком головы, пока они с Гарри важно шествовали в свою ложу. Оркестр заиграл увертюру, огромные люстры стали постепенно гаснуть, и наконец занавес медленно поднялся. Блестящая публика, тихо переговариваясь, занимала места в партере и в ложах.
Спектакль и в самом деле оказался великолепным, но Гормен никак не мог сконцентрировать свое внимание на сцене. У него из головы никак не шли мысли о дочери. Он много раз убеждал себя, что все женщины одинаковы, но Фрэнси уж слишком походила на его собственную мать – проститутку из борделя собственного имени в Вирджиния-Сити. Память о мамаше не давала ему спокойно жить и жгла, как горячие угли. Доктора нашли у него язву желудка и обнаружили, что кровяное давление мистера Хэррисона иногда поднимается угрожающе высоко. Они советовали ему не волноваться и позабыть про неприятности, но Гормен был не в состоянии следовать советам врачей. Вот и теперь он нервно барабанил пальцами по обтянутому бордовым бархатом подлокотнику кресла, в то время как его глаза беспокойно рыскали по залу, погруженному в полумрак, стараясь поймать чей-нибудь любопытный взгляд. Но тщетно, за ним никто не наблюдал. В последнее время Гормена более всего волновал вопрос, что о нем говорят в городе и как далеко зашли сплетни, излюбленной темой которых стала его собственная дочь.
Он впился глазами в сына. Тот сидел, подавшись вперед и подперев рукой подбородок, ловил каждый звук. Гормен подумал, что вряд ли есть на свете что-нибудь, что было бы в состоянии испортить репутацию Гарри.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177
Фрэнси спала мертвым сном, каким спят только совершенно истощенные люди. Она не слышала, как открылась дверь, она даже не знала, что в комнате находится Джош, до тех пор пока не почувствовала прикосновение его руки и его дыхание на своей щеке.
– Какая холодная у тебя рука, – пробормотал он, – какая ты вся холодная, девушка.
Фрэнси так испугалась, увидев его, что не могла пошевелить ни рукой, ни ногой. Расширившимися от страха глазами она наблюдала, как он прошел по комнате и запалил газовую лампу. Потом проследовал к окну и долго смотрел на туман за стеклом, нахмурив брови и о чем-то размышляя. Затем Джош перевел взгляд на нее и вдруг заметил газету, лежавшую рядом на кровати. Он поднял газету и прочитал кричащий заголовок.
– Сэмми рассказал мне все, – рыдая, с трудом проговорила Фрэнси. – Я не поверила ему и сказала, что он все это придумал, потому что ревнует тебя ко мне. Но все случилось именно так…
Джош сел рядом с ней на кровать и, взяв ее за подбородок, внимательно посмотрел в глаза:
– Ты веришь ему, Фрэнси?
Она не отвела взгляд, хотя ей по-прежнему было страшно. Но по мере того как она смотрела на лицо человека, которого любила, человека, который спас ей жизнь, а вовсе не угрожал ей, страх рассеивался. От Джоша исходило только добро, даже милосердные сестры-монахини признавали это. Тем не менее, он всю ночь отсутствовал, а в это время…
Джош тихо спросил:
– Ты поверишь мне, если я признаюсь, что за всю жизнь не убил ни единого живого существа, даже маленькой мышки?
– Но Сэмми…
– Да, я знаю, он умеет убеждать. Я и сам много раз страдал от этого. Совсем еще малышами мы поклялись никогда не разлучаться и во всем поддерживать друг друга. «Толстый и тонкий» – вот как нас называли. И мы оба оставались верны нашей клятве…
С печалью в голосе он продолжал:
– Сэмми, наверное, поведал тебе, как мы скрывались от полиции? Тогда я не мог и не хотел верить, что мой друг совершил все эти страшные преступления, но сейчас у меня нет никаких сомнений. Вчера вечером он ввалился в наш бар и завел какой-то совершенно безумный разговор со мной – он говорил, что ты теперь все знаешь о моих якобы преступлениях. Я понял, что он побывал у тебя, Фрэнси, и испугался за твою жизнь. Потом он ушел, а я последовал за ним. Я шел за ним из одного бара в другой, из одного танцевального зала в другой танцевальный зал. Я заметил, что он танцевал с девушкой, но потом потерял из виду и его, и его партнершу. А вот теперь случилось это. Он самый настоящий безумец, – закончил Джош.
На всем его облике лежала печать жесточайшего горького разочарования. Он протянул руку и, указывая на газету, произнес:
– Пожалуйста, верь мне, Фрэнси. Убийца – Сэмми, а не я.
– Ну, конечно же, я верю тебе, Джош. Я всегда тебе верила, – воскликнула она с облегчением, и ее нежное лицо засветилось от любви.
Он принял ее в свои объятия и принялся целовать волосы, глаза, губы.
– Ты выглядишь утомленной, – мягко сказал он, – и я готов поклясться, что ты ничего не ела. Пойдем-ка в кафе.
Пока они рука об руку спускались по лестнице вниз, мысли о Сэмми и страшных убийствах, мучившие ее последние два дня, стали забываться и отходить в прошлое, подобно дурному сну, от которого хочешь избавиться. Фрэнси была настолько счастлива, что опять не обратила внимания на краснолицего грузного господина в шляпе, который отделился от толпы рядом с танцевальным залом «Венера» и последовал за ними на некотором удалении по направлению к Пасифик-авеню.
Она не знала также, что Сэмми Моррис слышал каждое слово, произнесенное в ее комнате, и стук закрываемой двери, когда они выходили. Дождавшись, пока они спустятся по лестнице, он быстро проследовал из своей комнаты в комнату Фрэнси. Злоба и отчаяние исказили его лицо, когда перед ним предстало зрелище разобранной и смятой постели, на которой недавно вместе лежали Фрэнси и Джош. Он заметил и брошенную на пол газету с кричащим заголовком. Он потрогал рукой большой складной нож, лежавший у него в кармане, и попытался представить себе, что происходило между Фрэнси и Джошем на этой постели ночью. Воображение услужливо нарисовало ему такую картину, от которой он буквально затрясся и побледнел. Раздираемый ревностью и злостью, он повернулся на каблуках и, нахлобучив на голову кепку, вышел из комнаты, с силой захлопнув за собой дверь.
Гормен Хэррисон в сопровождении своего младшего сына Гарри поднимался по ступеням Большого оперного театра Сан-Франциско, расположенного около Мишн-стрит. Сезон в опере начался не слишком удачно, но сегодняшний спектакль «Метрополитен-опера» должен был с лихвой возместить все издержки местным любителям пения, поскольку знаменитая труппа давала «Кармен» с великим Энрико Карузо, исполнявшим партию Хозе. Все, кто претендовал на то, чтобы играть хотя бы малейшую роль в жизни Сан-Франциско, собрались в театре. Гормен приветствовал знакомых рукопожатием или просто кивком головы, пока они с Гарри важно шествовали в свою ложу. Оркестр заиграл увертюру, огромные люстры стали постепенно гаснуть, и наконец занавес медленно поднялся. Блестящая публика, тихо переговариваясь, занимала места в партере и в ложах.
Спектакль и в самом деле оказался великолепным, но Гормен никак не мог сконцентрировать свое внимание на сцене. У него из головы никак не шли мысли о дочери. Он много раз убеждал себя, что все женщины одинаковы, но Фрэнси уж слишком походила на его собственную мать – проститутку из борделя собственного имени в Вирджиния-Сити. Память о мамаше не давала ему спокойно жить и жгла, как горячие угли. Доктора нашли у него язву желудка и обнаружили, что кровяное давление мистера Хэррисона иногда поднимается угрожающе высоко. Они советовали ему не волноваться и позабыть про неприятности, но Гормен был не в состоянии следовать советам врачей. Вот и теперь он нервно барабанил пальцами по обтянутому бордовым бархатом подлокотнику кресла, в то время как его глаза беспокойно рыскали по залу, погруженному в полумрак, стараясь поймать чей-нибудь любопытный взгляд. Но тщетно, за ним никто не наблюдал. В последнее время Гормена более всего волновал вопрос, что о нем говорят в городе и как далеко зашли сплетни, излюбленной темой которых стала его собственная дочь.
Он впился глазами в сына. Тот сидел, подавшись вперед и подперев рукой подбородок, ловил каждый звук. Гормен подумал, что вряд ли есть на свете что-нибудь, что было бы в состоянии испортить репутацию Гарри.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177