– Доброй ночи, папочка, – произносила Фрэнси нежным голоском, делая несколько неуклюжий реверанс.
– Доброй ночи, Франческа, – ответствовал Гормен, на секунду отрываясь от вечернего издания «Сан-Франциско кроникл». А затем горничная брала ее за руку и вела из большой и пышной комнаты назад в привычную и уютную детскую.
Глава 4
Со дня рождения младшего брата жизнь Фрэнси резко переменилась. По решению отца ее перевели из просторной детской в небольшую комнатушку на четвертом этаже, рядом с лестницей для прислуги. Детскую же заново покрасили, сменили ковры и шторы и торжественно установили новую колыбель, целиком сделанную из серебра.
Фрэнси впервые увидела младенца в праздник крещения, когда все домочадцы собрались в огромном зале на первом этаже, демонстрируя свою лояльность свежеиспеченному инфанту. Виновник торжества, окутанный десятками ярдов кремовых кружев, едва был виден из своего кружевного узла, гордо декорированного голубой шелковой ленточкой. Однако всю церемонию он не прекращал кричать, и его сморщенное личико приобрело темно-красный цвет.
Так уж вышло, что мальчик, даже выйдя из младенческого возраста, сохранил за собой незаконно захваченную при рождении территорию и самодержавно продолжал царить в детской, окруженный раболепными сиделками, няньками и медицинскими сестрами, нанятыми Горменом с единственной целью – выполнять малейшие прихоти и следить за здоровьем Гормена Хэррисона-младшего, как стал именовать отец маленького Гарри. Фрэнси же так и осталась в маленькой комнатке у черного хода.
Комнатка выходила окнами на север, и в ней было темновато, но девочка не возражала, поскольку из своего жилища она могла через окно наблюдать за конюшней и за лошадьми, которых очень любила. Фрэнси часами следила, как лошадей чистят, запрягают в экипажи, а заодно слушала разговоры конюхов и домашних слуг, когда они выходили покурить сигару на свежем воздухе или развесить выстиранное белье.
Однажды, когда Клара, приставленная к Фрэнси горничная, застала ее наполовину свесившейся из окна и с любопытством внимающей праздной болтовне прислуги, она забила тревогу.
– Хозяин, не в укор вам будет сказано, но не дело, чтобы малышку держали в комнатушке с окнами во двор, – выпалила Клара, набравшись смелости и заглянув в кабинет Гормена, когда он работал там вечером.
– Это почему же? – спросил тот рассеянно, не отрывая глаз от разложенных перед ним бумаг.
– Ну как же, комната слишком мала, сэр. К тому же там темно и душно, а вот сегодня ребенок едва не выпал из окна. Эта комната предназначена для слуг, а не для хозяйской дочери, сэр, – завершила она свою речь, исполненная гордости за свое положение горничной, приближенной к господским детям.
– Предоставьте мне судить о том, что подобает, а что не подобает в моем доме, – холодно бросил Гормен. – Я дам соответствующие инструкции Мейтланду и прикажу ему рассчитать вас до конца текущего месяца с тем, чтобы вы могли подыскивать себе новое место.
– Рассчитать меня, сэр? – Клара была совершенно ошеломлена. – Но я… я не могу уйти отсюда… Кто же тогда будет заботиться о Мисс Фрэнси?
– Полагаю, любой мало-мальски обученный слуга в состоянии проследить за трехлетним ребенком. К тому же под вашим руководством она стала, на мой взгляд, слишком дерзкой. Будьте добры, когда будете выходить, не хлопайте слишком сильно дверьми.
Фрэнси долго и с чувством махала вслед Кларе из окна библиотеки, когда ее любимая горничная, прижимая к груди свой нехитрый скарб, упакованный в соломенную корзину, и, глотая слезы, покидала Ноб-Хилл. На следующий день в комнату Фрэнси пришел рабочий и установил на окне железные решетки. «Для ее же собственной безопасности», – как выразился отец.
Долорес в течение целого года после родов не покидала своих комнат и не совсем ясно себе представляла, что в действительности происходит в доме. Когда отца не оказывалось в доме, Фрэнси старалась находиться поблизости от спальни матери, наблюдая за вереницей докторов и медицинских сестер. Но стоило ей увидеть, что мать осталась в одиночестве, как Фрэнси тихо проскальзывала в комнату и бежала к изголовью Долорес. Большей частью глаза матери оставались закрытыми, и она лежала тихо, подобно тряпичной кукле Фрэнси. Но иногда она поднимала голову от подушек и улыбалась дочери.
– Подойти ко мне, деточка, – говорила она, когда ей становилось получше, и слабой рукой утрамбовывала место на постели, чтобы девочка могла присесть. Раньше рядом с ней на этом месте спал Гормен, но с тех пор как Долорес заболела, он перебрался в собственную комнату, находившуюся в другом конце холла.
– Как поживаешь, крошка? – обыкновенно спрашивала Долорес, поглаживая дочь по светлым кудряшкам, которые потеряли свой праздничный вид, потому что, кроме Клары, никто не умел так тщательно заплетать косички и правильно их укладывать. Да и мыли ей головку тоже теперь не слишком часто, поскольку у слуг хватало своих дел, а собственной горничной после Клары у Фрэнси так и не появилось.
Фрэнси казалось, что в комнате матери по-прежнему пахнет цветами, особенно любимыми Долорес лилиями из долины, где находилось ранчо, поэтому рядом с матерью она чувствовала себя беззаботно и уютно, укрытая кремовым шелковым одеялом.
– Тебе лучше, мамочка? – спрашивала Фрэнси, всем своим видом демонстрируя, насколько она жаждет выздоровления Долорес.
– Ну, конечно, дорогая. Скоро я совсем поправлюсь и стану о тебе заботиться, – отвечала Долорес с улыбкой, хотя ее глаза оставались печальными.
– Мама, а что такое чахотка? – как-то раз серьёзным голосом осведомилась Фрэнси.
– Где ты услышала это слово? – в голосе матери внезапно зазвенел металл, и девочка с испугом отодвинулась от нее.
– Так говорят дяди доктора. А разве это плохое слово? Долорес грустно улыбнулась:
– Нет, я бы не сказала. Просто так называется болезнь.
– Это та самая болезнь, которая живет у тебя внутри, мамочка? – обеспокоенно спросила Фрэнси, снова придвигаясь к матери.
– Пожалуй, так… Да, думаю, что у меня внутри живет чахотка. Но только совсем маленький кусочек, – и Долорес снова улыбнулась, стараясь показать дочери, что дела обстоят не слишком плохо. – Чахотка – не очень опасная болезнь. Что-то вроде длинного-предлинного гриппа. А ты ведь знаешь, насколько слабеет человек, когда болеет гриппом. И не только слабеет, а даже капельку глупеет.
– Ну и хорошо, – вздохнула Фрэнси с облегчением. – Значит, ты скоро поправишься и мы опять поедем на наше ранчо.
– Обязательно поедем, дорогая!
– Когда, мамочка, когда? – воскликнула Фрэнси и от радости запрыгала на кровати.
– Ну, когда-нибудь… скоро… – ответила Долорес с тем знакомым каждому ребенку сомнением в голосе, которое чаще всего означает, «вероятно, никогда».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177