Мягкое полотенце, кажущееся огромным. А затем – пушистый мех, который так приятно ощущать голым чисто вымытым телом. Вкус молока, смешанного с душистым мёдом, дремота…
Так, это уже было, он уже вспоминал это.
…Те же ласковые и сильные руки, но он, Бусый, ещё не верит им, не верит в их доброту, в этом страшном мире просто не может быть ничего доброго и хорошего. Мир состоит из боли и холода, и маленькому мальчишке хочется уйти из этого мира, куда угодно уйти, лишь бы спрятаться, ничего не видеть и не слышать, перестать ощущать холод и боль… Он отчаянно плачет, но на громкий плач у него просто нет сил. Он задыхается. Сейчас он умрёт. Если не от болезни, то от маслянистой горечи, которую пытаются влить ему в рот. Бусый не хочет её глотать. Он плачет и отворачивается, но руки бесконечно терпеливы, они вновь и вновь подносят ложечку, пока наконец мальчишка не проглатывает лекарство…
Чёрный ужас, бездна отчаяния… За что всё это беззащитному крохе, только появившемуся на свет?
«Перед кем я успел провиниться? Что натворил?…»
Старик всё-таки не выдержал.
– Может, хватит на сегодня, малыш? Нас никто не торопит, ты устал, отдохни. Завтра будет ещё день…
Бусый молча помотал головой. Сам, без подсказок Кузнеца, заставил себя расслабиться и улыбнуться, хотя тянуло не улыбаться, а выть по-волчьи. Но выть было нельзя, следовало заставить себя улыбаться и радоваться, потому что без этого вспомнить ничего не удастся.
Таемлу и Кузнец с изумлением увидели, как на закушенных было губах Бусого вновь появилась улыбка.
…Опять руки, только совсем не такие. Огромные, жёсткие и равнодушные. Бусый всем телом ощущает их бесконечное равнодушие. Его куда-то несут по каменному коридору, в коридоре коптят редкие факелы, Бусый плывёт сквозь тьму и световые пятна, которые то разгораются, то угасают. Он небрежно завёрнут в грубую, вонючую тряпку. Он ощущает не только болезненную хватку рук, безжалостно смявших тело, но и липкую паутину, исходящую от них. Паутину мыслей. Безразличных и тяжёлых, как глина. Бусому жутко и холодно, он принимается плакать. Чужая рука тут же затыкает ему рот. Колючая дерюга рвёт губы, мешает дышать…
А затем – свет. Ослепительный и враждебный. Бусый выплёвывает тряпку и плачет, заглатывая обжигающий мороз… И падение. И удар об острые камни, почему-то совсем не болезненный. Равнодушные голоса откуда-то сверху…
Здесь река уходила под землю, и больше ни одной щепки на ней Бусому разглядеть не удалось.
Рассказ Таемлу
– Поехали купаться!…
– Поехали.
– Давай, Гзорлик! На озеро!
Гзорлик был резвым молодым жеребцом, невысоким, широкотелым, с прочными копытами на мохнатых крепких ногах. Он казался совершенно неутомимым, двое подростков ничуть не тяготили его.
День близился к полудню…
Таемлу направила Гзорлика к своему любимому месту на берегу, туда, где солнце просвечивало воду до самого дна, до чистого песка, казавшегося золотым.
Соскочив с коня и скинув одежду, девчонка с разбега прыгнула в воду.
– Не догонишь!
– Ага, – пробурчал Бусый. – Дела у меня другого нет, за тобой только гоняться.
Он поводил Гзорлика шагом по берегу, потом завёл в воду по брюхо и стал плескать на него полные пригоршни воды. И только потом, когда Таемлу окончательно утратила бдительность, – бросился её ловить.
Это было почти то же самое, что руками ловить рыбу в воде. Особенно теперь, когда Кузнец окончательно избавил её от лубка. Бусому было, в общем, обидно, что он, парень, плавал хуже девчонки, он знал, что не поймает её, и постарался обратить всё в потеху.
Оттолкнувшись от берега, он как ножом рассёк воду потом изогнулся в спине, широким махом выкинул перед собой сразу обе руки и сделал гребок. Взвились брызги.
– Спасите! – заверещала Таемлу. – Человек-Акула!… Тону!…
По мнению Бусого, если ей и предстояло утонуть, то разве только от смеха. А старый отшельник, который накануне поведал им с Таемлу о Людях-Акулах, наверное, покачал бы головой и заметил, что так плавают отнюдь не Люди-Акулы, а те, кто, наоборот, хочет привлечь акулу и оказаться съеденным как можно быстрей.
Бусый подплыл к Таемлу, перевернулся в воде и стал смотреть в небо. Оно плавилось от солнца и было по-прежнему безоблачным, но Бусому показалось, что в нём намечалась еле заметная дымка.
Эта дымка предвещала скорую перемену погоды.
Её ждал Кузнец, говоривший, что Бусому для возвращения домой была необходима гроза. «Ты чтишь Бога Грозы?» – спросил его Бусый. «Конечно, – удивился старик, – а как же Его можно не чтить?…»
Мальчик сморгнул и понял, что дымка в небесах ему померещилась.
– Таемлу…
– Да?
– Ты хочешь домой?
– Конечно, хочу.
– Только голос у тебя что-то не радостный…
Таемлу промолчала.
Бусый глядел в небо и думал о том, что Особенное место было покойным и мудрым. Наверное, редкие гости Кузнеца выходили отсюда умнее и чище, чем были, входя. Здесь не встретишь на зимнем болоте кровожадного оборотня. Здесь к тебе не подкрадутся сзади, чтобы усыпить колдовской трелью, а потом, усыплённому, то ли мешок на голову натянуть, то ли стрелу в сердце всадить. Здесь Бусый приблизился к разгадкам мучивших его тайн…
Только если он рассчитывал на ясные и простые ответы, то зря. Стоило нащупать тропинку, и тропинка тут же ветвилась, да не надвое, а насемеро. «Я разглядел человека, который победил Коло… нет, не Колояра, а Сына Медведя. Который потом уложил его на медвежий хребет, оставив целым только сердце в груди…»
И вот уже тропка сделалась зыбкой, поплыла из-под ноги, не давая опоры. Бусый поспешно отскочил назад. «Нет, этого я своими глазами не видел. Я это додумал. Да так, что самому не очень-то верится…»
Кроме человека-пса, окончательно изувечить Сына Медведя было вроде и некому, но Бусый всё равно сомневался. Что-то мешало. Может, тот самый взгляд, не замутнённый гневом и яростью. С таким взглядом, да, можно убить. Но рвать побеждённого, кромсать беззащитное тело?… Наслаждаться хрустом костей?…
«И я так и не узнал, кто же выбросил меня на мороз…»
– Таемлу… А ты сама здесь откуда взялась?
Девочка довольно долго молчала.
– Я домой ехала, – проговорила она затем. – В страну Нарлак, к отцу, он живёт в погосте Четыре Дуба. Взяла Гзорлика и поехала…
Бусый спросил:
– Нарлак… Это далеко?
Он знал, что Нарлак – это такая страна к югу от державы сольвеннов, но очень плохо представлял себе, где раньше жила Таемлу.
– Далеко, – вздохнула она. – Старшие жрицы не хотели меня отпускать…
– Жрицы?
– Да, мои наставницы. Ты не перебивай, а то до вечера сказывать буду. Мне открылось, что отец заболел, что ему всё хуже и хуже…
«Жрица… Так вот почему она мне всё время снилась. И я ей, если не врёт…»
Вслух он спросил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
Так, это уже было, он уже вспоминал это.
…Те же ласковые и сильные руки, но он, Бусый, ещё не верит им, не верит в их доброту, в этом страшном мире просто не может быть ничего доброго и хорошего. Мир состоит из боли и холода, и маленькому мальчишке хочется уйти из этого мира, куда угодно уйти, лишь бы спрятаться, ничего не видеть и не слышать, перестать ощущать холод и боль… Он отчаянно плачет, но на громкий плач у него просто нет сил. Он задыхается. Сейчас он умрёт. Если не от болезни, то от маслянистой горечи, которую пытаются влить ему в рот. Бусый не хочет её глотать. Он плачет и отворачивается, но руки бесконечно терпеливы, они вновь и вновь подносят ложечку, пока наконец мальчишка не проглатывает лекарство…
Чёрный ужас, бездна отчаяния… За что всё это беззащитному крохе, только появившемуся на свет?
«Перед кем я успел провиниться? Что натворил?…»
Старик всё-таки не выдержал.
– Может, хватит на сегодня, малыш? Нас никто не торопит, ты устал, отдохни. Завтра будет ещё день…
Бусый молча помотал головой. Сам, без подсказок Кузнеца, заставил себя расслабиться и улыбнуться, хотя тянуло не улыбаться, а выть по-волчьи. Но выть было нельзя, следовало заставить себя улыбаться и радоваться, потому что без этого вспомнить ничего не удастся.
Таемлу и Кузнец с изумлением увидели, как на закушенных было губах Бусого вновь появилась улыбка.
…Опять руки, только совсем не такие. Огромные, жёсткие и равнодушные. Бусый всем телом ощущает их бесконечное равнодушие. Его куда-то несут по каменному коридору, в коридоре коптят редкие факелы, Бусый плывёт сквозь тьму и световые пятна, которые то разгораются, то угасают. Он небрежно завёрнут в грубую, вонючую тряпку. Он ощущает не только болезненную хватку рук, безжалостно смявших тело, но и липкую паутину, исходящую от них. Паутину мыслей. Безразличных и тяжёлых, как глина. Бусому жутко и холодно, он принимается плакать. Чужая рука тут же затыкает ему рот. Колючая дерюга рвёт губы, мешает дышать…
А затем – свет. Ослепительный и враждебный. Бусый выплёвывает тряпку и плачет, заглатывая обжигающий мороз… И падение. И удар об острые камни, почему-то совсем не болезненный. Равнодушные голоса откуда-то сверху…
Здесь река уходила под землю, и больше ни одной щепки на ней Бусому разглядеть не удалось.
Рассказ Таемлу
– Поехали купаться!…
– Поехали.
– Давай, Гзорлик! На озеро!
Гзорлик был резвым молодым жеребцом, невысоким, широкотелым, с прочными копытами на мохнатых крепких ногах. Он казался совершенно неутомимым, двое подростков ничуть не тяготили его.
День близился к полудню…
Таемлу направила Гзорлика к своему любимому месту на берегу, туда, где солнце просвечивало воду до самого дна, до чистого песка, казавшегося золотым.
Соскочив с коня и скинув одежду, девчонка с разбега прыгнула в воду.
– Не догонишь!
– Ага, – пробурчал Бусый. – Дела у меня другого нет, за тобой только гоняться.
Он поводил Гзорлика шагом по берегу, потом завёл в воду по брюхо и стал плескать на него полные пригоршни воды. И только потом, когда Таемлу окончательно утратила бдительность, – бросился её ловить.
Это было почти то же самое, что руками ловить рыбу в воде. Особенно теперь, когда Кузнец окончательно избавил её от лубка. Бусому было, в общем, обидно, что он, парень, плавал хуже девчонки, он знал, что не поймает её, и постарался обратить всё в потеху.
Оттолкнувшись от берега, он как ножом рассёк воду потом изогнулся в спине, широким махом выкинул перед собой сразу обе руки и сделал гребок. Взвились брызги.
– Спасите! – заверещала Таемлу. – Человек-Акула!… Тону!…
По мнению Бусого, если ей и предстояло утонуть, то разве только от смеха. А старый отшельник, который накануне поведал им с Таемлу о Людях-Акулах, наверное, покачал бы головой и заметил, что так плавают отнюдь не Люди-Акулы, а те, кто, наоборот, хочет привлечь акулу и оказаться съеденным как можно быстрей.
Бусый подплыл к Таемлу, перевернулся в воде и стал смотреть в небо. Оно плавилось от солнца и было по-прежнему безоблачным, но Бусому показалось, что в нём намечалась еле заметная дымка.
Эта дымка предвещала скорую перемену погоды.
Её ждал Кузнец, говоривший, что Бусому для возвращения домой была необходима гроза. «Ты чтишь Бога Грозы?» – спросил его Бусый. «Конечно, – удивился старик, – а как же Его можно не чтить?…»
Мальчик сморгнул и понял, что дымка в небесах ему померещилась.
– Таемлу…
– Да?
– Ты хочешь домой?
– Конечно, хочу.
– Только голос у тебя что-то не радостный…
Таемлу промолчала.
Бусый глядел в небо и думал о том, что Особенное место было покойным и мудрым. Наверное, редкие гости Кузнеца выходили отсюда умнее и чище, чем были, входя. Здесь не встретишь на зимнем болоте кровожадного оборотня. Здесь к тебе не подкрадутся сзади, чтобы усыпить колдовской трелью, а потом, усыплённому, то ли мешок на голову натянуть, то ли стрелу в сердце всадить. Здесь Бусый приблизился к разгадкам мучивших его тайн…
Только если он рассчитывал на ясные и простые ответы, то зря. Стоило нащупать тропинку, и тропинка тут же ветвилась, да не надвое, а насемеро. «Я разглядел человека, который победил Коло… нет, не Колояра, а Сына Медведя. Который потом уложил его на медвежий хребет, оставив целым только сердце в груди…»
И вот уже тропка сделалась зыбкой, поплыла из-под ноги, не давая опоры. Бусый поспешно отскочил назад. «Нет, этого я своими глазами не видел. Я это додумал. Да так, что самому не очень-то верится…»
Кроме человека-пса, окончательно изувечить Сына Медведя было вроде и некому, но Бусый всё равно сомневался. Что-то мешало. Может, тот самый взгляд, не замутнённый гневом и яростью. С таким взглядом, да, можно убить. Но рвать побеждённого, кромсать беззащитное тело?… Наслаждаться хрустом костей?…
«И я так и не узнал, кто же выбросил меня на мороз…»
– Таемлу… А ты сама здесь откуда взялась?
Девочка довольно долго молчала.
– Я домой ехала, – проговорила она затем. – В страну Нарлак, к отцу, он живёт в погосте Четыре Дуба. Взяла Гзорлика и поехала…
Бусый спросил:
– Нарлак… Это далеко?
Он знал, что Нарлак – это такая страна к югу от державы сольвеннов, но очень плохо представлял себе, где раньше жила Таемлу.
– Далеко, – вздохнула она. – Старшие жрицы не хотели меня отпускать…
– Жрицы?
– Да, мои наставницы. Ты не перебивай, а то до вечера сказывать буду. Мне открылось, что отец заболел, что ему всё хуже и хуже…
«Жрица… Так вот почему она мне всё время снилась. И я ей, если не врёт…»
Вслух он спросил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58