Хватало забот Михайлову. Только еще все начиналось. Он был закоперщиком в московской группе, держал связь с питерскими товарищами, отыскивал в Москве старых друзей по «хождению в народ».
Завтра что же? Завтра достать бурав и передать его Гартману. А потом - за Бутырскую заставу, на другой конец города. Говорят, Волошин опять в академии. Какой же ты теперь, Денис? Не увял? Нет, не такая у тебя душа. Если б и ты пристал! Нашего бы полку прибыло, здорово прибыло. И дело тебе по плечу, черногорский ты партизан…
Бил Михайлов киркой, ворочал лопатой. Грузно отламывалась глина, чмокала, как взасос целовала. Наполнял Михайлов «противень», дергал сигнальную веревку, слышал железный шорох. «Ты должен, а потому можешь!» Сколько еще до полотна Московско-Курской? Шесть сажен, а может, и больше… Ребята изнурились за день, наверное, уже спят. Алхимик крепкий, а и он в простудных чирьях… Долби, Александр Дмитрич, не робей, долби… А Сонюшка, хранительница очага, бодрствует в полутемной горнице, клонит над свечой упрямый мальчишеский лоб.
Михайлов бил киркой, комья глины шлепались жирно и веско, как жабы.
* * *
Бобыль, сторож академической пасеки, дожидаясь своего душевного квартиранта, выставил на дощатый стол горшок щей, вареный картофель, огурцы.
В сенях Денис долго и старательно счищал с сапог налипшую глину и грязь и, счищая, чувствовал ту приятную усталь, которая казалась ему «мужицкой» и которую он любил чувствовать.
- Спрашивали тебя, сударик, - прошамкал беззубый пасечник.
Денис сморщился. Всегда так: только войдешь в колею, только надумаешь всерьез одолеть курс, непременно коллеги припожалуют и ну «поднимать вопросы».
- Не тутошний господин, - шамкал пасечник. - Я говорю: обожди, вот оне сейчас будут. А он говорит: не, дедок, пойду, апосля еще загляну. Я ему говорю: на дворе-то, сударик, не мед, сиди в тепле. А он свое: воздушком, дед, попитаюсь, люблю воздушком попитаться. - Старик хехекнул. - Занятнай, ей-богу. «Воздушком»!.. Ну, ты знай ешь. Стынет. Погодь! Оне, вот оне самые… - И старик, впустив гостя, притворил за собою дверь.
- Хлеб да соль!
Денис вскочил:
- Сашка!
- Тсс!
Они обнялись, поцеловались трижды. Михайлов взял Дениса за плечи, чуть отстранил.
- Фу-ты ну-ты. А? Ну как? Понюхал пороха? А? Ну, ей-ей, аника-воин!
Денис захлопотал:
- У нас не густо, да вкусно. Щей?
- Сыпь.
Михайлов отер платком лицо, бороду, разглядывая Дениса, сел к столу. И тут Денис заметил, как Саша осунулся и даже будто почернел.
- Эге-ге-ге… - Волошин растопырил пальцы, поднес руку к глазам. - Оттуда, что ль?
Михайлов усмехнулся, покачал головой - не из тюрьмы, дескать.
- Нет, брат, но вроде бы из могильного склепа.
- Как так?
- Да так… - Михайлов черпнул щей, понюхал. - Знатно! Ну ладно, Денис, я тебе потом скажу, а сперва уж ты. Согласен?
- Со свиданьицем - да и допросец. Узнаю.
- И я узнаю: обижаешься быстро. Есть это, чего уж! - Он улыбнулся. - Водится за вами, Денис Петрович! Ну, без обид?
- А когда я на тебя обижался? Ты любого озлобишь педантизмом, да не меня.
Они рассмеялись.
- Итак, господин студент, - начал Михайлов. - позвольте осведомиться: в академию надолго ли?
- Курс решил кончить.
- Похвально. А засим? Лесничество, что ли? Лесной царь? «Кто скачет, кто мчится…»
- Черт его знает, - задумчиво отвечал Волошин, раскуривая трубку. - Был в Черногории - знал, чем жить. Да только… «Как ни тепло чужое море, как ни красна чужая даль, не им размыкать наше горе…» Ну, приехал, живу. А дальше… Черт его знает, брат.
- Ага! Не знаешь?
- А ты знаешь? Небось в деревню позовешь? Хватит! Были! Мне - дело боевое! А это все «шумим, братцы, шумим».
- Так, - сказал Михайлов. - Очень хорошо. «Шумим»… А ежели не шумим?
Денис быстро и пристально глянул на Михайлова:
- А тогда не тяни за душу.
Михайлов оглянулся на двери.
- Дед на ухо тугой, - сказал Денис - Не бойся: ты, да я, да мы с тобой.
- Разговоров на неделю, но я - суть.
- Ну-ну…
Денис вытянул ноги под столом, попыхивая трубкой. Недолго попыхивал: вдруг забыл и уставился на Михайлова. Тот усмехнулся:
- «Шумим», говоришь?
- Ладно, ладно, - нетерпеливо пошевелился Денис. - А потом что же?
- А потом, брат, съехались в Воронеже, и пошла перепалка. Горячее других Жорж Плеханов. Не согласен, и баста. На раскол, как на рожон прет! На раскол нашей «Земли и воли». И не один. Понимаешь? Мы, новаторы, доказываем: нельзя по-прежнему - передушат. А Жорж со своими деревенщиками: вы, мол, сворачиваете с дороги, вы изменяете народу… Софья Перовская колебалась, хотя и заявила: «Уж коли начали политический террор, то и следует, пожалуй, довести его до конца». Словом, Денисушка, сторонников немало.
- А Плеханов?
Михайлов нахмурился.
- Его знать надобно, как я знаю. Тон невозможный, упрямства на десятерых. Мне, говорит, господа, раз вы так, делать с вами нечего. И уехал. Однако большинство согласно на решительный метод. Большинство! Разумеется, с тем, чтобы не вовсе бросить прежнее пропагаторство.
Волошин сжал чубук; трубка курилась дымком, как пистолет после выстрела. Михайлов рассказывал: Воронеж… Сходки в Архиерейском саду… Сходки на пустынных речных островках, где бережной песок и хлесткий лозняк… Были «нелегалы» из Петербурга и Харькова, из Киева и Одессы. И толковали они минувшим летом о борьбе за политические права, о боевой организации революционеров, о едином центре, об агентах разных степеней доверия… Толковали, выходит, о том, о чем он, Волошин, не раз помышлял.
Денис слушал Михайлова, глядя в окно. В пустом огородишке вороны попрыгивали, свиристели, рябину доклевывали. И тянулись к мглистому горизонту бурые поля, брызгал мелкий острый дождик.
Михайлов умолк. Волошин сосредоточенно постукивал чубуком о ладонь.
- Видишь ли, Саша, ты здесь, в России, а я там, в горах, понял: пора взять оружие. И всерьез. И тоже, как ты, понял: настоящая боевая организация. И вот ты говоришь: она уже есть, уже создана. Так? Ну вот, а у меня в этой точке заковыка. Видишь ли… - Он выбил спекшийся табак из чубука, вновь зарядил трубку. - Нет, ты не думай, я это не к тому, как другие: дескать, централизм - чиновничество, а не товарищество. И не к тому, чтобы это я против подчиненности. В партизанских отрядах уж на что товарищество, полное равенство, а без подчиненности не обходится. Да и не обойтись, на войне как на войне.
- Так что же? - Михайлов и обрадовался и насторожился. - Хорошо ты, верно это сказал о централизме, о товариществе. Есть, знаешь, такие - решительно против. Никак в толк не возьмут, что перед нами громадная сила, а у нас… Что мы ей можем противопоставить? Только волю и преданность, преданность и волю, влитые в строгие рамки.
- Понимаю и принимаю. Но тут… тут другое. - Денис ткнул трубкой через плечо. - В парке грот есть. И пруд. Вот в пруд его бросили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92