В «Старбаксе», когда Сэмми провел пятерней по волосам ото лба к затылку, я готова была поклясться, что видела этот жест, но никак не могла вспомнить где. При первой встрече, когда отмечали помолвку Пенелопы, и Сэмми не пропустил меня в клуб, он глядел на меня, словно ожидая каких-то слов.
Все стало ясно: Сэмюель Стивенс, парень из высшей школы, красота которого шла ему во вред: все принимали его за «голубого», потому что он рослый, красивый, неспортивный и держался особняком, подрабатывая в местных ресторанчиках. Мы считали его самодовольным и высокомерным, будучи слишком юными, чтобы понять, что он болезненно скромен и неловко чувствует себя в любой компании.
На уроках труда он сидел за столом наискосок от меня, прилежно занимаясь изготовлением деревянных столовых подносов или сборкой автоматов для продажи жевательной резинки, которые нас учили делать. Никогда не флиртовал, не толкался, не спал на уроках и не перешептывался с соседками. Такого парня девчонки должны были любить, но на самом деле терпеть не могли: он серьезно задумывался о будущем, не обращая внимания на нелепую школьно-тусовочную иерархию, словно забывая, что вокруг живые люди.
Сколько же времени мы не виделись? Почти двенадцать лет. Я была первогодком, он — выпускником, у нас был общий урок труда — работа по дереву, кажется, а затем он закончил школу и исчез.
— Урок труда, учитель — мистер Мерц, девяносто первый год?
Сэмми кивнул.
— Боже, почему ты раньше не сказал? — спросила я, доставая сигареты и предложив пачку Сэмми. Он зажег сначала мою сигарету, потом свою.
— Не знаю. Наверное, надо было сказать. Я понял, что ты меня не узнаешь, но сразу напомнить постеснялся, а потом стало уже поздно. Помню, когда остальные вырезали по дереву или драили изделия шкуркой, ты всегда что-то писала, кажется, письма. Строчку за строчкой, страницу за страницей, и я гадал, как у человека может быть так много чего сказать. Кто был тот счастливец?
Я почти забыла про письма, не написав ни одного за последние годы. Теперь с этим легче, так как я уже не слышала голоса родителей, спрашивавших, что хорошего я сделала для мира за истекший день. Едва я достаточно подросла, чтобы излагать мысли на бумаге, они научили меня писать письма.
Меня увлекла идея сделать мир лучше с помощью ручки, бумаги и почтовой марки. Я писала конгрессменам, сенаторам, исполнительным директорам компаний, парламентским корреспондентам, организациям, связанным с защитой окружающей среды, а иногда президенту страны.
Каждый вечер за ужином в семье обсуждали очередную несправедливость, и на следующий день я писала письмо, сообщая очередному адресату, что негодую по поводу введения смертной казни, уничтожения лесов, зависимости страны от иностранной нефти, контрацепции для подростков или законов о запрещении иммиграции.
Письма отличались раздутым самомнением и сильно смахивали на оскорбительные самоуверенные послания, коими и являлись, но родители не скупились на похвалы, и я не останавливалась. К окончанию школы поток писем превратился в скудный ручеек, который окончательно иссяк лишь на первом курсе университета, когда мой бойфренд бесцеремонно смахнул со стола очередное письмо, раскритиковав такой способ спасать мир. Скорее всего, на меня повлияли не слова, а время: стиль жизни родителей привлекал все меньше, и очень скоро я променяла образ альтернативщицы, «синего чулка», девицы «спасем мир» на мейнстрим социальной жизни университета.
Порой меня одолевают сомнения, не выплеснула ли я с водой и ребенка. Возможно, где-нибудь и существует благоприятная среда, но банковское дело и, будем откровенны, организация светских мероприятий не вернули меня на путь чистого альтруизма. Родители долго с сожалением вспоминали «сильные» письма и затронутые в них злободневные проблемы, но, в конце концов, смирились, что эпоха добрых дел завершилась у меня много лет назад.
Очнувшись от воспоминаний, я улыбнулась Сэмми:
— Счастливчик? О, письма были совсем не бойфренду. Парням мало нравились дреды и сандалии на веревочной подошве, а я в то время любила и то и другое. Это были письма… В общем, просто письма, ничего особенного.
— Еще я всегда думал, что ты очень красивая.
Почему-то это сделало меня счастливее, нежели торжественная клятва в вечной любви, но тут весьма некстати заблеял телефон, и на дисплее появилось сообщение: «Куколка, ты где? Хочу „Кристалл“ и как можно быстро».
Почему Филип не заказал коктейль любому из трех дюжин молодых красавцев официантов, курсирующих по залу, было выше моего понимания, но действительно пора возвращаться и проверить, как идут дела.
— Пожалуй, схожу убедиться, что все достаточно пьяны, чтобы веселиться, но не настолько надрались, чтобы натворить глупостей. Кстати, тебя не нужно завтра подвезти домой?
— Домой? В Покипси? Ты туда едешь?
— Не могу же я пропустить ежегодный праздник листопада!
— Праздник листопада? — Сэмми отвернулся поднять бархатную веревку, на этот раз для парочки, утратившей координацию, чтобы идти, но сохранившей силы щупать друг друга.
— Не спрашивай. Мои родители устраивают это каждый год и требуют моего присутствия. Я уверена, что дядя не поедет — он всегда в последнюю минуту вспоминает о неотложном деле или срочном обязательстве, — но он дает мне машину. С удовольствием тебя подвезу, — сказала я, молясь про себя, чтобы Сэмми согласился, а его стареющая «лучшая половина» ни под каким видом не увязалась бы с нами.
— О, конечно, то есть, если тебе удобно. Это будет отлично. Я собирался ехать в субботу утренним автобусом.
— Я отправлюсь завтра после работы. Вместо субботы поедешь в пятницу. С удовольствием проедусь в приятной компании по колдобинам вблизи Пикскилла . — Я радовалась, что у нас наконец-то завязался нормальный разговор.
— Я с удовольствием, — польщенно отозвался Сэмми. «Любой обрадуется подвернувшейся возможности вдвое сократить четырехчасовую поездку автобусом „Грейхаунда“», — осадила я себя.
— Отлично. Можем встретиться в доме моего дяди часов… дай подумать… ага, в шесть. Он живет на Сентрал Парк-Уэст, рядом с Шестьдесят восьмой улицей. Годится?
Не успел Сэмми ответить в том смысле, что годится как нельзя лучше, как материализовавшийся в дверях Филип буквально втащил меня за локоть в клуб. Я не возражала, думая лишь о завтрашнем вечере, и счастливо порхала по залу, принимая бесчисленные комплименты по поводу мероприятия и с удовольствием слушая обмен мнениями об «отличном празднике», который мы отгрохали. Около двух ночи веселье начало клониться к закату. Я отпросилась у Филипа, сославшись на головную боль, и на такси уехала домой, где свернулась калачиком в постели со «Слим Джим» и новеньким романом издательства «Арлекин».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106
Все стало ясно: Сэмюель Стивенс, парень из высшей школы, красота которого шла ему во вред: все принимали его за «голубого», потому что он рослый, красивый, неспортивный и держался особняком, подрабатывая в местных ресторанчиках. Мы считали его самодовольным и высокомерным, будучи слишком юными, чтобы понять, что он болезненно скромен и неловко чувствует себя в любой компании.
На уроках труда он сидел за столом наискосок от меня, прилежно занимаясь изготовлением деревянных столовых подносов или сборкой автоматов для продажи жевательной резинки, которые нас учили делать. Никогда не флиртовал, не толкался, не спал на уроках и не перешептывался с соседками. Такого парня девчонки должны были любить, но на самом деле терпеть не могли: он серьезно задумывался о будущем, не обращая внимания на нелепую школьно-тусовочную иерархию, словно забывая, что вокруг живые люди.
Сколько же времени мы не виделись? Почти двенадцать лет. Я была первогодком, он — выпускником, у нас был общий урок труда — работа по дереву, кажется, а затем он закончил школу и исчез.
— Урок труда, учитель — мистер Мерц, девяносто первый год?
Сэмми кивнул.
— Боже, почему ты раньше не сказал? — спросила я, доставая сигареты и предложив пачку Сэмми. Он зажег сначала мою сигарету, потом свою.
— Не знаю. Наверное, надо было сказать. Я понял, что ты меня не узнаешь, но сразу напомнить постеснялся, а потом стало уже поздно. Помню, когда остальные вырезали по дереву или драили изделия шкуркой, ты всегда что-то писала, кажется, письма. Строчку за строчкой, страницу за страницей, и я гадал, как у человека может быть так много чего сказать. Кто был тот счастливец?
Я почти забыла про письма, не написав ни одного за последние годы. Теперь с этим легче, так как я уже не слышала голоса родителей, спрашивавших, что хорошего я сделала для мира за истекший день. Едва я достаточно подросла, чтобы излагать мысли на бумаге, они научили меня писать письма.
Меня увлекла идея сделать мир лучше с помощью ручки, бумаги и почтовой марки. Я писала конгрессменам, сенаторам, исполнительным директорам компаний, парламентским корреспондентам, организациям, связанным с защитой окружающей среды, а иногда президенту страны.
Каждый вечер за ужином в семье обсуждали очередную несправедливость, и на следующий день я писала письмо, сообщая очередному адресату, что негодую по поводу введения смертной казни, уничтожения лесов, зависимости страны от иностранной нефти, контрацепции для подростков или законов о запрещении иммиграции.
Письма отличались раздутым самомнением и сильно смахивали на оскорбительные самоуверенные послания, коими и являлись, но родители не скупились на похвалы, и я не останавливалась. К окончанию школы поток писем превратился в скудный ручеек, который окончательно иссяк лишь на первом курсе университета, когда мой бойфренд бесцеремонно смахнул со стола очередное письмо, раскритиковав такой способ спасать мир. Скорее всего, на меня повлияли не слова, а время: стиль жизни родителей привлекал все меньше, и очень скоро я променяла образ альтернативщицы, «синего чулка», девицы «спасем мир» на мейнстрим социальной жизни университета.
Порой меня одолевают сомнения, не выплеснула ли я с водой и ребенка. Возможно, где-нибудь и существует благоприятная среда, но банковское дело и, будем откровенны, организация светских мероприятий не вернули меня на путь чистого альтруизма. Родители долго с сожалением вспоминали «сильные» письма и затронутые в них злободневные проблемы, но, в конце концов, смирились, что эпоха добрых дел завершилась у меня много лет назад.
Очнувшись от воспоминаний, я улыбнулась Сэмми:
— Счастливчик? О, письма были совсем не бойфренду. Парням мало нравились дреды и сандалии на веревочной подошве, а я в то время любила и то и другое. Это были письма… В общем, просто письма, ничего особенного.
— Еще я всегда думал, что ты очень красивая.
Почему-то это сделало меня счастливее, нежели торжественная клятва в вечной любви, но тут весьма некстати заблеял телефон, и на дисплее появилось сообщение: «Куколка, ты где? Хочу „Кристалл“ и как можно быстро».
Почему Филип не заказал коктейль любому из трех дюжин молодых красавцев официантов, курсирующих по залу, было выше моего понимания, но действительно пора возвращаться и проверить, как идут дела.
— Пожалуй, схожу убедиться, что все достаточно пьяны, чтобы веселиться, но не настолько надрались, чтобы натворить глупостей. Кстати, тебя не нужно завтра подвезти домой?
— Домой? В Покипси? Ты туда едешь?
— Не могу же я пропустить ежегодный праздник листопада!
— Праздник листопада? — Сэмми отвернулся поднять бархатную веревку, на этот раз для парочки, утратившей координацию, чтобы идти, но сохранившей силы щупать друг друга.
— Не спрашивай. Мои родители устраивают это каждый год и требуют моего присутствия. Я уверена, что дядя не поедет — он всегда в последнюю минуту вспоминает о неотложном деле или срочном обязательстве, — но он дает мне машину. С удовольствием тебя подвезу, — сказала я, молясь про себя, чтобы Сэмми согласился, а его стареющая «лучшая половина» ни под каким видом не увязалась бы с нами.
— О, конечно, то есть, если тебе удобно. Это будет отлично. Я собирался ехать в субботу утренним автобусом.
— Я отправлюсь завтра после работы. Вместо субботы поедешь в пятницу. С удовольствием проедусь в приятной компании по колдобинам вблизи Пикскилла . — Я радовалась, что у нас наконец-то завязался нормальный разговор.
— Я с удовольствием, — польщенно отозвался Сэмми. «Любой обрадуется подвернувшейся возможности вдвое сократить четырехчасовую поездку автобусом „Грейхаунда“», — осадила я себя.
— Отлично. Можем встретиться в доме моего дяди часов… дай подумать… ага, в шесть. Он живет на Сентрал Парк-Уэст, рядом с Шестьдесят восьмой улицей. Годится?
Не успел Сэмми ответить в том смысле, что годится как нельзя лучше, как материализовавшийся в дверях Филип буквально втащил меня за локоть в клуб. Я не возражала, думая лишь о завтрашнем вечере, и счастливо порхала по залу, принимая бесчисленные комплименты по поводу мероприятия и с удовольствием слушая обмен мнениями об «отличном празднике», который мы отгрохали. Около двух ночи веселье начало клониться к закату. Я отпросилась у Филипа, сославшись на головную боль, и на такси уехала домой, где свернулась калачиком в постели со «Слим Джим» и новеньким романом издательства «Арлекин».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106