— Нет… (Гума был уверен, что тот попросит денег.)
— Тогда садись, поговорим.
— Что ж, я пошел… — Руфино распрощался.
Родолфо провел рукой по напомаженным волосам. От него пахло дешевым брильянтином. Гума подумал: где же он провел последние месяцы? В другом городе? В тюрьме за воровство? Толковали, что он на руку нечист. Крал бумажники, вымогал деньги в долг без отдачи, как-то раз даже пустил в ход нож, чтоб очистить чьи-то карманы. Тогда его впервые посадили. Но на сей раз Родолфо приехал нарядный и в долг ни у кого не просил…
— Ты отплываешь сегодня?
— Да. Направляюсь в Кашоэйру…
— Это срочно?
— Срочно. Груз со склада. От Ранжела, он просил поскорее, это для карнавала…
— Карнавал будет что надо…
Гума укладывал тюки на дне шлюпа:
— Говори, я тебя слышу отсюда.
Родолфо подумал, что так даже лучше, легче, так он не видит Гумы и может говорить без стеснения.
— Это запутанная история. Я лучше начну с самого начала…
— Да говори же…
— Ты помнишь моего отца?
— Старого Конкордиа? Помню, конечно… Он еще винный погребок держал, на базаре.
— Точно. Но мать мою ты не можешь помнить. Она умерла, когда я родился.
Он поглядел на воду. Помолчал. Потом бросил взгляд в трюм, где был Гума, раскладывающий тюки.
— Я слушаю, говори.
— Так вот: старый Конкордиа никогда не был женат на ней…
Гума поднял голову и удивленно взглянул вверх. Он увидел, что Родолфо стоит на корме у самого борта и задумчиво смотрит на воду. Зачем он пришел? Зачем рассказывает все это?
— Настоящая его жена жила в городе, на одной из улиц верхней части города. Когда отец умирал, он все рассказал мне… Ты сам видишь, я ничего не сделал, не пошел к этой женщине, его жене — что мне было там делать? Остался здесь с этим дырявым корытом, что мне оставил старик и на котором плавал раньше он сам. А потом я выбрал другую жизнь, здешняя меня не очень-то тянет.
Гума поднялся наверх, уложив уже груз. Он сел напротив Родолфо.
— Жизнь и правда не легкая… Но что ж остается?
— Так и есть… Ушел я и с тех пор и качусь из одного места в другое.
Он опустил голову:
— Ты ведь знаешь, что я уж понюхал тюрьмы… Так вот, недавно иду я себе спокойно, достал немного деньжонок — выгодное дельце подвернулось с полковником Бонфином… Вот тут-то я и наткнулся на сестру…
— У тебя есть сестра?
— Да я и сам не знал. Старик ни разу не обмолвился про дочку. Велел только разыскать его жену, она, мол, знает, что у него сын есть, и примет, и растить станет, как своего.
— И у нее была дочь…
— В тот день, о котором я рассказываю, мы и встретились. Она знала обо мне и разыскивала. С тех пор как мать умерла, — около года.
— А где ж она столько времени жила?
— У тетки, верней, у дальней родственницы какой-то.
— Родственницы старого Конкордиа?
— Нет, видно, матери. Не разберешь толком.
Гума никак не мог понять: какое он-то имеет отношение ко всему этому? Зачем Родолфо рассказывает ему эту историю?
— Так вот, друг. Девчонка меня разыскала. Говорила, что поможет мне встать на верный путь, много чего говорила, умно так. И вот что я тебе скажу: клянусь богом, лучше этой девчонки я в жизни не встречал… Она моложе меня, восемнадцать лет всего. Исправить меня она, конечно, не исправит, я уж, верно, совесть-то совсем потерял. Кто ступит на эту дорожку, тому с нее не сойти…
Он помолчал, зажег сигарету:
— Раз отвык работать, то уж не привыкнешь…
Гума тихонько принялся насвистывать. Ему было жаль Родолфо. О нем плохо говорили в порту: что и на руку нечист, и ни на что не годен. Он завяз в этой жизни, теперь ему не выбраться даже с помощью этой доброй сестры.
— Она как начнет меня распекать, я обещаю все, жаль мне ее становится. Говорит, что я плохо кончу. И права.
Он широко развел руками, словно чтоб развеять весь этот разговор, и объяснил наконец:
— Так вот, сестра хочет, чтоб я привел тебя к ним…
— Меня привел? — Гума даже испугался.
— Ну да… Эти ее родственники ехали на «Канавиейрасе», когда ты его спас. Ты тогда поступил как настоящий мужчина. А люди эти ездили в Ильеус улаживать какие-то дела. Ничего они там не уладили и возвращались назад. Они овощную лавку держат, на улице Руя Барбозы. Все в третьем классе ехали, она думала, что все погибли! Поблагодарить тебя хочет…
— Глупости. Всякий на моем месте, сделал бы то же самое. Мне просто повезло: буря не так сильна была…
— Она тебя видела. На празднике Иеманжи. Пришла, только чтоб тебя увидеть. Она была на кандомбле старого Анселмо.
— Смуглая, с гладкими волосами?
— Да, да…
Гума словно онемел. Он в ужасном испуге смотрел на Родолфо, на парус «Смелого», на море. Ему хотелось петь, кричать, прыгать от радости. Родолфо спросил:
— Да что на тебя вдруг нашло?
— Ничего. Я уже знаю, кто это…
— Вот и хорошо. Как отвезешь груз, так сразу же собирайся, и пойдем. А я ей скажу, что ты обещал.
Гума с яростью смотрел на свой шлюп и на тюки ткани, которые подрядился отвезти. Ему хотелось идти немедля к сестре Родолфо.
— Ладно, договорились.
— Ну, прощай. Известишь тогда…
Родолфо прыгнул на берег, держа в руках ботинки. Гума крикнул вслед:
— Как ее имя?
— Ливия!
Гума поднял паруса «Смелого», снялся с якоря и пустил шлюп по ветру. Шкипер Мануэл шел на «Вечном скитальце», уже за волноломом. Никто в те времена не плавал так ходко, как шкипер Мануэл на своем судне. Гума посмотрел на «Вечного скитальца»: он шел быстро, паруса надувались ветром. Ночь опустилась уже густая. Гума разжег трубку, зажег фонарь, и «Смелый» послушно заскользил по волнам.
Близ Итапарики он нагнал шхуну шкипера Мануэла:
— Побьемся об заклад, Мануэл?
— А тебе докуда?
— Сначала в Марагожипе, оттуда в Кашоэйру.
— Тогда состязаемся до Марагожипе.
— Ставлю пятерку…
— И еще десятку, если ты проиграешь, — крикнул негр Антонио Балдуино, гость на судне Мануэла.
— Согласен…
И парусники пошли вместе, взрезая спокойную воду. На палубе «Скитальца» Мария Клара запела. В этот момент Гума понял, что проиграет. Нет такого ветра, что противостоял бы песне, когда она хороша. А та, что поет Мария Клара, чудо хороша. Судно шкипера Мануэла приближается к цели. А «Смелый» плывет словно нехотя, ибо и Гума весь во власти песни. Огни Марагожипе уже видны за рекой. «Вечный скиталец» проходит мимо «Смелого», чуть не задев его бортом, Гума бросает пятнадцать мильрейсов, шкипер Мануэл кричит ему:
— Счастливый путь!
Шкипер Мануэл доволен, что выиграл еще одно состязание на быстроту и что его слава на побережье еще укрепится. Но Гуме тоже сопутствует слава. Он хороший моряк, рука его тверда на руле, и храбрец он, каких мало. В ночь, когда чуть не погиб «Канавиейрас», никто не хотел выходить в море, только у него хватили храбрости. Даже шкипер Мануэл не осмелился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70