другая незамужняя, но характер у нее боевой, она живет в Бильбао с женатым преподавателем.
Ростовщик утирает мальчику рот носовым платком. У малыша блестящие живые глазки, одет он небогато, но довольно нарядно. Он выпил две чашки кофе с молоком, съел две булочки и, видно, не прочь еще.
Дон Тринидад Гарсиа Собрино сидит с невозмутимым видом. Он человек мирный, любит порядок, хочет жить спокойно. Внучек его похож на тощего цыганенка со вздутым животиком. На малыше вязаная шапочка и рейтузы — этого ребенка очень кутают.
— Молодой человек, что с вами? Вам дурно?
Юный поэт не отвечает. Глаза у него широко раскрыты, взгляд блуждает, он будто онемел. Поперек лба повисла прядь волос.
Дон Тринидад усаживает малыша на диван и берет поэта за плечи.
— Вы больны?
Несколько голов поворачивается к ним. Поэт улыбается тупой, бессмысленной улыбкой.
— Послушайте, помогите мне его приподнять. Видно сразу, человеку дурно.
Ноги поэта скользят, он валится под стол.
— Да поддержите же его, я не могу справиться дин.
Кто-то встает из-за столика. Донья Роса у стойки глядит на происшествие.
— Есть из-за чего шум подымать…
Падая под стол, поэт сильно стукнулся лбом.
— Поведемте его в туалет, у него, верно, обморок.
Пока дон Тринидад и еще три-четыре посетителя волокут поэта в уборную, чтобы он там пришел в себя, внучек жадно подбирает оставшиеся на столе крошки сдобной булочки.
— Запах дезинфекции приведет его в чувство, это, конечно, обморок.
Поэт сидит в уборной на унитазе и, опершись головой о стенку, блаженно улыбается. Сам того не сознавая, он счастлив в душе.
Дон Тринидад возвращается к своему столику.
— Прошло у него?
— Да, прошло, это просто обморок.
Сеньорита Эльвира возвращает продавцу две сигареты.
— А вот еще одна для тебя.
— Спасибо. Подвезло, а?
— Ха! С таким везением…
Падилья как-то обозвал одного кавалера сеньориты Эльвиры кобелем, и сеньорита Эльвира обиделась. С тех пор он держится более почтительно.
Дона Леонсио Маэстре чуть не переехал трамвай.
— Осел!
— Сам ты осел, дурак несчастный! О чем
задумался?
Дон Леонсио Маэстре задумался об Эльвирите.
— «Миленькая, очень миленькая. О да! И на вид девушка не простая. Нет, она не шлюха. Сразу заметно! Да, любая жизнь — это целый роман. Видимо, девушка из хорошей семьи, поссорилась с родными. Теперь, наверно, служит в конторе, возможно, какой-то фирмы. Лицо у нее грустное, нежное; ей, видно, больше всего нужна ласка, чтобы ее баловали, чтобы весь день ею любовались».
Сердце дона Леонсио Маэстре так и прыгает под сорочкой. «Завтра опять пойду туда. Да, да, обязательно. Если она будет в кафе, это хороший знак. А если нет… Если нет… Будем ее искать!»
Дон Леонсио Маэстро поднял воротник пальто и легонько подскочил два раза.
«Эльвира, сеньорита Эльвира. Приятное имя. Надеюсь, пачка „Тритона“ доставила ей удовольствие. Как закурит, вспомнит обо мне… Завтра повторю ей свое имя. Леонсио, Леонсио, Леонсио. Она-то, наверное, придумает для меня что-нибудь понежней, уменьшительное от Леонсио. Лео. Онсио. Онсете… Выпью-ка стаканчик, что-то вдруг захотелось».
Дон Леонсио Маэстре зашел в бар и выпил у стойки стакан вина. Рядом, сидя на— табурете, ему улыбалась девушка. Дон Леонсио повернулся к ней спиной. Смотреть на эту улыбку было бы изменой, первой изменой его Эльвирите.
«Нет, не Эльвирите — Эльвире. Простое, красивое имя».
Девушка, сидевшая на табурете, все же обратилась к нему.
— Дашь мне огоньку, ты, хмурик?
Дон Леонсио чуть не с дрожью поднес ей зажигалку. Уплатил за вино и торопливо выбежал на улицу.
«Эльвира… Эльвира…»
Донья Роса, прежде чем отпустить шефа, спрашивает:
— Ты музыкантам дал кофе?
— Нет.
— Так распорядись, они, кажется, устали. Бездельники никчемные!
Музыканты на эстраде тянут последние такты отрывка из «Луисы Фернанды», той прелестной песенки, которая начинается словами:
Среди дубовой рощи
в Эстремадуре милой
стоит мой домик старый,
где мир и тишина.
До этого они играли «Музыкальный момент», а еще раньше — «Девушку с пучком роз» по заказу одной из «красоток Мадрида, прелестных, как вербена». К ним подходит донья Роса.
— Я велела, чтобы вам принесли кофе, Макарио.
— Благодарю, донья Роса.
— Не за что. Вы же знаете, мое слово свято, я говорю только один раз.
— Конечно, знаю, донья Роса.
— То-то же.
У скрипача большие выпуклые глаза скучающего быка. Свертывая сигарету, он глядит на хозяйку — рот его презрительно кривится, руки дрожат. — И вам, Сеоане, тоже принесут кофе.
— Хорошо.
— Послушайте, милый мой, да вы не слишком вежливы!
Макарио вмешивается, чтобы разрядить атмосферу.
— У него желудок болит, донья Роса.
— Но это не причина, чтобы быть грубияном. Нечего сказать, воспитание у этих людей! Когда хочешь им слово сказать, они тебя по зубам, а когда оказываешь любезность и они, кажется, должны быть довольны, только изволят сказать «хорошо», будто маркизы какие. Да, дела!
Сеоане молчит, меж тем как его товарищ заискивающе улыбается донье Росе. Потом Сеоане спрашивает у посетителя за ближайшим столиком:
— Ну, как тот парень?
— Он в туалете, приходит в чувство. Так, пустяк.
Вега, издатель, протягивает кисет угодливому человечку за соседним столиком.
— Берите, сверните сигарету и не хнычьте. Мне приходилось хуже, чем вам, и я, знаете, что сделал? Начал трудиться.
Сосед заискивающе улыбается, как ученик перед учителем, совесть у него нечиста, и, что еще хуже, он этого не сознает.
— Значит, честно заслужили!
— Верно, приятель, верно, надо трудиться и больше ни о чем не думать. Теперь, сами видите, у меня всегда и сигара есть, и рюмочка к ужину.
Собеседник кивает головой, смысл этого кивка неясен.
— А если я вам скажу, что хотел бы трудиться, да места нет?
— Вот еще! Чтобы трудиться, нужно только одно — желание. Вы уверены, что у вас есть желание трудиться?
— Что тут спрашивать!
— Так почему бы вам ни взяться подносить чемоданы на вокзале?
— Я бы не смог, через три дня надорвался бы. Я бакалавр…
— И какой вам с этого толк?
— Да по правде сказать, небольшой.
— То, что с вами происходит, друг мой, происходит со многими из тех, что сидят сложа руки в кафе и пальцем не шевельнут. В конце концов в один прекрасный день они падают в обморок, как этот блажной мальчишка, которого увели в туалет.
Бакалавр возвращает кисет, спорить он не собирается.
— Благодарю.
— Пустяки, не за что. Вы на самом деле бакалавр?
— Да, сеньор, имею диплом по третьему циклу.
— Прекрасно, так я вам предоставлю возможность не подохнуть в приюте или в очереди у ночлежки. Хотите трудиться?
— Хочу, сеньор. Я уже вам сказал.
— Приходите ко мне завтра. Вот визитная карточка. Придете утром, до двенадцати — так, в полдвенадцатого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
Ростовщик утирает мальчику рот носовым платком. У малыша блестящие живые глазки, одет он небогато, но довольно нарядно. Он выпил две чашки кофе с молоком, съел две булочки и, видно, не прочь еще.
Дон Тринидад Гарсиа Собрино сидит с невозмутимым видом. Он человек мирный, любит порядок, хочет жить спокойно. Внучек его похож на тощего цыганенка со вздутым животиком. На малыше вязаная шапочка и рейтузы — этого ребенка очень кутают.
— Молодой человек, что с вами? Вам дурно?
Юный поэт не отвечает. Глаза у него широко раскрыты, взгляд блуждает, он будто онемел. Поперек лба повисла прядь волос.
Дон Тринидад усаживает малыша на диван и берет поэта за плечи.
— Вы больны?
Несколько голов поворачивается к ним. Поэт улыбается тупой, бессмысленной улыбкой.
— Послушайте, помогите мне его приподнять. Видно сразу, человеку дурно.
Ноги поэта скользят, он валится под стол.
— Да поддержите же его, я не могу справиться дин.
Кто-то встает из-за столика. Донья Роса у стойки глядит на происшествие.
— Есть из-за чего шум подымать…
Падая под стол, поэт сильно стукнулся лбом.
— Поведемте его в туалет, у него, верно, обморок.
Пока дон Тринидад и еще три-четыре посетителя волокут поэта в уборную, чтобы он там пришел в себя, внучек жадно подбирает оставшиеся на столе крошки сдобной булочки.
— Запах дезинфекции приведет его в чувство, это, конечно, обморок.
Поэт сидит в уборной на унитазе и, опершись головой о стенку, блаженно улыбается. Сам того не сознавая, он счастлив в душе.
Дон Тринидад возвращается к своему столику.
— Прошло у него?
— Да, прошло, это просто обморок.
Сеньорита Эльвира возвращает продавцу две сигареты.
— А вот еще одна для тебя.
— Спасибо. Подвезло, а?
— Ха! С таким везением…
Падилья как-то обозвал одного кавалера сеньориты Эльвиры кобелем, и сеньорита Эльвира обиделась. С тех пор он держится более почтительно.
Дона Леонсио Маэстре чуть не переехал трамвай.
— Осел!
— Сам ты осел, дурак несчастный! О чем
задумался?
Дон Леонсио Маэстре задумался об Эльвирите.
— «Миленькая, очень миленькая. О да! И на вид девушка не простая. Нет, она не шлюха. Сразу заметно! Да, любая жизнь — это целый роман. Видимо, девушка из хорошей семьи, поссорилась с родными. Теперь, наверно, служит в конторе, возможно, какой-то фирмы. Лицо у нее грустное, нежное; ей, видно, больше всего нужна ласка, чтобы ее баловали, чтобы весь день ею любовались».
Сердце дона Леонсио Маэстре так и прыгает под сорочкой. «Завтра опять пойду туда. Да, да, обязательно. Если она будет в кафе, это хороший знак. А если нет… Если нет… Будем ее искать!»
Дон Леонсио Маэстро поднял воротник пальто и легонько подскочил два раза.
«Эльвира, сеньорита Эльвира. Приятное имя. Надеюсь, пачка „Тритона“ доставила ей удовольствие. Как закурит, вспомнит обо мне… Завтра повторю ей свое имя. Леонсио, Леонсио, Леонсио. Она-то, наверное, придумает для меня что-нибудь понежней, уменьшительное от Леонсио. Лео. Онсио. Онсете… Выпью-ка стаканчик, что-то вдруг захотелось».
Дон Леонсио Маэстре зашел в бар и выпил у стойки стакан вина. Рядом, сидя на— табурете, ему улыбалась девушка. Дон Леонсио повернулся к ней спиной. Смотреть на эту улыбку было бы изменой, первой изменой его Эльвирите.
«Нет, не Эльвирите — Эльвире. Простое, красивое имя».
Девушка, сидевшая на табурете, все же обратилась к нему.
— Дашь мне огоньку, ты, хмурик?
Дон Леонсио чуть не с дрожью поднес ей зажигалку. Уплатил за вино и торопливо выбежал на улицу.
«Эльвира… Эльвира…»
Донья Роса, прежде чем отпустить шефа, спрашивает:
— Ты музыкантам дал кофе?
— Нет.
— Так распорядись, они, кажется, устали. Бездельники никчемные!
Музыканты на эстраде тянут последние такты отрывка из «Луисы Фернанды», той прелестной песенки, которая начинается словами:
Среди дубовой рощи
в Эстремадуре милой
стоит мой домик старый,
где мир и тишина.
До этого они играли «Музыкальный момент», а еще раньше — «Девушку с пучком роз» по заказу одной из «красоток Мадрида, прелестных, как вербена». К ним подходит донья Роса.
— Я велела, чтобы вам принесли кофе, Макарио.
— Благодарю, донья Роса.
— Не за что. Вы же знаете, мое слово свято, я говорю только один раз.
— Конечно, знаю, донья Роса.
— То-то же.
У скрипача большие выпуклые глаза скучающего быка. Свертывая сигарету, он глядит на хозяйку — рот его презрительно кривится, руки дрожат. — И вам, Сеоане, тоже принесут кофе.
— Хорошо.
— Послушайте, милый мой, да вы не слишком вежливы!
Макарио вмешивается, чтобы разрядить атмосферу.
— У него желудок болит, донья Роса.
— Но это не причина, чтобы быть грубияном. Нечего сказать, воспитание у этих людей! Когда хочешь им слово сказать, они тебя по зубам, а когда оказываешь любезность и они, кажется, должны быть довольны, только изволят сказать «хорошо», будто маркизы какие. Да, дела!
Сеоане молчит, меж тем как его товарищ заискивающе улыбается донье Росе. Потом Сеоане спрашивает у посетителя за ближайшим столиком:
— Ну, как тот парень?
— Он в туалете, приходит в чувство. Так, пустяк.
Вега, издатель, протягивает кисет угодливому человечку за соседним столиком.
— Берите, сверните сигарету и не хнычьте. Мне приходилось хуже, чем вам, и я, знаете, что сделал? Начал трудиться.
Сосед заискивающе улыбается, как ученик перед учителем, совесть у него нечиста, и, что еще хуже, он этого не сознает.
— Значит, честно заслужили!
— Верно, приятель, верно, надо трудиться и больше ни о чем не думать. Теперь, сами видите, у меня всегда и сигара есть, и рюмочка к ужину.
Собеседник кивает головой, смысл этого кивка неясен.
— А если я вам скажу, что хотел бы трудиться, да места нет?
— Вот еще! Чтобы трудиться, нужно только одно — желание. Вы уверены, что у вас есть желание трудиться?
— Что тут спрашивать!
— Так почему бы вам ни взяться подносить чемоданы на вокзале?
— Я бы не смог, через три дня надорвался бы. Я бакалавр…
— И какой вам с этого толк?
— Да по правде сказать, небольшой.
— То, что с вами происходит, друг мой, происходит со многими из тех, что сидят сложа руки в кафе и пальцем не шевельнут. В конце концов в один прекрасный день они падают в обморок, как этот блажной мальчишка, которого увели в туалет.
Бакалавр возвращает кисет, спорить он не собирается.
— Благодарю.
— Пустяки, не за что. Вы на самом деле бакалавр?
— Да, сеньор, имею диплом по третьему циклу.
— Прекрасно, так я вам предоставлю возможность не подохнуть в приюте или в очереди у ночлежки. Хотите трудиться?
— Хочу, сеньор. Я уже вам сказал.
— Приходите ко мне завтра. Вот визитная карточка. Придете утром, до двенадцати — так, в полдвенадцатого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59