Робин Лебосан предполагает, что Росалия родилась не в Сантьяго, как пишут в книгах, а в Падроне, откуда новорожденную привезли, чтобы облегчить горе матери, соблазненной священником; знали бы, что девочка со временем станет величайшим поэтом страны, может быть, не таскали бы такую крошку и в таких условиях – она могла и не выжить.
– Вот идиоты были!
– Ладно, милая, – другое время!
Робин Лебосан полагает, что у Росалии была любовь с Беккером, но доказать это не может. Беккер был более или менее ровесником ей, но умер еще раньше, в сущности, у них почти ничего не вышло. Сеньорите Рамоне очень нравились стихи «Воздух моей земли» Курроса из Селановы, что по дороге из Хуреса, двоюродного деда Робина.
– Пожалуй, у тебя от него склонность к книгам.
– Может быть.
«Морской ветер» дона Рамона Кабанильяса очень хорош; автор родом из Камбадоса, на реке Apoca, жив и здоров; хотя двадцатый век еще не дошел до середины, я рад, потому что поэтов становится все меньше, теперь только футболисты и солдаты. Розиклер тоже любит стихи, хотя и не так. Раймундо, бреясь, напевает «Святое сердце».
– Другой песни не знаешь?
– А что?
– Ничего.
В таверне Рауко хорошо жарят требуху, лучше, чем осьминогов. Раймундо и наша кузина Рамона всю ночь не спят, связанные теснее, чем тогда, когда поехали на пасху в Лиссабон; Раймундо, навещая нашу кузину, всегда приносит белую камелию.
– Бери, Монча, в знак того, что ты мне нравишься и я всегда помню о тебе.
Розиклер Раймундо дарит шоколадки – каждой свое. Фабиан Мингела, Моучо, из семьи Каррупо, играет в таверне Рауко в чамело; Каррупо не умеют проигрывать, у них набухает свиная кожа на лбу, и в. словах они не стесняются. Трипейро, отец братьев Гамусо, говорил: не умеешь терять, не умеешь добывать или: кто плохо проигрывает, плохо кончит; так оно и есть: кончит в канаве с раскроенной головой, или на горе Сакумейра с распоротым брюхом, или где-нибудь еще. Раймундо любит скакать по горам, иногда утром выезжает с сеньоритой Рамоной, если дождь несильный; Карузо, конь нашей кузины, стар, но еще ретив.
– Ты думаешь, Дурная Коза не боялась спариваться с волком Сакумейры?
– Боже, что за вопрос!
Незнакомец увидел, что Фабиана Мингелу никто не поддержит. Пятый признак выродка – руки, бледные, влажные и холодные, у Фабиана Мингелы руки, как улитки.
– Не хочу повышать голос, – сказал незнакомец, – но если не уплатит, я ему пасть порву.
У кота в таверне Рауко нет имени, хозяйка зовет его «мяука», и он понимает. Пока Моучо вытаскивал свои гроши, незнакомец гладил кота и даже не глядел.
– Положи деньги на стол, я возьму, когда захочу. Моучо пришлось проглотить это, никто не вступился, да он того и не заслуживал. Фабиан Мингела, Моучо, работал сидя, как все Каррупо, подкрышники не ездят верхом и не ковыряют землю. Моучо портняжничает и торгует мелочишкой: нитками, пуговицами, чулками и прочим хламом; Каррупо не здешние, бог знает, откуда они взялись.
– Положи деньги так, чтобы было видно, песо, песеты и медяки, чтобы все видели, и убирайся. Хозяйка, подавайте вино, говорю без обиды и никого не хочу обижать.
Моучо по воскресеньям делал себе прическу специальным держателем «Омега», нацеплял ярко-зеленый галстук и прозрачный шейный платок, закрепляя его булавкой, чтоб не сперли.
– Ишь вырядился!
– И думает, что лучше никого нет!
Шестой признак выродка – он прячет взгляд. Фабиан Мингела, Моучо, и в темноте смотрит вбок. Попугай сеньориты Рамоны старше всех, попугай сеньориты Рамоны ест арахис и читает литанию Сан-Розарио: virgo potens, ora pro nobis, virgo clemens, ora pro nobis, virgo fidelis, ora pro nobis, здесь чересчур много virgo, словно живет в доме ханжи, выводящей на путь истинный заблудших девушек. Четверо слуг сеньориты Рамоны суть: Браулио Доаде, 82 года, родился в Кампосанкос; Антонио Вегадекабо, 81, родился в Сенлье; Пуринья Коррего, 84, родилась в Баньос де Мольгас, и Сабела Соулесин, 79, родилась в Сан-Кристобаль де Cea. Попугай старше их всех, и никто не умирает: virgo prudentissima, ora pro nobis, virgo venerada, ora pro nobis, virgo predicanda, ora pro nobis, здесь virgo еще больше, словно в доме иезуиты, исправляющие беспутных отпрысков благородных семей.
Четверо слуг сеньориты Рамоны почти ослепли, почти оглохли, кто больше, кто меньше, у них к тому же ревматизм и бронхит, все как на подбор, по правде говоря, ни на что не годны, но нельзя же их вышвырнуть вон, чтобы их съели волки и вши.
– Это бремя доброты, я знаю; ужасно думать, что у таких развалин тоже пылало сердце любовью, еще в эпоху колоний, – вот глупость-то! Когда попугая привезли с Кубы, он уже был старым, не знаю, как привык к нашему климату…
Адега ведет счет мертвецам, кто-то должен подсчитывать смерти, что косят людей без устали.
– Дурачок Бидуэйрос, сын дона Мерехильдо, попа из Сан-Мигель де Бусиньос, не сам удавился, его удавили из любопытства; без злого умысла, но удавили. Иногда дьявол подстроит так, что по ошибке удавят того, кого вовсе не хотят удавить, все это – несчастье, дурачка Бидуэйроса удавили из любопытства, ради шутки, но умер он всерьез; ясно, схватили его не подумав.
Роке Гамусо зовут Крего из Комесаньи в шутку, и дурачка Бидуэйроса удавили в шутку, писец в суде не знал, что написать в документе.
– Что ж он написал?
– То, что хотел, что просто несчастный случай, бедному дурачку всегда не везло, есть счастливчики и есть неудачники, вот и все…
Близнецы Гамусо – Селестино Кароча, охотник, и Сеферино Фурело, рыбак, – священники. Первый в приходе Сан-Мигель де Табоадела, второй – в Санта-Мария де Карбальеда. Раньше Фурело был в приходе Сан-Адриан в Раирис де Вейга, родине прославленного партизана Сельсо Масильде (Чапона), что воевал в отряде Байларина до тысяча девятьсот сорок восьмого года, когда все они попали в засаду. Не путать с Эстебаном Кортисом, другим Байларином, наладчиком лодочных моторов и местным шефом фаланги в Мугардосе, которого убили партизаны в сорок шестом году. Фурело, рыбак, навещает Бенисью, дочь Адеги, дважды в месяц, по первым и третьим вторникам, порядок есть порядок; Бенисья лихо проказничает, но очень почтительна, всегда с Фурело на «вы» и на прощанье целует руку.
– Вы довольны, дон Сеферино?
– Да, доченька, очень, воздай тебе Боже.
Попы тоже божьи созданья, как пауки, цветы и девочки, выбегающие, подпрыгивая, из школы, и Бог может прощать грехи.
– Давайте, дон Сеферино! Не уходите! Ай! Ай!
У Бенисьи синие глаза и соски словно каштаны. Бенисья не умеет ни читать, ни писать, но идет по жизни, все предугадывая: любовь и тоску, жизнь и смерть, наслаждение и отвращение, в общем, что называется, всё. Раймундо, что из Касандульфов, искуснее в постели, чем Фурело, ясное дело, если был в университете, всегда заметно; в Сантьяго, будучи студентом, многому научился в заведениях Помбаль, Маканы, Португалки и Мамы Лолы;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
– Вот идиоты были!
– Ладно, милая, – другое время!
Робин Лебосан полагает, что у Росалии была любовь с Беккером, но доказать это не может. Беккер был более или менее ровесником ей, но умер еще раньше, в сущности, у них почти ничего не вышло. Сеньорите Рамоне очень нравились стихи «Воздух моей земли» Курроса из Селановы, что по дороге из Хуреса, двоюродного деда Робина.
– Пожалуй, у тебя от него склонность к книгам.
– Может быть.
«Морской ветер» дона Рамона Кабанильяса очень хорош; автор родом из Камбадоса, на реке Apoca, жив и здоров; хотя двадцатый век еще не дошел до середины, я рад, потому что поэтов становится все меньше, теперь только футболисты и солдаты. Розиклер тоже любит стихи, хотя и не так. Раймундо, бреясь, напевает «Святое сердце».
– Другой песни не знаешь?
– А что?
– Ничего.
В таверне Рауко хорошо жарят требуху, лучше, чем осьминогов. Раймундо и наша кузина Рамона всю ночь не спят, связанные теснее, чем тогда, когда поехали на пасху в Лиссабон; Раймундо, навещая нашу кузину, всегда приносит белую камелию.
– Бери, Монча, в знак того, что ты мне нравишься и я всегда помню о тебе.
Розиклер Раймундо дарит шоколадки – каждой свое. Фабиан Мингела, Моучо, из семьи Каррупо, играет в таверне Рауко в чамело; Каррупо не умеют проигрывать, у них набухает свиная кожа на лбу, и в. словах они не стесняются. Трипейро, отец братьев Гамусо, говорил: не умеешь терять, не умеешь добывать или: кто плохо проигрывает, плохо кончит; так оно и есть: кончит в канаве с раскроенной головой, или на горе Сакумейра с распоротым брюхом, или где-нибудь еще. Раймундо любит скакать по горам, иногда утром выезжает с сеньоритой Рамоной, если дождь несильный; Карузо, конь нашей кузины, стар, но еще ретив.
– Ты думаешь, Дурная Коза не боялась спариваться с волком Сакумейры?
– Боже, что за вопрос!
Незнакомец увидел, что Фабиана Мингелу никто не поддержит. Пятый признак выродка – руки, бледные, влажные и холодные, у Фабиана Мингелы руки, как улитки.
– Не хочу повышать голос, – сказал незнакомец, – но если не уплатит, я ему пасть порву.
У кота в таверне Рауко нет имени, хозяйка зовет его «мяука», и он понимает. Пока Моучо вытаскивал свои гроши, незнакомец гладил кота и даже не глядел.
– Положи деньги на стол, я возьму, когда захочу. Моучо пришлось проглотить это, никто не вступился, да он того и не заслуживал. Фабиан Мингела, Моучо, работал сидя, как все Каррупо, подкрышники не ездят верхом и не ковыряют землю. Моучо портняжничает и торгует мелочишкой: нитками, пуговицами, чулками и прочим хламом; Каррупо не здешние, бог знает, откуда они взялись.
– Положи деньги так, чтобы было видно, песо, песеты и медяки, чтобы все видели, и убирайся. Хозяйка, подавайте вино, говорю без обиды и никого не хочу обижать.
Моучо по воскресеньям делал себе прическу специальным держателем «Омега», нацеплял ярко-зеленый галстук и прозрачный шейный платок, закрепляя его булавкой, чтоб не сперли.
– Ишь вырядился!
– И думает, что лучше никого нет!
Шестой признак выродка – он прячет взгляд. Фабиан Мингела, Моучо, и в темноте смотрит вбок. Попугай сеньориты Рамоны старше всех, попугай сеньориты Рамоны ест арахис и читает литанию Сан-Розарио: virgo potens, ora pro nobis, virgo clemens, ora pro nobis, virgo fidelis, ora pro nobis, здесь чересчур много virgo, словно живет в доме ханжи, выводящей на путь истинный заблудших девушек. Четверо слуг сеньориты Рамоны суть: Браулио Доаде, 82 года, родился в Кампосанкос; Антонио Вегадекабо, 81, родился в Сенлье; Пуринья Коррего, 84, родилась в Баньос де Мольгас, и Сабела Соулесин, 79, родилась в Сан-Кристобаль де Cea. Попугай старше их всех, и никто не умирает: virgo prudentissima, ora pro nobis, virgo venerada, ora pro nobis, virgo predicanda, ora pro nobis, здесь virgo еще больше, словно в доме иезуиты, исправляющие беспутных отпрысков благородных семей.
Четверо слуг сеньориты Рамоны почти ослепли, почти оглохли, кто больше, кто меньше, у них к тому же ревматизм и бронхит, все как на подбор, по правде говоря, ни на что не годны, но нельзя же их вышвырнуть вон, чтобы их съели волки и вши.
– Это бремя доброты, я знаю; ужасно думать, что у таких развалин тоже пылало сердце любовью, еще в эпоху колоний, – вот глупость-то! Когда попугая привезли с Кубы, он уже был старым, не знаю, как привык к нашему климату…
Адега ведет счет мертвецам, кто-то должен подсчитывать смерти, что косят людей без устали.
– Дурачок Бидуэйрос, сын дона Мерехильдо, попа из Сан-Мигель де Бусиньос, не сам удавился, его удавили из любопытства; без злого умысла, но удавили. Иногда дьявол подстроит так, что по ошибке удавят того, кого вовсе не хотят удавить, все это – несчастье, дурачка Бидуэйроса удавили из любопытства, ради шутки, но умер он всерьез; ясно, схватили его не подумав.
Роке Гамусо зовут Крего из Комесаньи в шутку, и дурачка Бидуэйроса удавили в шутку, писец в суде не знал, что написать в документе.
– Что ж он написал?
– То, что хотел, что просто несчастный случай, бедному дурачку всегда не везло, есть счастливчики и есть неудачники, вот и все…
Близнецы Гамусо – Селестино Кароча, охотник, и Сеферино Фурело, рыбак, – священники. Первый в приходе Сан-Мигель де Табоадела, второй – в Санта-Мария де Карбальеда. Раньше Фурело был в приходе Сан-Адриан в Раирис де Вейга, родине прославленного партизана Сельсо Масильде (Чапона), что воевал в отряде Байларина до тысяча девятьсот сорок восьмого года, когда все они попали в засаду. Не путать с Эстебаном Кортисом, другим Байларином, наладчиком лодочных моторов и местным шефом фаланги в Мугардосе, которого убили партизаны в сорок шестом году. Фурело, рыбак, навещает Бенисью, дочь Адеги, дважды в месяц, по первым и третьим вторникам, порядок есть порядок; Бенисья лихо проказничает, но очень почтительна, всегда с Фурело на «вы» и на прощанье целует руку.
– Вы довольны, дон Сеферино?
– Да, доченька, очень, воздай тебе Боже.
Попы тоже божьи созданья, как пауки, цветы и девочки, выбегающие, подпрыгивая, из школы, и Бог может прощать грехи.
– Давайте, дон Сеферино! Не уходите! Ай! Ай!
У Бенисьи синие глаза и соски словно каштаны. Бенисья не умеет ни читать, ни писать, но идет по жизни, все предугадывая: любовь и тоску, жизнь и смерть, наслаждение и отвращение, в общем, что называется, всё. Раймундо, что из Касандульфов, искуснее в постели, чем Фурело, ясное дело, если был в университете, всегда заметно; в Сантьяго, будучи студентом, многому научился в заведениях Помбаль, Маканы, Португалки и Мамы Лолы;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56