Но он ясно помнил лишь звук ее голоса, отчитывающего его за его недостатки.
Он начал сомневаться, в здравом ли она уме. Или он сам. Горе может лишить рассудка. Может, этого никогда и не было: может быть, вообще не было семьи — ни отца, ни матери, ни потерянных сестер.
Он знал, что ему следует забыть о Ли Страхан. Но он уже здесь.
Главная улица расширилась у рыночной площади, открыв по одну сторону мост, а по другую — широкую приветливую аллею, обсаженную раскидистыми деревьями. В конце аллеи, поднимаясь на крутой склон горы, стоял красивый особняк из серебристого камня с медным куполом и изящной балюстрадой.
Он остановился.
Это он уже видел прежде. Фоном акварелей юной девушки, как он помнил, служил этот симметричный фасад с высокими окнами: аристократический, прекрасный, дружелюбно-приветливый.
«Сильверинг, Нортумберленд, 1764…»
Высокая трава оплела великолепные узорчатые чугунные ворота. Там, в конце прекрасной аллеи, вдоль которой вверх по склону взбирались аккуратные домики к венчающей их жемчужине, стоял сам Сильверинг, одинокий и запущенный, как гордый старый придворный, старающийся скрывать от окружающих признаки одряхления.
Он ощутил внезапное горячее влечение к Ли, — притупившаяся было боль вдруг комом встала в горле. С невыразимой печалью смотрел он на здание, где когда-то раздавался ее смех — смех, которого он сам никогда не слышал, — и это заставило его чувствовать себя одиноким, покинутым, униженным.
Здесь жила семья. Чудесная милая веселая семья, — судя по рисункам Ли. Он был свидетелем черного горя, которое таила в себе Ли, — из-за страшной гибели этой семьи.
Было ли так на самом деле? Может быть, страдание исказило ее восприятие прошлого? Но стоя здесь, в уютнейшем городке, разглядывая величественный особняк, он ощущал обаяние жизни, которую вела Ли в родительском доме. Он и сам порою тосковал о таком гнезде, полном родственников, тепла и веселья, — о том, чего у него-то никогда не было.
Но ведь он не может ей этого вернуть! Он понял это внезапно, вглядевшись в мертвые окна особняка. Прошлое невосстановимо. Нежные зарисовки в альбоме и этот заброшенный дом — не имеют уже никакой связи. Чтобы ни случилось с ее семьей — а он столь же мало верил в то, что эти жизнерадостные девушки были убиты, сколь и в то, что они могут воскреснуть, — мир акварелей исчез навсегда.
Дракон оказался выдумкой, и С.Т. никогда не сможет завоевать для нее то, чего ей действительно хочется, — жизнь, которую она потеряла.
Значит, он остался ни с чем. Ему нечем заслужить ее любовь, нечем покорить. Он отточил клинок, достиг прежних успехов в фехтовании, хорошо обучил серого негодяя. И все это за три недели — так он спешил к победе.
И все попусту. Он может убить Чилтона и вернуться в Рай с его головой в чертовой корзине, и не получит взамен ничего, кроме отрывистого «спасибо». И как может быть иначе? Она убедила себя, что хочет отмщения, превратила Чилтона в небывалого преступника, но она обнаружит, как бессмысленно мщение, как только его добьется.
Она отвернется от С.Т. и уйдет, оставив его таким же, как нашла.
Он скрестил руки, оперся спиной на крест, отмечающий место ярмарки, и подумал, каким жалким фатом он сейчас выглядит: как какой-то пылкий рекрут, прибывший на поле брани и обнаруживший, что, кроме него, на нем никого нет.
Дерьмо.
Не придумав ничего лучшего, он направился обратно по улице, бледно улыбнувшись хорошенькой девушке, которая сидела за кружевом в освещенном проеме двери. Он облокотился на калитку.
— Пожалуйста… не скажете ли вы, где я могу найти себе что-нибудь поесть?
— Очень охотно, — ответила она, откладывая работу и вскакивая с крыльца. Она подошла поближе и кивнула ему. — Вы должны пойти по главной улице в ту сторону, — она указала пальцем, наклонив голову к самому его плечу, перегнувшись через калитку, — потом потрудитесь повернуть направо в сторону холма, в первый переулок за ярмарочным крестом. Будьте добры миновать больницу, и в первом доме налево вы найдете обеденный зал для мужчин.
Все еще наклоняясь близко к нему, она подняла глаза. Ее простой тесный чепец скрывал локоны, но голубые глаза и светлая кожа заставили С.Т. представить себе изобилие белокурых волос.
С серьезной вежливостью он снял шляпу и поклонился.
— Благодарю вас, мисс, — проговорил он. И подмигнул ей.
Она изумленно уставилась на него.
— Мне это было нетрудно, — ответила она.
— Но мне это доставило истинное удовольствие. — Он снова надел шляпу. — Однако я отрываю вас от вашей работы.
— Да, — сказала она и вернулась домой, не добавив ни слова.
С.Т. постоял секунду, несколько удивленный внезапностью, с которой она удалилась. Потом повернулся и медленно пошел по улице в то сторону, куда она указала.
Маленькая черная стайка гостей-священников вышла из магазина за несколько ярдов перед ним. Они негромко переговаривались, обменивались мудрыми кивками и глубокомысленными взглядами. Один из них прикоснулся пальцем к полям шляпы и в одиночестве пошел дальше.
В доме, где был расположен обеденный зал для мужчин, на его стук никто не откликнулся. По запаху пищи он нашел дорогу на кухню, но обвязанные фартуками повара вежливо-непреклонно сказали, что еда не будет поставлена на стол до окончания полуденного богослужения. Они даже не согласились дать ему пресную лепешку с горячего противня, только что извлеченного из печки. Он ухмыльнулся, понес чепуху и стащил одну.
Они это обнаружили прежде, чем он успел улизнуть и, казалось, были так искренне расстроены ее потерей, что он сознался и вернул ее обратно, несмотря на то, что у него просто слюнки текли.
Изгнанный с позором из кухни, он побрел обратно по главной улице. Все та же девушка по-прежнему вязала кружева у своей двери.
С.Т. облокотился на калитку.
— Они еще не подают, — печально сказал он.
— Да-да, — ответила она. — Не раньше, чем после полуденной службы. Он весело улыбнулся. — Вы об этом не сказали.
— Извините. Вы очень голодны?
— Очень.
Она склонила голову к шитью. Потом посмотрела в обе стороны улицы. Помолчав секунду, чуть слышно проговорила:
— Я от вчерашнего дня оставила пирожок со свининой. Хотите?
— Только если вы разделите его со мной.
— Ох, нет. Я не могла бы… — Она опустила глаза к коленям, потом, снова подняла их. — Я совсем не голодна. Но вы можете его взять.
Она встала и исчезал в доме. Когда она вернулась, С.Т. открыл калитку и поднялся по ступенькам. Она вручила ему пирожок, завернутый в салфетку, и он уселся на крыльцо.
Она колебалась, и он, протянув вверх руку, поймал ее за запястье и усадил рядом с собой.
— Присядьте же, мадемуазель, или я покажусь страшным невежей тому, кто сможет меня увидеть.
— Ox, — сказала она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110
Он начал сомневаться, в здравом ли она уме. Или он сам. Горе может лишить рассудка. Может, этого никогда и не было: может быть, вообще не было семьи — ни отца, ни матери, ни потерянных сестер.
Он знал, что ему следует забыть о Ли Страхан. Но он уже здесь.
Главная улица расширилась у рыночной площади, открыв по одну сторону мост, а по другую — широкую приветливую аллею, обсаженную раскидистыми деревьями. В конце аллеи, поднимаясь на крутой склон горы, стоял красивый особняк из серебристого камня с медным куполом и изящной балюстрадой.
Он остановился.
Это он уже видел прежде. Фоном акварелей юной девушки, как он помнил, служил этот симметричный фасад с высокими окнами: аристократический, прекрасный, дружелюбно-приветливый.
«Сильверинг, Нортумберленд, 1764…»
Высокая трава оплела великолепные узорчатые чугунные ворота. Там, в конце прекрасной аллеи, вдоль которой вверх по склону взбирались аккуратные домики к венчающей их жемчужине, стоял сам Сильверинг, одинокий и запущенный, как гордый старый придворный, старающийся скрывать от окружающих признаки одряхления.
Он ощутил внезапное горячее влечение к Ли, — притупившаяся было боль вдруг комом встала в горле. С невыразимой печалью смотрел он на здание, где когда-то раздавался ее смех — смех, которого он сам никогда не слышал, — и это заставило его чувствовать себя одиноким, покинутым, униженным.
Здесь жила семья. Чудесная милая веселая семья, — судя по рисункам Ли. Он был свидетелем черного горя, которое таила в себе Ли, — из-за страшной гибели этой семьи.
Было ли так на самом деле? Может быть, страдание исказило ее восприятие прошлого? Но стоя здесь, в уютнейшем городке, разглядывая величественный особняк, он ощущал обаяние жизни, которую вела Ли в родительском доме. Он и сам порою тосковал о таком гнезде, полном родственников, тепла и веселья, — о том, чего у него-то никогда не было.
Но ведь он не может ей этого вернуть! Он понял это внезапно, вглядевшись в мертвые окна особняка. Прошлое невосстановимо. Нежные зарисовки в альбоме и этот заброшенный дом — не имеют уже никакой связи. Чтобы ни случилось с ее семьей — а он столь же мало верил в то, что эти жизнерадостные девушки были убиты, сколь и в то, что они могут воскреснуть, — мир акварелей исчез навсегда.
Дракон оказался выдумкой, и С.Т. никогда не сможет завоевать для нее то, чего ей действительно хочется, — жизнь, которую она потеряла.
Значит, он остался ни с чем. Ему нечем заслужить ее любовь, нечем покорить. Он отточил клинок, достиг прежних успехов в фехтовании, хорошо обучил серого негодяя. И все это за три недели — так он спешил к победе.
И все попусту. Он может убить Чилтона и вернуться в Рай с его головой в чертовой корзине, и не получит взамен ничего, кроме отрывистого «спасибо». И как может быть иначе? Она убедила себя, что хочет отмщения, превратила Чилтона в небывалого преступника, но она обнаружит, как бессмысленно мщение, как только его добьется.
Она отвернется от С.Т. и уйдет, оставив его таким же, как нашла.
Он скрестил руки, оперся спиной на крест, отмечающий место ярмарки, и подумал, каким жалким фатом он сейчас выглядит: как какой-то пылкий рекрут, прибывший на поле брани и обнаруживший, что, кроме него, на нем никого нет.
Дерьмо.
Не придумав ничего лучшего, он направился обратно по улице, бледно улыбнувшись хорошенькой девушке, которая сидела за кружевом в освещенном проеме двери. Он облокотился на калитку.
— Пожалуйста… не скажете ли вы, где я могу найти себе что-нибудь поесть?
— Очень охотно, — ответила она, откладывая работу и вскакивая с крыльца. Она подошла поближе и кивнула ему. — Вы должны пойти по главной улице в ту сторону, — она указала пальцем, наклонив голову к самому его плечу, перегнувшись через калитку, — потом потрудитесь повернуть направо в сторону холма, в первый переулок за ярмарочным крестом. Будьте добры миновать больницу, и в первом доме налево вы найдете обеденный зал для мужчин.
Все еще наклоняясь близко к нему, она подняла глаза. Ее простой тесный чепец скрывал локоны, но голубые глаза и светлая кожа заставили С.Т. представить себе изобилие белокурых волос.
С серьезной вежливостью он снял шляпу и поклонился.
— Благодарю вас, мисс, — проговорил он. И подмигнул ей.
Она изумленно уставилась на него.
— Мне это было нетрудно, — ответила она.
— Но мне это доставило истинное удовольствие. — Он снова надел шляпу. — Однако я отрываю вас от вашей работы.
— Да, — сказала она и вернулась домой, не добавив ни слова.
С.Т. постоял секунду, несколько удивленный внезапностью, с которой она удалилась. Потом повернулся и медленно пошел по улице в то сторону, куда она указала.
Маленькая черная стайка гостей-священников вышла из магазина за несколько ярдов перед ним. Они негромко переговаривались, обменивались мудрыми кивками и глубокомысленными взглядами. Один из них прикоснулся пальцем к полям шляпы и в одиночестве пошел дальше.
В доме, где был расположен обеденный зал для мужчин, на его стук никто не откликнулся. По запаху пищи он нашел дорогу на кухню, но обвязанные фартуками повара вежливо-непреклонно сказали, что еда не будет поставлена на стол до окончания полуденного богослужения. Они даже не согласились дать ему пресную лепешку с горячего противня, только что извлеченного из печки. Он ухмыльнулся, понес чепуху и стащил одну.
Они это обнаружили прежде, чем он успел улизнуть и, казалось, были так искренне расстроены ее потерей, что он сознался и вернул ее обратно, несмотря на то, что у него просто слюнки текли.
Изгнанный с позором из кухни, он побрел обратно по главной улице. Все та же девушка по-прежнему вязала кружева у своей двери.
С.Т. облокотился на калитку.
— Они еще не подают, — печально сказал он.
— Да-да, — ответила она. — Не раньше, чем после полуденной службы. Он весело улыбнулся. — Вы об этом не сказали.
— Извините. Вы очень голодны?
— Очень.
Она склонила голову к шитью. Потом посмотрела в обе стороны улицы. Помолчав секунду, чуть слышно проговорила:
— Я от вчерашнего дня оставила пирожок со свининой. Хотите?
— Только если вы разделите его со мной.
— Ох, нет. Я не могла бы… — Она опустила глаза к коленям, потом, снова подняла их. — Я совсем не голодна. Но вы можете его взять.
Она встала и исчезал в доме. Когда она вернулась, С.Т. открыл калитку и поднялся по ступенькам. Она вручила ему пирожок, завернутый в салфетку, и он уселся на крыльцо.
Она колебалась, и он, протянув вверх руку, поймал ее за запястье и усадил рядом с собой.
— Присядьте же, мадемуазель, или я покажусь страшным невежей тому, кто сможет меня увидеть.
— Ox, — сказала она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110