Она закрыла глаза, потом прикрыла их руками, потому что ей показалось, что она видит красного оленя, который крутился вокруг нее, норовя ударить ее своими рогами. Она хотела закричать, но поняла, что это ей не поможет, и думала, думала об одном: «Что я сделала? Что я им сделала?»
– Мария до Пилар, ты видела хотя бы одного мертвого в своей жизни?
– Нет, – ответила она, простонав.
– Но что такое умереть, ты знаешь?…
– Отвечай! – закричал другой голос, похоже Мигела.
– Знаю…
– Твоя сестра и твои братья тебя не любят. И знаешь почему?…
– Отвечай!
– Нет…
– Потому что ты убила мать. Убила, появляясь на свет…
– И потому мы тебя не любим…
– И никогда не будем любить.
– Первый же ребенок, который у тебя родится, должен убить тебя так же…
– Так же, как ты убила нашу мать… Понимаешь?…
Среди выкрикиваемых сестрой и братьями обвинений она слышала и еще чьи-то, чьи, она не знала, но их несли к ней стены, они сливались с обвинениями братьев и сестры, взлетали к сводчатому потолку и с гулом, как тяжелое копыто красного оленя, падали ей на голову и плечи. Тут она почувствовала, что сестра и братья к ней подходят и пальцы их вцепляются ей в волосы'. Руки ее были мокры от слез, но она не всхлипывала – она сдерживалась. Боялась, что плач их только разозлит, но повторяла: «Я ничего плохого не делала… нет, я ничего плохого не делала…»
– Ты должна сказать…
– Это я убила нашу мать…
– Давай говори… Говори, треклятая!…
– Это я убила нашу мать, – повторил тот же голос, что был голосом Эмилии Аделаиде.
И тут вдруг, сама не зная, как она отважилась, Мария до Пилар поднялась с пола и разразилась горькими рыданиями. И закричала, громко закричала:
– Нет… нет, не я… Нет!
– Нет ты, ты.
– Скажи, что ты!
Тогда она бросилась вперед к двери, но почувствовала, что на нее посыпались удары, однако боль от ударов была меньшей, чем от только что слышанных обвинений. Один из них схватил ее за косу, другой приоткрыл дверь, в которую заглянул лунный свет. И опять она закричала, громко закричала, зовя отца.
Тут они сели вокруг нее и принялись ее уговаривать, чтобы она не пугалась, потому что это шутка, игра, и об этой игре она никому ни слова не должна говорить.
– Обещаешь?
– Обещаю. Но не я убила, нет, не я, правда же, не я?
Возвращались они все вместе. Эмилия Аделаиде и Антонио Лусио держали ее за руки. Мигел шел сзади и посвистывал. Потом один из них начал петь, и они потребовали, чтобы и она пела, объясняя ей необходимость пением разогнать лесных ведьм. Антонио Лусио заговорил о ведьмах и оборотнях, которые утащат ее, если она расскажет о том, что было.
В эту ночь ее преследовал кошмар, она металась по постели и горела как в лихорадке. Ей снился олень, у которого красные рога росли по всему телу, от чего его белая шерсть, вспыхивая огнем, казалась тоже красной – он был живым костром, и везде, где он скакал, занимался огонь, а когда он Допрыгнул до неба, небо вспыхнуло и запылало пожаром.
Брижида послала за доктором Гонсалвесом, который высокую температуру приписал несварению желудка – возможно, все это из-за съеденного неспелого фрукта. Мария до Пилар молчала. Она не сказала ничего, никогда, никому, даже падре Алвину: ведь сестра и братья велели и на исповеди держать язык за зубами. Так семи лет от роду она узнала, что исповеднику доверяют далеко не все…
И на всю жизнь сохранила в себе горечь того обвинения, которое, возможно, с годами и забылось бы, если бы не холодность сестры и братьев, все время напоминавшая ей о том дне. И вот однажды сестра и братья увидели, что Мария до Пилар выросла в красивую девушку. Кому же выпадет счастье быть ее мужем? Нет, никому, отвечала она самой себе с горечью. Я никогда не выйду замуж, говорила она с волнением в голосе. С тех пор она и старалась во всем походить на мужчин: ездить верхом на коне, носить дома брюки для верховой езды, хотя ничего угловато-мальчишеского в ней не было. И пожалуй, единственное, к чему она стремилась, – быть незаметной для мужского глаза. Так Мария до Пилар думала избежать замужества. Ведь она чувствовала, она была уверена, что умрет в тот день, когда родит ребенка. Материнство пугало ее. Рядом с беременной она испытывала болезненное чувство вины и старалась уйти, скрыться, чтобы не прочесть в ее глазах обвинение себе. И всю свою ласку, часто чрезмерную, отдавала детям: ей казалось, что матери не так ласковы с ними, как те того заслуживают. И Эмилия Аделаиде, и жена Антонио Лусио – Мария Луиза Андраде – сердились на нее за то внимание, какое она уделяла их детям. Она их избалует своим нежничаньем.
Так и жила она, обуреваемая восторженным материнским инстинктом и страхом стать матерью.
И однажды вот здесь, где лежала теперь, она принялась ласкать Зе Педро, возможно, ревнуя его к мисс Карри, и ласкала как дитя, которого видела в объездчике лошадей. Да-а! Он действительно хорош собой. Ей бы хотелось иметь сына, похожего на него, только без риска для жизни, не рожая.
Она испытывала смятение чувств, а нахлынувшие воспоминания сменяли друг друга одни ярче других в зависимости от тех чувств и воспоминаний, которым были созвучны. И в то же время это была цепь тяжелых переживаний, которые заставляли кровоточить старую рану. Точно кто-то со стороны ткнул в нее, чтобы, испытывая боль, Мария до Пилар могла рассмотреть каждую клеточку себя самой.
Глава XXIII. Титул на два часа
С Диого Релвасом возымел желание познакомиться его величество. Любопытство короля к этому человеку, занимавшемуся земледелием, который представлялся ему куда более разумным, чем многие его министры, пробудили газеты и доклад шефа секретной полиции. Страстность разумного выступления и в то же время явная взволнованность раскрывали Релваса совсем с иной стороны, чем та, о которой он был наслышан от принца, присутствовавшего на бое быков в Мадриде.
Землевладелец Алдебарана, еще не до конца переваривший пилюлю, которую преподнесла ему жизнь, вручив деревенский скипетр Зе Бараоне, громко заявил о себе и привлек королевское внимание. Сделал он это шутя, но не без умысла. Диого Релвас хорошо знал, как развеять все возможные сомнения его величества по поводу индустрии: он напомнит ему, что Рибатежо – родина человека – творца земли, на которой тот сеет и собирает урожай, хороший урожай, и дань настоящего уважения к его труду была бы стимулом для этого района, всегда противостоящего чуждым идеям, приходящим из Франции. Ваше величество должны бы быть ближе к Португалии подлинных традиций, к отечественному сельскому хозяйству. Или н-нет?…
Когда дата визита короля к хозяину Алдебарана была определена, Диого Релвас созвал земледельцев, обсудил программу приема, как и все мелочи придворного этикета, купил еще несколько машин для сельскохозяйственного парада, изучил возможность каждого сельскохозяйственного дома, который примет участие в параде в соответствии с весом его в хозяйстве, и особое, может, даже слишком особое внимание уделил одежде своих крестьян, представлявших тавро Релваса, коль скоро эта одежда получила право быть одеждой участников корриды, хотя, конечно, красный жилет и штаны с носками не могли считаться очень традиционными.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100