В это время Яковлев, давно подстерегавший минутку, шепнул несколько слов капралу, дал себя узнать, указал на Толстова, на пожилого семеновца, на парня-запевалу как на коноводов толпы и быстро удалился, исполнив хитрую задачу, выпавшую на долю добровольца-шпиона в эту тревожную ночь. Ее мрак укрыл тяжелую фигуру кабинет-секретаря, уходящего походкой с развальцем поскорее домой, чтобы в мягкой постели отдохнуть от трудов, а на заре поспешить по начальству с докладом обо всем, что довелось слышать и видеть в эту тревожную ночь.
– Ви там ищо ругайть начальства! – злобно крикнул Гольмстрем, разобрав отдельные возгласы осажденных. – Всех перестреляй, как собак!.. Я имел приказ… Ньет можно делай бунд!.. Катовьсь! – обратился он к своим драгунам. – Ружьи на прицель… Раз… два… три… шетыри… пьять!..
Пока солдаты проделывали сложный прием подсыпки пороху на полку и брали на прицел, – толпа так и всколыхнулась, еще не веря глазам и ушам.
– В камратов… целить… Ловко… Ай да товарищи! – послышались укоризненные голоса.
Бабы с воем стали протискиваться вперед.
– Нас-то, нас-то с детками хошь повыпусти, господин капральный! – молили они. – Нам-то за што погибать!.. Помилосердуй!..
– Все выкади по один… А там руки вьязал все – и на кордегардий… Начальство будит разбираль…
Бабы гуськом потянулись из дверей и, как овцы, давали себя связывать, протягивая руки, плача и причитая вполголоса.
Мужики постарше тоже стали почесывать затылки и забубнили между собою:
– Што уж тута!.. Видимое дело: помирать приходится. Надо начальство слухать… Ишь, сколько их набежало с ружьишками… Вали, робя… Пущай вяжут…
И потянулись за бабами мужики, потом и парни. Скоро связанные по двое, по трое поясами, обрывками веревок, перевязями ружей, они стояли темною грудой тяжело дышащих фигур, по большей части с непокрытою головой, с раскрытой грудью, в одежде, изорванной во время свалки…
Только парень-запевала с двумя-тремя товарищами не пошел за всеми, остался с матросами и гвардейцами. Они все быстро стали сваливать в одну кучу обломки столов, скамьи, пустые бочки, громоздя нечто вроде баррикады, стены между собою и нападающими. И в то же время осыпали бранью дозорных, подбодряя друг друга:
– Вре-ешь!.. Мы не пойдем, как эти бараны, под обух!.. Сюды лезь… бери нас, немец… али стреляй всех… коли… А уж ежели…
Речь оборвалась. С улицы в окна и распахнутую дверь долетели крики, шумные голоса… Кто-то, слышно было, валил толпой по площади, и шаги сотни людей гулко отдавались на промерзлой земле.
– Братцы! Никак, наши! – первый смекнул Толстов. – Подмога, слышь!.. Гей, ты, у окна… Видишь, што ли, хто спешит! – обратился он к одному парню, который, наполовину высунувшись из узкого оконца, старался разглядеть, кто там спешит среди ночного мрака.
– И то гляжу!.. Наши! – радостно отозвался парень и заорал в пространство что было мочи: – Вали сюды!.. Выручай своих!.. Стреляют драгуны нас ни за што ни про што!..
Как рыба, он сделал несколько порывистых движений всем телом, пролез в узкое оконце и скрылся за ним, спеша навстречу подмоге.
Несколько солдат и матросов, следуя его примеру, стали протискиваться в это и другие три-четыре оконца, чтобы скорее выбраться из западни на волю. Уходя, они кричали оставшимся:
– Мы сзаду напрем на драгун треклятых!.. Все разом… Вы держитесь тута малость… Мы им покажем!..
Капрал видимо растерялся.
– Эта завсем бунд… Там што такой? – обратился он к драгуну, который появился на пороге из ночной темноты. – Кто там бежит ишо?..
– Так што подвалили своим на помочь камраты с ружьями… матросни не мало… И мужики с дубьем… Сотни три всех, почитай… Надоть помочь и нам звать, ваше скородие… Неустойка выходит…
– Бей барабан тревог… Трубить на сбор!.. Пока будем оставляйт эта сволочь! – решил Гольмстрем.
Прозвучала команда. Драгуны собрались в ряды и, сделав оборот кругом, стали быстро удаляться от харчевни в сторону, противоположную той, откуда темной лавой надвигалась помощь осажденным…
– Га!.. Наутек пошли! – загоготали оставшиеся в харчевне солдаты и матросы. – Испужался, бусурман треклятый… Улю-лю-лю!.. Лови его!..
И со свистом, с реготом, с шумом высыпали они на простор темной площади, громко заорали подходящим друзьям:
– Спасибо, братцы… Нечего торопиться… Вишь, сбежало драгунье дырявое!.. Хо-хо-хо!..
Свист, хохот и неистовое улюлюканье смутило даже тяжелый, темный мрак этой ненастной, тревожной ночи. Кое-кто стал развязывать баб и мужиков, которые понуро и молчаливо ожидали, чем кончится вся эта передряга, не ими затеянная, но едва не принесшая много новых мук и горя этим тихим, безответным людям, темному стаду людскому…
Глава III
РОКОВОЕ НАСЛЕДЬЕ
Прошла еще неделя.
Всю ночь не спал никто во дворце. Суетились люди, врачи дежурили у постели больной государыни. Придворные из более близких приезжали и уезжали.
На тревожные вопросы: «Что с государыней?» – получался печальный ответ: «Плохо по-прежнему, но есть еще надежда…»
Настало утро 17 октября. Медленно, печально потянулся день…
Цесаревна Елизавета, ночевавшая в покое, соседнем с опочивальней Анны, – так и не уехала к себе. О Бироне и говорить нечего. Он почти не отходил от больной. Жена его и дети с рассветом тоже были вызваны во дворец.
– Надо быть вам здесь на всякий случай… Вдруг опомнится государыня и спросит кого-либо из вас, – отрывисто пояснил жене герцог.
Лицо у него было бледное, отекшее, глаза воспалены, словно он не только провел бессонную ночь, но и сам страдал затаенной болезнью…
Быстро промелькнул пасмурный зимний день. Но людям, томившимся в стенах затихшего, печального дворца, он казался бесконечным!.. Кто был близко к опочивальне больной, вздрагивал ежеминутно от стонов и криков Анны, которую терзали жесточайшие колики. Сначала все снадобья, даваемые ей Бидлоо и де Гульстом, ее любимыми врачами, казались бесполезны. Но вот к вечеру, когда стали надвигаться ночные тени на дворец и на всю словно притихшую столицу, повелительница обширного царства, воющая и стенающая от боли, как самая простая служанка, молящая врачей убить ее скорее, если нельзя прекратить муку, – эта страдающая женщина, метавшаяся на постели, как огромная рыба, выброшенная на сушу, покрытая клейким, холодным потом, перестала понемногу вопить, стенать и затихла понемногу. Боли стали много легче. А может быть, просто и притупилась чувствительность организма, истощенного муками, одурманенного разными наркотическими снадобьями, какие давали Анне врачи.
Другая давно бы впала в забытье от всех микстур, принятых Анной. Но императрица, могучая телом, только почувствовала, что легкая дремота охватывает ее впервые за сорок с лишним часов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65