Гулкий топот копыт по застывшим холмам - это не с чем сравнить,
это ты там, внизу, вдоль оврагов ты вьешь свою нить,
там куда-то во тьму от дороги твоей отбегает ручей,
где на склоне шуршит твоя быстрая тень по спине кирпичей.
Ну и скачет же он по замерзшей траве, растворясь впотьмах,
возникая вдали, освещенный луной , на бескрайних холмах,
мимо черных кустов, вдоль оврагов пустых, воздух бьет по лицу,
говоря сам с собой , растворяется в черном лесу.
Вдоль оврагов пустых, мимо черных кустов, не отыщется след,
даже если ты смел и вокруг твоих ног завивается свет,
все равно ты его ни за что никогда не сумеешь догнать,
кто там скачет в холмах, я хочу это знать, я хочу это знать.
Кто там скачет, кто мчится под хладною мглой говорю,
одиноким лицом обернувшись к лесному царю -
обращаюсь к природе от лица треугольных домов,
кто там скачет один, освещенный царицей холмов?
Но еловая готика русских равнин поглощает ответ,
из распахнутых окон бьет прекрасный рояль, разливается свет,
кто-то скачет в холмах, освещенный луной, возле самых небес,
по застывшей траве , мимо черных кустов. Приближается лес.
Между низких ветвей лошадиный сверкнет изумруд,
кто стоит на коленях в темноте у бобровых запруд,
кто глядит на себя, отраженного в черной воде,
тот вернулся к себе, кто скакал по холмам в темноте.
Нет, не думай, что жизнь - это замкнутый круг небылиц,
ибо сотни холмов - поразительный круп кобылиц,
из которых в ночи, но при свете луны, мимо сонных округ,
засыпая во сне, мы стремительно скачем на юг.
Обращаюсь к природе: это всадники мчатся во тьму,
создавая свой мир по подобию вдруг твоему,
от бобровых запруд, от холодных костров пустырей
до громоздких плотин, до безгласной толпы фонарей.
Все равно - возвращенье, все равно даже в ритме баллад
есть какой-то разбег, есть какой-то печальный возврат.
Даже если Творец на иконах своих не живет и не спит,
появляется вдруг сквозь еловый собор что-то в виде копыт.
Ты, мой лес и вода, кто объедет, а кто, как сквозняк,
проникает в тебя, кто глаголет, а кто обиняк,
кто стоит в стороне, чьи ладони лежат на плече,
кто лежит в темноте на спине в леденящем ручье.
Не неволь уходить, разбираться во всем не неволь,
потому что не жизнь, а другая какая-то боль
приникает к тебе, и уже не слыхать, как приходит весна,
лишь вершины во тьме непрерывно шумят , словно маятник сна.
1962
- 20 -
ДВА СОНЕТА
1
Великий Гектор стрелами убит.
Его душа плывет по темным водам,
Шуршат кусты и гаснут облака,
вдали невнятно плачет Андромаха.
Теперь печальным вечером Аякс
бредет в ручье прозрачном по колено,
а жизнь бежит из глаз его раскрытых
за Гектором, а теплая вода
уже по грудь, но мрак переполняет
бездонный взгляд сквозь волны и кустарник,
потом вода опять ему по пояс,
тяжелый меч, подхваченный потоком,
плывет вперед
и увлекает за собой Аякса.
1961
2
Г.П.
Мы снова проживаем у залива,
и проплывают облака над нами,
и современный тарахтит Везувий,
и оседает пыль по переулкам,
и стекла переулков дребезжат.
Когда-нибудь и нас засыпет пепел.
Так я хотел бы в этот бедный час
приехать на окраину в трамвае,
войти в твой дом,
и если через сотни лет
придет отряд раскапывать наш город,
то я хотел бы, чтоб меня нашли
оставшимся на век в твоих объятьях,
засыпанного новою золой.
1962
- 21 -
ИСААК И АВРААМ
" Идем. Исак. Чего ты встал? Идем".
" Сейчас иду". - Ответ средь веток мокрых
ныряет под ночным густым дождем,
как быстрый плот - туда, где гаснет окрик.
По-русски Исаак теряет звук.
Ни тень его, ни дух ( стрела в излете)
не ропщут против буквы вместо двух
в пустых устах ( в его последней плоти ).
Другой здесь нет - пойди ищи-свищи.
И этой также - капли, крошки, малость.
Исак вообще огарок той свечи,
Что всеми Исааком прежде звалась.
И звук вернуть возможно - лишь крича :
" Исак! Исак!" - и это справа, слева:
" Исак! Исак!" - и в тот же миг свеча
колеблет ствол, и пламя рвется к небу.
Совсем иное дело - Авраам.
Холмы, кусты, врагов, друзей составить
в одну толпу, кладбища, ветки, храм -
и всех потом к нему воззвать заставить -
ответа им не будет. Будто слух
от мозга заслонился стенкой красной
с тех пор, как он утратил гласный звук
и странно изменился шум согласной.
От сих потерь он, вместо града стрел,
в ответ им шлет молчанье горла, мозга.
Здесь не свеча - здесь целый куст сгорел.
Пук хвороста. К чему здесь ведра Воска?
"Идем же, Исаак", - "Сейчас иду".
"Идем быстрей". - Но медлит тот с ответом.
"Чего ты там застрял?" - "Постой". - "Я жду".
(Свеча горит во мраке полным светом).
"Идем. Не отставай". - "Сейчас, бегу".
С востока туч ползет немое войско.
"Чего ты встал?" - "Глаза полны песку".
"Не отставай". - "Нет-нет". - "Иди, не бойся".
И пустыне Исаак и Авраам
четвертый день пешком к пустому месту
идут одни по всем пустым холмам,
что зыблются сродни (под ними) тесту.
Но то песок. Один густо песок.
И в нем трава (коснись - обрежешь палец),
чей корень - если б был - давно иссох.
Она бредет с песком, трава-скиталец.
Ее ростки имеют бледный цвет.
И то сказать- откуда брать ей соки?
В ней, как в песке, ни капли влаги нет.
На вкус она - сродни лесной осоке.
- 22 -
Кругом песок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32