Если так, то, скорее всего, это касается Кристины. Девочке вот-вот исполнится год, и ее больше нельзя будет здесь держать.
— Только не это! — заплакала Зуки.
— Ты уверена? — спросила Тереза.
Я сама с трудом удерживалась от слез.
— Мы должны что-то придумать, — сказала я.
— Послушай, но почему тогда Хардинг вызвала нас с тобой? — не унималась Тереза.
— Неужели тебе не понятно? — Меня всегда злило, когда Тереза возражала в ответ на очевидные вещи. — Чтобы мы поддержали Зуки. Я ведь сама пережила это со своими девочками, а ты у нас такая рассудительная.
— Ужасно! Зуки этого не перенесет.
Тереза смотрела на меня, как беспомощный щенок.
Для человека, который всегда призывает всех не сдаваться, она слишком быстро пала духом.
— Мы должны что-то придумать, — повторила я. — Зуки через год должны освободить условно. Нужно продержаться хотя бы это время.
Я почувствовала боль, которая всегда сжимает сердце, когда я вспоминаю своих девочек. С годами она не становится слабее.
— Лучше всего сказать Хардинг, что Кристина заболела, — решила я. — И тогда ее оставят с матерью.
Тереза растерянно посмотрела на меня, потом на Кристину.
— Да этот ребенок — воплощение здоровья! — воскликнула она.
— Больные дети не всегда плохо выглядят, — возразила я. — И вообще, я так понимаю, что Хардинг ухватится за любой предлог, чтобы не отдавать Кристину. Мы просто дадим ей повод.
— Но тогда девочку осмотрит врач, и все раскроется. Разве врача можно обмануть? — наивно сказала Зуки.
Я только фыркнула:
— Запросто! Ребенок же не разговаривает, а мы можем сказать, что она кашляла ночью, или что у нее была температура, или понос.
Тереза покачала головой.
— Ну, не знаю… — протянула она.
— Тереза, — сердито сказала я, — мы должны хотя бы попытаться. Девочка еще совсем крошечная, ей нужна мать. Это преступление — разлучать их. Мы это знаем, и Гвен это знает. Так что пошли!
Мы вызвали Маубри и сказали, что готовы. Она выпустила нас из блока, и мы медленно пошли по коридору. Зуки плакала не переставая.
— Хватит, — сказала я ей. — Ты должна вести себя так, словно ни о чем не догадываешься. Лучше подумай, что ты скажешь о болезни Кристины.
Но Зуки только хлюпала носом. Вслед за ней заплакала Кристина, да и у Терезы глаза были на мокром месте. Такими вот несчастными мы и вошли в кабинет Гвен. Вошли и остановились в удивлении. Наша начальница сияла от удовольствия. Она сразу же радостно кинулась к Кристине и защебетала:
— Как тут наша крошечка?
Может, она радовалась, что хотя бы девочка выйдет на свободу?
Наконец Хардинг уселась на свое место.
— У меня для вас новость, — заявила она. — Очень важная и очень хорошая.
Мы замерли в ожидании.
— Наша подруга Дженнифер Спенсер снова совершила чудо. Она добилась для вас полного помилования, для всех троих.
У меня на душе стало тяжело, как никогда. Ну вот, теперь Зуки, Кристина и Тереза выйдут на свободу, а я останусь здесь навсегда. Но Гвен улыбалась мне, хотя в глазах у нее стояли слезы. Это были слезы радости.
— Для тебя тоже, Мовита, — сказала она, словно читая мои мысли. — Ты свободна и можешь ехать домой.
Даже когда меня приговорили к пожизненному заключению, я не чувствовала себя такой беспомощной. Я понимала каждое слово в отдельности, но не могла усвоить, что значит эта фраза. Наконец до меня дошло. Я свободна и могу ехать домой. Но я не поверила Хардинг.
— Гвен, — прошептала я, — не надо меня обманывать.
— Это правда, Мовита!
На душе сразу стало светло, но я тут же опять испугалась. Я боялась, что в который раз вижу сон и скоро проснусь. Где-то плакала Зуки, что-то говорила Тереза. Они обнимались, кто-то трогал меня за плечо, но я была далеко.
— Боже, как же ей это удалось? Она просто святая! Я должна была сидеть еще два года… — радовалась Тереза.
Зуки качала Кристину и пела:
— Мы идем домой, детка. Мы идем домой.
А Хардинг взахлеб рассказывала о том, чего добилась Дженнифер.
— Она получила для вас полное помилование. Это значит, что вы сможете общаться на свободе сколько захотите. И вы не будете находиться под наблюдением, и вам не нужно будет отчитываться за свое поведение. А теперь идите, соберите свои вещи и возвращайтесь в контору.
Тут я испугалась по-настоящему, а Зуки спросила:
— Значит, нас отпустят прямо сейчас?
Хардинг засмеялась:
— Вы больше не заключенные и не имеете права находиться на территории тюрьмы.
После этих слов у меня подкосились ноги, я посмотрела на подруг, но их лица расплылись у меня перед глазами.
Очнулась я на полу. Гвен держала у моего носа ватку, от которой резко и неприятно пахло. Мне помогли встать, но я плохо держалась на ногах и не могла говорить.
— Пойдем, Мовита, — сказала Тереза. — Пойдем собираться. Я тебе помогу.
Гвен обняла меня.
— Все будет хорошо, Мовита, — уговаривала она меня, как ребенка. — Не беспокойся ни о чем, все будет просто замечательно. Возьми свои вещи и возвращайся сюда.
Я молча кивнула, и мы пошли обратно в камеру. И тут я зарыдала. Как будто слезы, которые я сдерживала все эти годы, прорвали плотину и полились мощным потоком. В камере Тереза начала разбирать свое барахло, а я беспомощно опустилась на койку. Слезы кончились, но навалилась ужасная слабость. Тогда Тереза — любительница давать советы — сказала:
— Возьми только то, что хочешь, а остальное не трогай — оставь, где лежит.
На этот раз совет оказался полезным. Я сняла со стены фотографии моих девочек, взяла их письма и рисунки. Больше мне ничего не хотелось.
— А куда же мы поедем отсюда? — растерянно спросила я Терезу.
— Хороший вопрос, но я тоже этого не знаю, — ответила она. — И на чем мы поедем?.. Слушай, я думаю, что Хардинг нам поможет. Мы получим деньги: остаток от магазинного фонда, наш заработок и сто долларов от штата. А если мы продадим наши акции, мы вообще разбогатеем! Не забывай об этом — мы состоятельные дамы.
— Но на то, чтобы продать акции, потребуется время. Я сама себя не узнавала — так я была растеряна.
— Ну что ты нервничаешь? Ведь Хардинг знает, что мы не можем просто взять и уйти отсюда на своих двоих.
Тереза могла не волноваться: у нее были сестры, большая дружная семья, а у меня только мои девочки — но они далеко отсюда.
Тереза посмотрела на вещи, которые я собрала.
— А ты не хочешь взять что-нибудь из одежды? Потом ты все купишь, но пока и это может пригодиться — надо же что-то носить.
Я посмотрела на тюремную робу, которую моделировала с такой любовью, и сказала себе: «Нет. Я это больше никогда не надену». Я взяла зубную щетку, пасту, полотенце и была полностью готова. Мы пошли к Зуки, чтобы помочь ей собрать вещи Кристины.
Я решила, что не буду ни с кем прощаться. Они оставались здесь, за решеткой, а мы выходили на свободу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
— Только не это! — заплакала Зуки.
— Ты уверена? — спросила Тереза.
Я сама с трудом удерживалась от слез.
— Мы должны что-то придумать, — сказала я.
— Послушай, но почему тогда Хардинг вызвала нас с тобой? — не унималась Тереза.
— Неужели тебе не понятно? — Меня всегда злило, когда Тереза возражала в ответ на очевидные вещи. — Чтобы мы поддержали Зуки. Я ведь сама пережила это со своими девочками, а ты у нас такая рассудительная.
— Ужасно! Зуки этого не перенесет.
Тереза смотрела на меня, как беспомощный щенок.
Для человека, который всегда призывает всех не сдаваться, она слишком быстро пала духом.
— Мы должны что-то придумать, — повторила я. — Зуки через год должны освободить условно. Нужно продержаться хотя бы это время.
Я почувствовала боль, которая всегда сжимает сердце, когда я вспоминаю своих девочек. С годами она не становится слабее.
— Лучше всего сказать Хардинг, что Кристина заболела, — решила я. — И тогда ее оставят с матерью.
Тереза растерянно посмотрела на меня, потом на Кристину.
— Да этот ребенок — воплощение здоровья! — воскликнула она.
— Больные дети не всегда плохо выглядят, — возразила я. — И вообще, я так понимаю, что Хардинг ухватится за любой предлог, чтобы не отдавать Кристину. Мы просто дадим ей повод.
— Но тогда девочку осмотрит врач, и все раскроется. Разве врача можно обмануть? — наивно сказала Зуки.
Я только фыркнула:
— Запросто! Ребенок же не разговаривает, а мы можем сказать, что она кашляла ночью, или что у нее была температура, или понос.
Тереза покачала головой.
— Ну, не знаю… — протянула она.
— Тереза, — сердито сказала я, — мы должны хотя бы попытаться. Девочка еще совсем крошечная, ей нужна мать. Это преступление — разлучать их. Мы это знаем, и Гвен это знает. Так что пошли!
Мы вызвали Маубри и сказали, что готовы. Она выпустила нас из блока, и мы медленно пошли по коридору. Зуки плакала не переставая.
— Хватит, — сказала я ей. — Ты должна вести себя так, словно ни о чем не догадываешься. Лучше подумай, что ты скажешь о болезни Кристины.
Но Зуки только хлюпала носом. Вслед за ней заплакала Кристина, да и у Терезы глаза были на мокром месте. Такими вот несчастными мы и вошли в кабинет Гвен. Вошли и остановились в удивлении. Наша начальница сияла от удовольствия. Она сразу же радостно кинулась к Кристине и защебетала:
— Как тут наша крошечка?
Может, она радовалась, что хотя бы девочка выйдет на свободу?
Наконец Хардинг уселась на свое место.
— У меня для вас новость, — заявила она. — Очень важная и очень хорошая.
Мы замерли в ожидании.
— Наша подруга Дженнифер Спенсер снова совершила чудо. Она добилась для вас полного помилования, для всех троих.
У меня на душе стало тяжело, как никогда. Ну вот, теперь Зуки, Кристина и Тереза выйдут на свободу, а я останусь здесь навсегда. Но Гвен улыбалась мне, хотя в глазах у нее стояли слезы. Это были слезы радости.
— Для тебя тоже, Мовита, — сказала она, словно читая мои мысли. — Ты свободна и можешь ехать домой.
Даже когда меня приговорили к пожизненному заключению, я не чувствовала себя такой беспомощной. Я понимала каждое слово в отдельности, но не могла усвоить, что значит эта фраза. Наконец до меня дошло. Я свободна и могу ехать домой. Но я не поверила Хардинг.
— Гвен, — прошептала я, — не надо меня обманывать.
— Это правда, Мовита!
На душе сразу стало светло, но я тут же опять испугалась. Я боялась, что в который раз вижу сон и скоро проснусь. Где-то плакала Зуки, что-то говорила Тереза. Они обнимались, кто-то трогал меня за плечо, но я была далеко.
— Боже, как же ей это удалось? Она просто святая! Я должна была сидеть еще два года… — радовалась Тереза.
Зуки качала Кристину и пела:
— Мы идем домой, детка. Мы идем домой.
А Хардинг взахлеб рассказывала о том, чего добилась Дженнифер.
— Она получила для вас полное помилование. Это значит, что вы сможете общаться на свободе сколько захотите. И вы не будете находиться под наблюдением, и вам не нужно будет отчитываться за свое поведение. А теперь идите, соберите свои вещи и возвращайтесь в контору.
Тут я испугалась по-настоящему, а Зуки спросила:
— Значит, нас отпустят прямо сейчас?
Хардинг засмеялась:
— Вы больше не заключенные и не имеете права находиться на территории тюрьмы.
После этих слов у меня подкосились ноги, я посмотрела на подруг, но их лица расплылись у меня перед глазами.
Очнулась я на полу. Гвен держала у моего носа ватку, от которой резко и неприятно пахло. Мне помогли встать, но я плохо держалась на ногах и не могла говорить.
— Пойдем, Мовита, — сказала Тереза. — Пойдем собираться. Я тебе помогу.
Гвен обняла меня.
— Все будет хорошо, Мовита, — уговаривала она меня, как ребенка. — Не беспокойся ни о чем, все будет просто замечательно. Возьми свои вещи и возвращайся сюда.
Я молча кивнула, и мы пошли обратно в камеру. И тут я зарыдала. Как будто слезы, которые я сдерживала все эти годы, прорвали плотину и полились мощным потоком. В камере Тереза начала разбирать свое барахло, а я беспомощно опустилась на койку. Слезы кончились, но навалилась ужасная слабость. Тогда Тереза — любительница давать советы — сказала:
— Возьми только то, что хочешь, а остальное не трогай — оставь, где лежит.
На этот раз совет оказался полезным. Я сняла со стены фотографии моих девочек, взяла их письма и рисунки. Больше мне ничего не хотелось.
— А куда же мы поедем отсюда? — растерянно спросила я Терезу.
— Хороший вопрос, но я тоже этого не знаю, — ответила она. — И на чем мы поедем?.. Слушай, я думаю, что Хардинг нам поможет. Мы получим деньги: остаток от магазинного фонда, наш заработок и сто долларов от штата. А если мы продадим наши акции, мы вообще разбогатеем! Не забывай об этом — мы состоятельные дамы.
— Но на то, чтобы продать акции, потребуется время. Я сама себя не узнавала — так я была растеряна.
— Ну что ты нервничаешь? Ведь Хардинг знает, что мы не можем просто взять и уйти отсюда на своих двоих.
Тереза могла не волноваться: у нее были сестры, большая дружная семья, а у меня только мои девочки — но они далеко отсюда.
Тереза посмотрела на вещи, которые я собрала.
— А ты не хочешь взять что-нибудь из одежды? Потом ты все купишь, но пока и это может пригодиться — надо же что-то носить.
Я посмотрела на тюремную робу, которую моделировала с такой любовью, и сказала себе: «Нет. Я это больше никогда не надену». Я взяла зубную щетку, пасту, полотенце и была полностью готова. Мы пошли к Зуки, чтобы помочь ей собрать вещи Кристины.
Я решила, что не буду ни с кем прощаться. Они оставались здесь, за решеткой, а мы выходили на свободу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92