чтобы взглянуть на мир с другой стороны. Теперь и она сама все время словно перемещалась по кругу, и то, что раньше было скрыто от глаз, теперь поражало и ошеломляло. Рассказ Ролло, подобно увесистой пощечине, вывел Кейт из истерики и вернул к реальности. Как будто перед ней прокрутили документальный фильм, скрупулезно и бесстрастно зафиксировавший все события прошедшей жизни.
Всю ночь она лежала не смыкая глаз, не в силах совладать с ураганом мыслей. Ровно в шесть она вскочила, натянула тренировочный костюм и побежала по пустынным улицам Челси к Гайд-парку. Она любила спорт. В школе она была чемпионкой по плаванию, великолепно играла в хоккей и волейбол. Когда ей было девять лет, она страстно влюбилась в лошадей и даже хотела стать наездницей.
В конце концов победила любовь к искусству, но она никогда не упускала возможности поездить верхом. Когда ей хотелось что-нибудь обдумать, она ходила пешком или бегала трусцой.
Пока она медленно бежала, ее освобожденная память устремилась в прошлое. Она ясно видела отца: коренастого — фигуру Кейт унаследовала от матери и ее сухопарых шотландских предков, — темноволосого, с проседью на висках. Когда он улыбался, в уголках карих глаз собирались морщинки. Впервые за много лет Кейт отдалась воспоминаниям, она могла спокойно думать о том, что прежде причиняло острую боль. Одно за другим она вынимала из тайников души события своей жизни и медленно, с забытым удовольствием рассматривала их, но уже не глазами ребенка. Кейт стала взрослой, всего за одну ночь она перестала рассуждать как четырнадцатилетняя девчонка, чувства которой как бы заморозились после пережитого потрясения.
Теперь, с высоты своих двадцати шести лет, она оглянулась назад и многое поняла. Безжалостный луч правды высветил странный союз ее родителей. Кейт поняла, что идеализировала их брак, чтобы усыпить собственные подозрения. Она стремилась защитить не только себя, но и своих родителей. Здравомыслящую, практичную даже в мелочах мать и пылкого, влюбленного в искусство отца.
Теперь она поняла: двух более разных людей трудно себе представить.
Как же отцу было тесно в клетке этого брака! Сьюзан Меллори была доброй женщиной, прекрасной матерью, отличной хозяйкой, верным другом, но воображение у нее начисто отсутствовало, в ее мире безраздельно царил здравый смысл. Случайная покупка, неумеренный восторг, импульсивное решение были не для Сьюзан. Все надлежало обдумать, рассчитать, тысячу раз взвесить. И одевалась она на редкость прозаично: добротный твид, скромные шерстяные кофточки. Она никогда не покупала кашемира, ей это казалось расточительством. Вещи от «Маркса и Спенсера» гораздо практичнее. Да, подумала Кейт, слово «практичный» можно было бы сделать маминым девизом. Но в детстве она никогда не позволяла себе критиковать мать. Когда ей хотелось иметь красивое белье вместо «практичного», что покупала ей Сьюзан, Кейт гнала мятежные мысли прочь. Маме лучше знать. Она ее любит.
Любая критика казалась Кейт предательством.
Однако, когда отец привез из-за границы совершенно непрактичный подарок, что-то абсолютно ненужное, но одним своим видом заставляющее замереть от восторга, Кейт была безгранично счастлива. Она до сих пор хранила все подарки отца в сундуке, который после продажи дома пришлось отправить на склад. Кейт хорошо помнила, как отец привез матери дорогое ожерелье, которое та отказалась носить — «Ты же знаешь, Чарльз, все эти побрякушки не для меня», — потом он стал привозить ей только «практичные» вещи: кожаную сумочку, дюжину хрустальных бокалов или вышитую скатерть, — их Сьюзан благосклонно принимала. Кейт всегда зорко следила за тем, чтобы не обидеть мать, она боялась показать, что в их семейном треугольнике только две стороны соединялись, а третья как бы была удалена от них в пространстве. Теперь она поняла, что мать это нисколько не волновало. «Кэтриона — папина дочка», — любила повторять она, бесстрастно констатируя очевидный факт. Или: «Не понимаю я всех этих артистических восторгов. Я, знаете ли, привыкла иметь дело с цифрами, и для меня нет ничего красивее стройной колонки цифр с правильной суммой внизу».
Мать интересовали мелочи жизни, а отца — грандиозные замыслы. Когда он возвращался из поездок, Кейт бросалась к нему на грудь. Она тормошила его, целовала, смеясь и чуть не плача от радости, а мать невозмутимо спрашивала: «Как съездил, Чарльз?» Сьюзан хотелось знать, что он купил, у кого я за сколько — все эти мелочи жизни, а Кейт отец рассказывал о красоте этих вещей — так ярко, что они во всем великолепии представали перед ней. А потом родители расходились по разным комнатам, даже не испытывая неловкости от того, что после долгой разлуки они не радуются встрече. Теперь Кейт поняла, что вторая жена всегда с нетерпением ждала возвращения Чарльза. Она принимала ванну, душилась и надевала что-то такое, отчего глаза у него загорались, и через несколько минут они, наверное, оказывались в их общей спальне, в какой-нибудь огромной кровати.
Наверное, Доминик называла ее отца папой. Конечно, кто же откажется иметь такого отца?! К тому же Доминик искренне восхищалась Чарльзом. Надеюсь, вы все вместе были счастливы. На фотографиях, которые Кейт видела в газетах, ее отец выглядел счастливым, вот почему Кейт вообразила, что мама умерла от горя. Конечно, это не так, у нее был врожденный порок сердца, а с годами ей становилось все хуже, вот и все. Сьюзан не была святой, она была самой обыкновенной женщиной, вышедшей замуж за необыкновенного мужчину. Он принял на себя ответственность за совершенный в беспамятстве проступок, а когда у него появилась дочь, излил на нее всю свою неутоленную любовь. Так продолжалось до тех пор, пока судьба не сжалилась над ним, послав ему наконец ту женщину, которую он должен был получить с самого начала.
Ее родители не были Тристаном и Изольдой. Ролло был прав: она думала только о себе и не хотела замечать одиночества отца, его тоски. Она не представляла себе жизни без него. Болел он редко, но, когда это случалось, она часами молилась в церкви, чтобы Бог не дал ему умереть. Когда заболела мать, Кейт самоотверженно ухаживала за ней, но в глубине души смирилась с ее уходом.
Кейт перешла на шаг, остановилась и, положив руки на пояс, сделала глубокий вдох. Она поняла: все эти двенадцать лет она оплакивала отца. Но чтобы выжить, ей пришлось превратить свою боль в ненависть.
Она подошла к ближайшей скамейке и опустилась на нее. Спустя какое-то время Кейт решительно поднялась и медленно побежала назад. Через некоторое время она без всякого удивления обнаружила, что стоит перед отелем «Риц», а на другой стороне улицы возвышалось здание «Деспардс».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153
Всю ночь она лежала не смыкая глаз, не в силах совладать с ураганом мыслей. Ровно в шесть она вскочила, натянула тренировочный костюм и побежала по пустынным улицам Челси к Гайд-парку. Она любила спорт. В школе она была чемпионкой по плаванию, великолепно играла в хоккей и волейбол. Когда ей было девять лет, она страстно влюбилась в лошадей и даже хотела стать наездницей.
В конце концов победила любовь к искусству, но она никогда не упускала возможности поездить верхом. Когда ей хотелось что-нибудь обдумать, она ходила пешком или бегала трусцой.
Пока она медленно бежала, ее освобожденная память устремилась в прошлое. Она ясно видела отца: коренастого — фигуру Кейт унаследовала от матери и ее сухопарых шотландских предков, — темноволосого, с проседью на висках. Когда он улыбался, в уголках карих глаз собирались морщинки. Впервые за много лет Кейт отдалась воспоминаниям, она могла спокойно думать о том, что прежде причиняло острую боль. Одно за другим она вынимала из тайников души события своей жизни и медленно, с забытым удовольствием рассматривала их, но уже не глазами ребенка. Кейт стала взрослой, всего за одну ночь она перестала рассуждать как четырнадцатилетняя девчонка, чувства которой как бы заморозились после пережитого потрясения.
Теперь, с высоты своих двадцати шести лет, она оглянулась назад и многое поняла. Безжалостный луч правды высветил странный союз ее родителей. Кейт поняла, что идеализировала их брак, чтобы усыпить собственные подозрения. Она стремилась защитить не только себя, но и своих родителей. Здравомыслящую, практичную даже в мелочах мать и пылкого, влюбленного в искусство отца.
Теперь она поняла: двух более разных людей трудно себе представить.
Как же отцу было тесно в клетке этого брака! Сьюзан Меллори была доброй женщиной, прекрасной матерью, отличной хозяйкой, верным другом, но воображение у нее начисто отсутствовало, в ее мире безраздельно царил здравый смысл. Случайная покупка, неумеренный восторг, импульсивное решение были не для Сьюзан. Все надлежало обдумать, рассчитать, тысячу раз взвесить. И одевалась она на редкость прозаично: добротный твид, скромные шерстяные кофточки. Она никогда не покупала кашемира, ей это казалось расточительством. Вещи от «Маркса и Спенсера» гораздо практичнее. Да, подумала Кейт, слово «практичный» можно было бы сделать маминым девизом. Но в детстве она никогда не позволяла себе критиковать мать. Когда ей хотелось иметь красивое белье вместо «практичного», что покупала ей Сьюзан, Кейт гнала мятежные мысли прочь. Маме лучше знать. Она ее любит.
Любая критика казалась Кейт предательством.
Однако, когда отец привез из-за границы совершенно непрактичный подарок, что-то абсолютно ненужное, но одним своим видом заставляющее замереть от восторга, Кейт была безгранично счастлива. Она до сих пор хранила все подарки отца в сундуке, который после продажи дома пришлось отправить на склад. Кейт хорошо помнила, как отец привез матери дорогое ожерелье, которое та отказалась носить — «Ты же знаешь, Чарльз, все эти побрякушки не для меня», — потом он стал привозить ей только «практичные» вещи: кожаную сумочку, дюжину хрустальных бокалов или вышитую скатерть, — их Сьюзан благосклонно принимала. Кейт всегда зорко следила за тем, чтобы не обидеть мать, она боялась показать, что в их семейном треугольнике только две стороны соединялись, а третья как бы была удалена от них в пространстве. Теперь она поняла, что мать это нисколько не волновало. «Кэтриона — папина дочка», — любила повторять она, бесстрастно констатируя очевидный факт. Или: «Не понимаю я всех этих артистических восторгов. Я, знаете ли, привыкла иметь дело с цифрами, и для меня нет ничего красивее стройной колонки цифр с правильной суммой внизу».
Мать интересовали мелочи жизни, а отца — грандиозные замыслы. Когда он возвращался из поездок, Кейт бросалась к нему на грудь. Она тормошила его, целовала, смеясь и чуть не плача от радости, а мать невозмутимо спрашивала: «Как съездил, Чарльз?» Сьюзан хотелось знать, что он купил, у кого я за сколько — все эти мелочи жизни, а Кейт отец рассказывал о красоте этих вещей — так ярко, что они во всем великолепии представали перед ней. А потом родители расходились по разным комнатам, даже не испытывая неловкости от того, что после долгой разлуки они не радуются встрече. Теперь Кейт поняла, что вторая жена всегда с нетерпением ждала возвращения Чарльза. Она принимала ванну, душилась и надевала что-то такое, отчего глаза у него загорались, и через несколько минут они, наверное, оказывались в их общей спальне, в какой-нибудь огромной кровати.
Наверное, Доминик называла ее отца папой. Конечно, кто же откажется иметь такого отца?! К тому же Доминик искренне восхищалась Чарльзом. Надеюсь, вы все вместе были счастливы. На фотографиях, которые Кейт видела в газетах, ее отец выглядел счастливым, вот почему Кейт вообразила, что мама умерла от горя. Конечно, это не так, у нее был врожденный порок сердца, а с годами ей становилось все хуже, вот и все. Сьюзан не была святой, она была самой обыкновенной женщиной, вышедшей замуж за необыкновенного мужчину. Он принял на себя ответственность за совершенный в беспамятстве проступок, а когда у него появилась дочь, излил на нее всю свою неутоленную любовь. Так продолжалось до тех пор, пока судьба не сжалилась над ним, послав ему наконец ту женщину, которую он должен был получить с самого начала.
Ее родители не были Тристаном и Изольдой. Ролло был прав: она думала только о себе и не хотела замечать одиночества отца, его тоски. Она не представляла себе жизни без него. Болел он редко, но, когда это случалось, она часами молилась в церкви, чтобы Бог не дал ему умереть. Когда заболела мать, Кейт самоотверженно ухаживала за ней, но в глубине души смирилась с ее уходом.
Кейт перешла на шаг, остановилась и, положив руки на пояс, сделала глубокий вдох. Она поняла: все эти двенадцать лет она оплакивала отца. Но чтобы выжить, ей пришлось превратить свою боль в ненависть.
Она подошла к ближайшей скамейке и опустилась на нее. Спустя какое-то время Кейт решительно поднялась и медленно побежала назад. Через некоторое время она без всякого удивления обнаружила, что стоит перед отелем «Риц», а на другой стороне улицы возвышалось здание «Деспардс».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153