Брови его были насуплены, глаза закрыты, однако по тому, как из его трубки то и дело поднимались тонкие спиральки дыма, я понял, что он глубоко заинтересован.
– Первой моей мыслью было, – продолжала она, – что разносчик из Линдхерста хочет таким образом привлечь внимание к какому-нибудь новомодному календарю, который он стремится продать, поэтому я и сорвала картинку, взяла ее с собой. Поднимаясь наверх в свою комнату, я встретила на лестнице отца.
«Вот что я нашла по дороге домой. Это было приколото к дереву, – сказала я. – Мне кажется, Макинни должен сказать посыльному, чтобы он доставлял свои товары, пользуясь входом для торговцев, а не прикалывал бы образцы где попало. И вообще я предпочитаю ангелов в белом. А вы, папа?»
Едва я успела произнести эти слова, как отец выхватил гравюру у меня из рук. С секунду он стоял, не произнося ни слова, глядя на листок бумаги, который держал в трясущихся руках, в то время как кровь отливала от его лица, приобретавшего мертвенно-бледную окраску.
«Что случилось, папа?» – воскликнула я, схватив его за руку. «Черные ангелы», – прошептал он, а затем, с ужасом оттолкнув мою руку, бросился в кабинет и запер за собой дверь.
С этого дня отец ни разу не выходил из дома. Целыми днями он либо читал, либо писал у себя в кабинете, или же подолгу совещался о чем-то с Джеймсом Тонстоном, чей мрачный, угрюмый характер чем-то напоминал его собственный. Я редко видела его, только что за столом, и жизнь моя была бы невыносимой, если бы не дружба одной благородной женщины. Это была миссис Нордхем, жена доктора из Бьюли. Она догадывалась, какую безрадостную жизнь я веду, и приезжала ко мне три раза в неделю, несмотря на открытую враждебность моего отца, который рассматривал ее визиты как нежелательное и бесцеремонное вторжение.
Несколько недель спустя, одиннадцатого февраля, чтобы быть точной, сразу после завтрака ко мне пришел наш слуга. У него было весьма странное выражение лица. «На сей раз это не посыльный из Линдхерста, – ворчливо сказал он, – и мне это совсем не нравится, мисс». – «В чем дело, Макинни?» – «Посмотрите на парадную дверь», – сказал он и удалился, ворча что-то себе под нос и поглаживая бороду.
Я поспешила к парадной двери и увидела, что к ней пришпилена картинка – аналогичная той, что была приколота к дубу. Однако она была не в точности такая же: на сей раз ангелов было только шесть, и внизу была нацарапана цифра «6». Я сорвала картинку с двери и смотрела на нее, чувствуя, как необъяснимым холодом сжимается сердце, и вдруг из-за моей спины протянулась рука и выхватила у меня картинку. Обернувшись, я увидела мистера Тонстона, который стоял позади меня. «Это к вам не относится, мисс Феррерс, – мрачно сказал он мне. – Благодарите за это Создателя». – «Но что это означает? – в отчаянии воскликнула я. – Если отцу грозит опасность, почему он не вызовет полицию?» – «Потому что полиция нам не нужна, – ответил он. – Поверьте, мы с вашим отцом вполне способны справиться с этим делом, милая барышня». Повернувшись на каблуках, он исчез в глубине дома. Он, должно быть, отнес эту картинку моему отцу, потому что тот после этого не выходил из своей комнаты в течение недели.
– Одну минуту, – прервал ее Холмс. – Не могли бы вы припомнить, когда именно вы нашли картинку на стволе дуба? Я хотел бы знать точную дату.
– Это было двадцать девятого декабря.
– А вторая, вы говорите, появилась на входной двери одиннадцатого февраля. Благодарю вас, мисс Феррерс. Прошу вас, продолжайте ваш интересный рассказ.
– Однажды вечером, это было, вероятно, недели две спустя, – продолжала наша клиентка, – мы с отцом сидели вместе за обедом. Погода была бурная, ненастная, лил сильный дождь, ветер завывал в каминных трубах старого здания, напоминая стоны потерянной души. Мы кончили обедать, и отец сидел задумавшись над своей рюмкой портвейна при свете тяжелого канделябра, освещавшего обеденный стол, как вдруг, подняв голову, он увидел мои глаза, – в это самое мгновение в них отразился ужас, от которого у меня вся кровь застыла в жилах. Передо мной и прямо над его головой было окно; оно было завешено неплотно, и в щели между полотнищами шторы было видно залитое дождем стекло, в котором отражался свет канделябра.
Сквозь эту щель в комнату смотрело лицо мужчины.
Нижняя часть его лица была прикрыта рукой, но из-под полей бесформенной шляпы можно было видеть глаза, горевшие злобным насмешливым блеском, устремленные прямо на меня.
Отец, должно быть, инстинктивно почувствовал, что опасность грозит нам сзади, из-за его спины, и, схватив со стола тяжелый канделябр, он швырнул его в окно,
Раздался ужасающий грохот, звон разбитого стекла, и я увидела, как взвилась штора, словно крылья гигантской летучей мыши, и в комнату через выбитое стекло со свистом ворвался ветер. Пламя оставшихся свечей померкло, и я потеряла сознание. Очнулась я у себя в комнате, в постели. На следующий день отец ни словом не обмолвился об этом происшествии, а окно было приведено в порядок – для этого пригласили кого-то из деревни. А теперь, мистер Холмс, мое повествование близится к концу.
Двадцать пятого марта – если быть точной, через шесть недель и три дня после того случая, – когда мы с отцом садились за стол завтракать, мы увидели на столе знакомую гравюру: девять черных ангелов в две группы: три и шесть. На этот раз в нижней части листка не было написано ничего.
– И что ваш отец? – очень серьезным тоном спросил Холмс.
– У моего отца был вид человека, который примирился с неизбежным и спокойно ждет свершения своей судьбы. Впервые за много лет он посмотрел на меня с нежностью. «Свершилось наконец, – сказал он. – Да это и к лучшему». Я бросилась перед ним на колени, умоляя его вызвать полицию и положить конец этим тайнам, которые бросали свою холодную тень на нашу уединенную жизнь. «Эта тень уже почти рассеялась, дитя мое», – ответил он. Потом, после минутного колебания, он положил руку мне на голову. «Если когда-нибудь к тебе обратится какой-нибудь незнакомый человек, – сказал он, – скажи ему только, что твой отец никогда не посвящал тебя в свои дела и велел передать, что имя мастера – на курке известного ружья. Запомни эти слова и забудь все остальное, если ты хоть сколько-нибудь ценишь лучшую, более счастливую жизнь, которая вскоре для тебя начнется». С этими словами он встал и вышел из комнаты.
С этого момента я его почти не видела, и наконец, собравшись с духом, я написала письмо сэру Роберту, сообщая ему, что у меня беда и мне необходимо с ним поговорить. И вот, придумав какой-то предлог, я ускользнула из дома и приехала в Лондон. Сэр Роберт, выслушав мою историю, посоветовал мне обратиться к вам и все откровенно вам рассказать.
1 2 3 4 5 6 7
– Первой моей мыслью было, – продолжала она, – что разносчик из Линдхерста хочет таким образом привлечь внимание к какому-нибудь новомодному календарю, который он стремится продать, поэтому я и сорвала картинку, взяла ее с собой. Поднимаясь наверх в свою комнату, я встретила на лестнице отца.
«Вот что я нашла по дороге домой. Это было приколото к дереву, – сказала я. – Мне кажется, Макинни должен сказать посыльному, чтобы он доставлял свои товары, пользуясь входом для торговцев, а не прикалывал бы образцы где попало. И вообще я предпочитаю ангелов в белом. А вы, папа?»
Едва я успела произнести эти слова, как отец выхватил гравюру у меня из рук. С секунду он стоял, не произнося ни слова, глядя на листок бумаги, который держал в трясущихся руках, в то время как кровь отливала от его лица, приобретавшего мертвенно-бледную окраску.
«Что случилось, папа?» – воскликнула я, схватив его за руку. «Черные ангелы», – прошептал он, а затем, с ужасом оттолкнув мою руку, бросился в кабинет и запер за собой дверь.
С этого дня отец ни разу не выходил из дома. Целыми днями он либо читал, либо писал у себя в кабинете, или же подолгу совещался о чем-то с Джеймсом Тонстоном, чей мрачный, угрюмый характер чем-то напоминал его собственный. Я редко видела его, только что за столом, и жизнь моя была бы невыносимой, если бы не дружба одной благородной женщины. Это была миссис Нордхем, жена доктора из Бьюли. Она догадывалась, какую безрадостную жизнь я веду, и приезжала ко мне три раза в неделю, несмотря на открытую враждебность моего отца, который рассматривал ее визиты как нежелательное и бесцеремонное вторжение.
Несколько недель спустя, одиннадцатого февраля, чтобы быть точной, сразу после завтрака ко мне пришел наш слуга. У него было весьма странное выражение лица. «На сей раз это не посыльный из Линдхерста, – ворчливо сказал он, – и мне это совсем не нравится, мисс». – «В чем дело, Макинни?» – «Посмотрите на парадную дверь», – сказал он и удалился, ворча что-то себе под нос и поглаживая бороду.
Я поспешила к парадной двери и увидела, что к ней пришпилена картинка – аналогичная той, что была приколота к дубу. Однако она была не в точности такая же: на сей раз ангелов было только шесть, и внизу была нацарапана цифра «6». Я сорвала картинку с двери и смотрела на нее, чувствуя, как необъяснимым холодом сжимается сердце, и вдруг из-за моей спины протянулась рука и выхватила у меня картинку. Обернувшись, я увидела мистера Тонстона, который стоял позади меня. «Это к вам не относится, мисс Феррерс, – мрачно сказал он мне. – Благодарите за это Создателя». – «Но что это означает? – в отчаянии воскликнула я. – Если отцу грозит опасность, почему он не вызовет полицию?» – «Потому что полиция нам не нужна, – ответил он. – Поверьте, мы с вашим отцом вполне способны справиться с этим делом, милая барышня». Повернувшись на каблуках, он исчез в глубине дома. Он, должно быть, отнес эту картинку моему отцу, потому что тот после этого не выходил из своей комнаты в течение недели.
– Одну минуту, – прервал ее Холмс. – Не могли бы вы припомнить, когда именно вы нашли картинку на стволе дуба? Я хотел бы знать точную дату.
– Это было двадцать девятого декабря.
– А вторая, вы говорите, появилась на входной двери одиннадцатого февраля. Благодарю вас, мисс Феррерс. Прошу вас, продолжайте ваш интересный рассказ.
– Однажды вечером, это было, вероятно, недели две спустя, – продолжала наша клиентка, – мы с отцом сидели вместе за обедом. Погода была бурная, ненастная, лил сильный дождь, ветер завывал в каминных трубах старого здания, напоминая стоны потерянной души. Мы кончили обедать, и отец сидел задумавшись над своей рюмкой портвейна при свете тяжелого канделябра, освещавшего обеденный стол, как вдруг, подняв голову, он увидел мои глаза, – в это самое мгновение в них отразился ужас, от которого у меня вся кровь застыла в жилах. Передо мной и прямо над его головой было окно; оно было завешено неплотно, и в щели между полотнищами шторы было видно залитое дождем стекло, в котором отражался свет канделябра.
Сквозь эту щель в комнату смотрело лицо мужчины.
Нижняя часть его лица была прикрыта рукой, но из-под полей бесформенной шляпы можно было видеть глаза, горевшие злобным насмешливым блеском, устремленные прямо на меня.
Отец, должно быть, инстинктивно почувствовал, что опасность грозит нам сзади, из-за его спины, и, схватив со стола тяжелый канделябр, он швырнул его в окно,
Раздался ужасающий грохот, звон разбитого стекла, и я увидела, как взвилась штора, словно крылья гигантской летучей мыши, и в комнату через выбитое стекло со свистом ворвался ветер. Пламя оставшихся свечей померкло, и я потеряла сознание. Очнулась я у себя в комнате, в постели. На следующий день отец ни словом не обмолвился об этом происшествии, а окно было приведено в порядок – для этого пригласили кого-то из деревни. А теперь, мистер Холмс, мое повествование близится к концу.
Двадцать пятого марта – если быть точной, через шесть недель и три дня после того случая, – когда мы с отцом садились за стол завтракать, мы увидели на столе знакомую гравюру: девять черных ангелов в две группы: три и шесть. На этот раз в нижней части листка не было написано ничего.
– И что ваш отец? – очень серьезным тоном спросил Холмс.
– У моего отца был вид человека, который примирился с неизбежным и спокойно ждет свершения своей судьбы. Впервые за много лет он посмотрел на меня с нежностью. «Свершилось наконец, – сказал он. – Да это и к лучшему». Я бросилась перед ним на колени, умоляя его вызвать полицию и положить конец этим тайнам, которые бросали свою холодную тень на нашу уединенную жизнь. «Эта тень уже почти рассеялась, дитя мое», – ответил он. Потом, после минутного колебания, он положил руку мне на голову. «Если когда-нибудь к тебе обратится какой-нибудь незнакомый человек, – сказал он, – скажи ему только, что твой отец никогда не посвящал тебя в свои дела и велел передать, что имя мастера – на курке известного ружья. Запомни эти слова и забудь все остальное, если ты хоть сколько-нибудь ценишь лучшую, более счастливую жизнь, которая вскоре для тебя начнется». С этими словами он встал и вышел из комнаты.
С этого момента я его почти не видела, и наконец, собравшись с духом, я написала письмо сэру Роберту, сообщая ему, что у меня беда и мне необходимо с ним поговорить. И вот, придумав какой-то предлог, я ускользнула из дома и приехала в Лондон. Сэр Роберт, выслушав мою историю, посоветовал мне обратиться к вам и все откровенно вам рассказать.
1 2 3 4 5 6 7