Опять ремонт делай. Я как вспомнил прошлые годы, волосы дыбом встали. И я решил сам. И что вы думаете — с блеском справился. Пришла комиссия во главе с каким-то строительным академиком. Мой метод они одобрили. Но, разумеется, авторство присвоили себе. И премию отхватили.
Примчалась Чинша. Сам Чин где-то кого-то не то встречает, не то провожает. Увидев потолок, Чинша расплакалась. Нам ее стало жалко. И мы ее утешали, как могли. Пообещали в кратчайший срок исправить положение и придать квартире прежний вид. Не помогло. Я с ума сойду с этой проклятой квартирой, сказала она. Я говорила мужу, переедем сразу, а там видно будет, что доделать, что нет. Не послушал, идиот. Все вы, мужчины, такие. Втемяшится в голову какая блажь, ничем не свернешь. И Чинша опять пустилась в слезы. Только после того, как я популярно пересказал статью из одного идиотского журнала об отрицательных эмоциях, Чинша прекратила рев.
Потом мы отправились на верхний этаж, выяснить в чем дело. Оказывается, хозяева перекрутили кран, и он ночью сорвался. Мы привели их в нашу квартиру(!), показали последствия и потребовали возместить ущерб. Иначе, мол приведем комиссию. При слове «комиссия» хозяева побледнели и выплатили все, что мы потребовали. А что, сказал Кандидат. Все справедливо. Почему Наши (они уже наши!) должны страдать из-за этих хмырей?! Не лицемерь, сказал я. Ты же знаешь, что это — единственный способ получить деньги за наш труд. Наши хозяева ни за что на свете нам за это дело не заплатят.
Бунт
Все уже было ясно. Собрание проходило именно так, как хотело начальство. Представитель Отдела был доволен. И было пора уже закругляться. Кто-то выкрикнул, что пора подвести черту, то есть прекратить прения. И председатель просто так, для красивого словца спросил, кто еще хочет высказаться. Он был уверен, что желающих не будет, ибо всем известно, что все желающие были намечены заранее и уже выступили. И тут во мне сработала какая-то пружинка. Я поднял руку и сказал, что хочу несколько слов добавить к выступлениям предыдущих ораторов. Поскольку я на собраниях никогда не выступал и считался политически пассивным, мое намерение произвело ошеломляющее впечатление. Зал замер на мгновение. Потом поднялся доброжелательный шумок, и все заулыбались. И мне дали слово в порядке исключения. Единогласно, причем. Одни хотели, чтобы я тоже приобщился наконец-то к настоящей полнокровной жизни коллектива. Другие хотели, чтобы я наконец-то перестал ходить в чистеньких и превратился в такую же способную на любую пакость дрянь, как и все они. Это — наши либералы. Они особенно были довольны. И лица их выражали поощрительное презрение. Мол, и ты такая же дрянь, как и мы. А тоже мне, прикидывался столько лет независимым. Бескорыстным. Бессеребреником. В старшие, небось, захотел. За квартиру старается. Теперь пойдет! У нас таких любят. Порядочный. Незапятнанный. В общем, пробрался я из самого последнего ряда из самого левого угла к трибуне. Взошел и почувствовал, что положение на трибуне ко многому обязывает. На тебя уставились сотни лиц. И выглядят они теперь совсем иначе, чем в кабинетах и коридорах. Наверно, так выглядят лица вражеских солдат, когда в бою встречаешься с ними в рукопашной. Лица врагов всегда кажутся безобразными. Я сначала растерялся. Начал что-то лепетать весьма интеллигентное. Но потом разозлился. Да кто ты в конце концов, сказал я себе. Такая же мразь, как и эти? Хватит. И тут-то я и выпалил. Мол, все дело Неврастеника — липа. Мол, никакой группы нет. Мол, такую грязь можно развести для любого из нас. Мол, вообще все это напоминает времена Хозяина. И судя по всему, мы заметно тяготеем к нашему недавнему гнусному прошлому. И так далее в таком же духе. И наговорил бы я бог знает что еще, если бы меня не лишили слова. Я вернулся на свое место. Никто на меня не смотрел. Я уже не существовал для них. Я не оправдал их ожидания. Потом с последним словом выступил Неврастеник и его сообщники. Они все, разумеется, признали свои ошибки. Они все осудили мое выступление как враждебную провокационную вылазку. Просили не исключать их из Братии, ибо они не могут без нее. Клялись искупить свою вину на любом участке нашего строительства, куда их пошлет Братия и т. д. Потом решали, как с ними поступать. Потом стали решать, как поступить со мной. Представитель Отдела сказал, что таким, как я, не место в Братии. На другой же день меня уволили. Почему меня не забрали, не пойму до сих пор. Впрочем, это никогда не поздно. Они ничего не забывают. Рано или поздно мы получим по заслугам. Они лишь откладывают возмездие до более подходящего момента. Они знают, когда следует взять. Им виднее.
О машинном искусстве
Вчера по телевизору, говорит Кандидат, была грандиозная передача о машинном искусстве. Весь цвет нашей ибанском литературы, музыки, живописи и техники участвовал. А болтали ужасающие банальности. Все в один голос твердили, что машина не может заменить человека как творца произведений искусства. А примерами доказывали, что можно создать машины, которые будут писать стихи, рисовать картины и сочинять музыку не хуже людей. Мол, это все дает возможность лучше понять законы творчества и двинуться к дальнейшему расцвету и т. п. В этом деле, говорит Физик, есть аспект, о котором они, конечно, ни слова не вякнули: что власти оставят для людей, а что сочтут целесообразным передать машинам? И каким машинам? Машину можно построить так, что она будет сочинять романы в духе ибанического реализма. Как по-вашему, допустят у нас машины, которые будут рисовать в духе Мазилы? А кто будет заведовать машинами? Представляете картинку: правительство дает задание институту — сочинителю романов создать к будущей неделе сотню романов на такие-то и такие-то темы. И точно в срок романчики готовы. И никаких хлопот. В полном соответствии с требованиями теории и текущего момента. И сбудется затаенная мечта ибанских властей назначать в великие поэты, художники, композиторы проверенных и заслуженных лиц из своей же среды. Ох, и драться же они между собой начнут за это. Будут распределять по рангам, говорит Кандидат. Пять романов и десять опер в год — Заведующему. По два романа и по три оперы в год — Заместителям. И так вплоть до низших чинов. Им — стишата, рисуночки, песенки. Шутки-шутками, говорю я, но тут у них есть одна здравая мысль:
машинизация искусства позволяет лучше разобраться в законах творческой деятельности. Возможно, говорит Физик. А что это даст? Что мы — благодаря этому научим наших писателей (а их — сто тысяч как минимум!) сочинять лучше Шекспира, композиторов (а их сколько?!) — лучше Бетховена, художников (а их, этих сколько?!) — лучше Рафаэля?! Неужели ты думаешь, что уровень искусства зависит от способа и глубины познания его законов?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48