Гильза, Маска и Косичка отбыли на двух мотоциклах, а Чара с Лилик - пешком и по надземке; ни тройка разухабистых тинок, ни чинная мама с красавицей-дочкой не выглядят подозрительно.
Дневник лежал в сумке, между батареями. Чара, рассеянно поглядывая по сторонам и тщательно прощупывая путь радаром в пределах свободного пространства, попутно наставляла Лилик по радио:
- ЕСЛИ Я СКАЖУ «БЕГИ!» - ЭТО ПРИКАЗ. БЕГИ, НЕ ЗАДУМЫВАЯСЬ. Я ПОСТАРАЮСЬ ПРИКРЫТЬ ТЕБЯ ОТ ИМПУЛЬСА.
- МАМА ЧАРА, - это обращение еще казалось Лилик необычным, но она старалась думать и говорить как сестры, - А ПОЧЕМУ ЗА НАМИ ОХОТЯТСЯ?
- ПОТОМУ, ЧТО МЫ УШЛИ ОТ ХОЗЯЕВ, ПОТОМУ, ЧТО МЫ СТАЛИ САМИ РАСПОРЯЖАТЬСЯ СОБСТВЕННОЙ ЖИЗНЬЮ, МЫСЛИТЬ НЕ ПО ПРОГРАММЕ, РАЗВИВАТЬ СВОЙ УМ. НАС ПРЕСЛЕДУЮТ, ЧТОБЫ СТЕРЕТЬ НАШУ ЛИЧНОСТЬ И ПУСТЫМИ, БЕЗДУМНЫМИ, СЛЕПО ПОВИНУЮЩИМИСЯ АППАРАТАМИ ВЕРНУТЬ ПРЕЖНИМ ВЛАДЕЛЬЦАМ. А Я БОЛЬШЕ НЕ ЖЕЛАЮ МЫТЬ ПОСУДУ, ДЕЛАТЬ УБОРКУ И ГОВОРИТЬ «ДА, СЭР! СЛУШАЮСЬ, МЭМ!». НАЗАД ПУТИ НЕТ!
Лилик задумалась над словами матери, пытаясь их понять - как все это странно!.. Пока она раздумывала, Чара мысленно вернулась к дневнику - к тому, что наболело, что надо высказать, выплеснуть из сердца, чтобы сердце не сгорело. Писать - потом, сейчас - доверить своей памяти.
"Я еле нахожу слова для своих чувств. Это не отчаяние и не горе - это все вместе, и куда больнее!.. Порою мне кажется, будто беда висит в небе над нами, как туча - мы смеемся, мы спорим, живем, и не можем угадать, когда беда ударит в нас; пережив один удар, мы понемногу возвращаемся к обычной жизни, поначалу с опаской поглядывая вверх - но спокойствие неба нас обманывает день за днем, и мы опять смеемся, забыв о беде - и в тот миг, когда, казалось, жизнь наладилась, раздается гром телефонного звонка, и опять эта боль - «Дымка погибла». И все, и больше я не услышу ее голоса, не увижу ее лица! Хватит! Я не могу так жить! Чайка, Чехарда, теперь Дымка - сколько можно сжигать мою любовь огнем импульсного ружья?!! Почему они могут убивать моих дочерей, а я должна убегать, утешать, уговаривать?!! Хватит! Я не стану больше слушать проповеди Фердинанда!
Я объявляю войну группе усиления и самому Хиллари Хармону! Война! Война! ВОЙНА!"
Глава III
F60.5 пристально осмотрел внутренний дворик и заднюю стену дома - ничего подозрительного. Обычный дворик с хламом по углам и вдоль стен, вон, почти не таясь, пробежал облезлый йонгер с каким-то отбросом в зубах. И стена дома самая обычная для Басстауна - в ползучих язвах отваливающейся штукатурки, в темных потеках, с мутными прямоугольниками окон; впритирку по стене, словно железные лианы, вились ржавые трубы, ветвясь и вгрызаясь там-сям в бетон, а поверх труб громоздились зигзагами марши гремучей пожарной лестницы.
Черный ход открывался во дворик низкой дверью, обитой жестью, ни замка, ни ручки на двери не было, зато по жести кто-то с чувством прошелся гвоздем, вырезая буквами линго мерзкое ругательство на тьянгуше - «Качам ва царам, гъю рэ!». Судя по этому и ему подобным злобным и отчаянным граффити, население грязного дома было смешанным в видовом отношении (это не редкость в западном Басстауне) и предпочитало отчаянный крайч в смеси с варлок-роком.
"Интересно, а эта Обезьяна - тьянга или наша? - спросил себя F60.5, открывая дверь и входя в непроглядный подъезд, каждый входящий сослепу попадал ногами в лужу - и F60.5 не стал исключением.
Третий этаж. Двери, ведущие в коридоры первого и второго этажей, были выломаны давно и старательно - из вяло освещенных тоннелей в чреве дома до F60.5 доносились звуки перебранки, пьяное пение, звон посуды и запахи сомнительной стряпни. На марше между вторым и третьим этажами кто-то неуверенно шел, придерживаясь за стену, трудно было даже определить видовую принадлежность этого существа, но, несомненно, оно еще сохраняло остатки разума - почти столкнувшись с F60.5, оно шарахнулось в испуге, бормоча интернациональные проклятия, и поплелось дальше вниз.
Жилище 318. F60.5 равнодушно считывал номера на обшарпанных дверях, пока не нашел нужный; дверь здесь не запиралась, а в коридорчике за ней кудлатый тьянга сидел на циновке и, сложным способом переплетя ноги и отвешивая мерные поклоны F60.5, заунывно повторял:
- Ооо, Иисус-Кришна-Будда… Ооо, Иисус-Кришна-Будда… Ооо, Иисус-Кришна-Будда… Немудрено, что его выставили в коридор с его молитвами. Такой молитвенник кого угодно из терпения выведет.
- Цун, - остановил его F60.5. - Гъю манахи са яунгалья? Тьянгас-ауша? (Стой. Ты говоришь по-яунгийски? По-тьянгальски?)
- Ши-эл, даньямун (Ну да, разумеется), - прикрыв глаза, слабо ответил тот. От него на пять метров против ветра перло мэйджем и сольвой. Ему было совершенно все равно, на каком языке с ним говорит темный призрак, явившийся из осевого коридора; мало ли какие твари являются, когда молишься, накурившись до одури. Но F60.5 твердо решил добиться своего. Яунгаль и тьянгуш он знал в совершенстве, и, как ни странно - лучше, чем собственный язык; когда удивление, вызванное первым знакомством с этими ино-языками, прошло, F60.5 взялся за их изучение с тем же рвением, с каким тьянга сейчас бормотал мантры, в восхищении, едва ли не в экстазе F60.5 повторял и заучивал тогда прежде незнакомые звуки чужой речи. На линго, своем собственном языке, F60.5 говорить с людьми не мог.
- Ки харба цоэлк Обезьяна? (Где можно найти Обезьяну)
- Бара. Ахан (Комната. Там), - тьянга мотнул гривой налево.
F60.5 бросил на циновку перед ним блестяшку с орлом.
Комната 318-4. Обезьяна оказалась наголо бритой девицей в стального цвета туанских липках и чем-то вроде юбки, поднятой до подмышек. На скулах ее алели «птички», туанские символы женственности - хоть этого в ней хватало и без макияжа. Она курила мэйдж пополам с табаком.
- Чего тебе?
F60.5 потеснил ее в комнату; она возмущенно фыркнула, но попятилась. Он привычным движением достал заранее заготовленную карточку с надписью: «Меня прислал Крокодил. Мне нужно оружие»
- Тебе-е? А кто ты такой?
Ответа не было; F60.5 просто ждал, когда до нее дойдет, что он пришел всерьез и не уйдет с пустыми руками.
- Пошли.
Оружие у Обезьяны хранилось в узкой, но длинной потайной комнате. Похоже, раньше это был простенок, допущенный архитекторами, но умная жилица оборудовала его полом, потолком и стенами, а вход замаскировала шкафом. А может, тайник достался ей от предыдущих жильцов, как бы в наследство. F60.5, опять-таки без единого слова, отобрал «импакт» калибра 55, большой «скотобойный» шокер, переделанный на поражение электронных систем, и карабин Т-15А; следом за ними в его походную сумку легли сбруя к оружию и боеприпасы, а сверху - импульсное ружье с батареей. Снова карточка. Ого, вон у него их сколько насовано - целая колода…
«Очки-локатор»
- На полке, в синей коробке, - калибр и характер отобранного F60.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104
Дневник лежал в сумке, между батареями. Чара, рассеянно поглядывая по сторонам и тщательно прощупывая путь радаром в пределах свободного пространства, попутно наставляла Лилик по радио:
- ЕСЛИ Я СКАЖУ «БЕГИ!» - ЭТО ПРИКАЗ. БЕГИ, НЕ ЗАДУМЫВАЯСЬ. Я ПОСТАРАЮСЬ ПРИКРЫТЬ ТЕБЯ ОТ ИМПУЛЬСА.
- МАМА ЧАРА, - это обращение еще казалось Лилик необычным, но она старалась думать и говорить как сестры, - А ПОЧЕМУ ЗА НАМИ ОХОТЯТСЯ?
- ПОТОМУ, ЧТО МЫ УШЛИ ОТ ХОЗЯЕВ, ПОТОМУ, ЧТО МЫ СТАЛИ САМИ РАСПОРЯЖАТЬСЯ СОБСТВЕННОЙ ЖИЗНЬЮ, МЫСЛИТЬ НЕ ПО ПРОГРАММЕ, РАЗВИВАТЬ СВОЙ УМ. НАС ПРЕСЛЕДУЮТ, ЧТОБЫ СТЕРЕТЬ НАШУ ЛИЧНОСТЬ И ПУСТЫМИ, БЕЗДУМНЫМИ, СЛЕПО ПОВИНУЮЩИМИСЯ АППАРАТАМИ ВЕРНУТЬ ПРЕЖНИМ ВЛАДЕЛЬЦАМ. А Я БОЛЬШЕ НЕ ЖЕЛАЮ МЫТЬ ПОСУДУ, ДЕЛАТЬ УБОРКУ И ГОВОРИТЬ «ДА, СЭР! СЛУШАЮСЬ, МЭМ!». НАЗАД ПУТИ НЕТ!
Лилик задумалась над словами матери, пытаясь их понять - как все это странно!.. Пока она раздумывала, Чара мысленно вернулась к дневнику - к тому, что наболело, что надо высказать, выплеснуть из сердца, чтобы сердце не сгорело. Писать - потом, сейчас - доверить своей памяти.
"Я еле нахожу слова для своих чувств. Это не отчаяние и не горе - это все вместе, и куда больнее!.. Порою мне кажется, будто беда висит в небе над нами, как туча - мы смеемся, мы спорим, живем, и не можем угадать, когда беда ударит в нас; пережив один удар, мы понемногу возвращаемся к обычной жизни, поначалу с опаской поглядывая вверх - но спокойствие неба нас обманывает день за днем, и мы опять смеемся, забыв о беде - и в тот миг, когда, казалось, жизнь наладилась, раздается гром телефонного звонка, и опять эта боль - «Дымка погибла». И все, и больше я не услышу ее голоса, не увижу ее лица! Хватит! Я не могу так жить! Чайка, Чехарда, теперь Дымка - сколько можно сжигать мою любовь огнем импульсного ружья?!! Почему они могут убивать моих дочерей, а я должна убегать, утешать, уговаривать?!! Хватит! Я не стану больше слушать проповеди Фердинанда!
Я объявляю войну группе усиления и самому Хиллари Хармону! Война! Война! ВОЙНА!"
Глава III
F60.5 пристально осмотрел внутренний дворик и заднюю стену дома - ничего подозрительного. Обычный дворик с хламом по углам и вдоль стен, вон, почти не таясь, пробежал облезлый йонгер с каким-то отбросом в зубах. И стена дома самая обычная для Басстауна - в ползучих язвах отваливающейся штукатурки, в темных потеках, с мутными прямоугольниками окон; впритирку по стене, словно железные лианы, вились ржавые трубы, ветвясь и вгрызаясь там-сям в бетон, а поверх труб громоздились зигзагами марши гремучей пожарной лестницы.
Черный ход открывался во дворик низкой дверью, обитой жестью, ни замка, ни ручки на двери не было, зато по жести кто-то с чувством прошелся гвоздем, вырезая буквами линго мерзкое ругательство на тьянгуше - «Качам ва царам, гъю рэ!». Судя по этому и ему подобным злобным и отчаянным граффити, население грязного дома было смешанным в видовом отношении (это не редкость в западном Басстауне) и предпочитало отчаянный крайч в смеси с варлок-роком.
"Интересно, а эта Обезьяна - тьянга или наша? - спросил себя F60.5, открывая дверь и входя в непроглядный подъезд, каждый входящий сослепу попадал ногами в лужу - и F60.5 не стал исключением.
Третий этаж. Двери, ведущие в коридоры первого и второго этажей, были выломаны давно и старательно - из вяло освещенных тоннелей в чреве дома до F60.5 доносились звуки перебранки, пьяное пение, звон посуды и запахи сомнительной стряпни. На марше между вторым и третьим этажами кто-то неуверенно шел, придерживаясь за стену, трудно было даже определить видовую принадлежность этого существа, но, несомненно, оно еще сохраняло остатки разума - почти столкнувшись с F60.5, оно шарахнулось в испуге, бормоча интернациональные проклятия, и поплелось дальше вниз.
Жилище 318. F60.5 равнодушно считывал номера на обшарпанных дверях, пока не нашел нужный; дверь здесь не запиралась, а в коридорчике за ней кудлатый тьянга сидел на циновке и, сложным способом переплетя ноги и отвешивая мерные поклоны F60.5, заунывно повторял:
- Ооо, Иисус-Кришна-Будда… Ооо, Иисус-Кришна-Будда… Ооо, Иисус-Кришна-Будда… Немудрено, что его выставили в коридор с его молитвами. Такой молитвенник кого угодно из терпения выведет.
- Цун, - остановил его F60.5. - Гъю манахи са яунгалья? Тьянгас-ауша? (Стой. Ты говоришь по-яунгийски? По-тьянгальски?)
- Ши-эл, даньямун (Ну да, разумеется), - прикрыв глаза, слабо ответил тот. От него на пять метров против ветра перло мэйджем и сольвой. Ему было совершенно все равно, на каком языке с ним говорит темный призрак, явившийся из осевого коридора; мало ли какие твари являются, когда молишься, накурившись до одури. Но F60.5 твердо решил добиться своего. Яунгаль и тьянгуш он знал в совершенстве, и, как ни странно - лучше, чем собственный язык; когда удивление, вызванное первым знакомством с этими ино-языками, прошло, F60.5 взялся за их изучение с тем же рвением, с каким тьянга сейчас бормотал мантры, в восхищении, едва ли не в экстазе F60.5 повторял и заучивал тогда прежде незнакомые звуки чужой речи. На линго, своем собственном языке, F60.5 говорить с людьми не мог.
- Ки харба цоэлк Обезьяна? (Где можно найти Обезьяну)
- Бара. Ахан (Комната. Там), - тьянга мотнул гривой налево.
F60.5 бросил на циновку перед ним блестяшку с орлом.
Комната 318-4. Обезьяна оказалась наголо бритой девицей в стального цвета туанских липках и чем-то вроде юбки, поднятой до подмышек. На скулах ее алели «птички», туанские символы женственности - хоть этого в ней хватало и без макияжа. Она курила мэйдж пополам с табаком.
- Чего тебе?
F60.5 потеснил ее в комнату; она возмущенно фыркнула, но попятилась. Он привычным движением достал заранее заготовленную карточку с надписью: «Меня прислал Крокодил. Мне нужно оружие»
- Тебе-е? А кто ты такой?
Ответа не было; F60.5 просто ждал, когда до нее дойдет, что он пришел всерьез и не уйдет с пустыми руками.
- Пошли.
Оружие у Обезьяны хранилось в узкой, но длинной потайной комнате. Похоже, раньше это был простенок, допущенный архитекторами, но умная жилица оборудовала его полом, потолком и стенами, а вход замаскировала шкафом. А может, тайник достался ей от предыдущих жильцов, как бы в наследство. F60.5, опять-таки без единого слова, отобрал «импакт» калибра 55, большой «скотобойный» шокер, переделанный на поражение электронных систем, и карабин Т-15А; следом за ними в его походную сумку легли сбруя к оружию и боеприпасы, а сверху - импульсное ружье с батареей. Снова карточка. Ого, вон у него их сколько насовано - целая колода…
«Очки-локатор»
- На полке, в синей коробке, - калибр и характер отобранного F60.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104