И позвонил Басину:
— Слушай, капитан, ничего я тебе не дам. Понял? — Капитан сразу смекнул: комдив не выклянчил подкрепления у армии. — И не зарывайся. Помни, что позади нас — Москва, а фриц резервов нащиплет.
Смеркалось. Начинался морозец. Злые от усталости и потерь роты занимали свои траншеи. Они были подправлены и подчищены. Уточнялись потери. Противник бросал в бой все новые и новые, прибывающие на машинах подразделения, и майор Голубченко, маневрируя огнем, сдерживал их. Но вскоре вблизи некоторых огневых стали рваться снаряды — противник начал контрбатарейную борьбу. Значит, прибыла его артиллерия из резерва. Басин посоветовался с майором, и оба приняли решение — артиллеристам сменить огневые. Приготовиться к отражению атаки.
— Кривоножко! — сказал по телефону командир полка. — Выводи роту Мкрытчана. Все.
Отвоевались.
Глава двадцать вторая
Со своей разлапистой ели Костя Жилин хорошо видел, как рвутся тяжелые снаряды в гуще спрыгивающих с машин немецких солдат, и радовался не их смертям и страданиям (он их не видел. На войне большинство солдат не видит тех, кого они убивают или ранят: слишком дальнобойно оружие, слишком велики для человеческого глаза расстояния), а другому: как же он хорошо придумал с трассирующими пулями и какими же умными оказались те артиллеристы, которые поняли его.
Когда выскакивающие из-под артналета солдаты побежали в сторону передовой, снайпер притих: контуженные страхом немцы могли наскочить на него. Их контратаку он почти не видел — поле боя закрывали перелески, но, ориентируясь по вспышкам перестрелок и гранатных разрывов, Жилин в общем-то довольно точно определял, что творится за его спиной. И потому, что все время прислушивался, отметил, что Джунус тоже прекратил стрельбу, — раньше его выстрелы он иногда слышал. А уж потом, когда противник стал выдвигать пехоту много правее, Костя решил, что пришло время менять огневую и перебираться поближе к Джунусу. Да и патронов поубавилось — он расстрелял почти весь прихваченный с собой боезапас.
И справа и слева от промерзшего болота то в одиночку, то группами перебегали немцы в маскхалатах и маскировочных костюмах — те, что пришли из резерва. Потому, когда Жилин слез с ели и, прячась за стволами деревьев и в кустарнике, пробирался к соседу, никто, даже и заметив его, не обратил бы на него внимания.
Он нашел Джунуса в кустарнике. Вернее, Джунус сам хрипло окликнул его. Снайпер замаскировался отлично — в трех шагах не различишь. Был он серовато-бледен и торжественно покоен.
Ты чего? — бросился к нему Жилин.
— Отвоевался, — усмехнулся, словно оскалился, Джунус, взглядом показав на винтовку.
Ее цевье и приклад были расщеплены, оптический прицел помят.
— Та-ак. Перевязывался?
— Нет, — виновато помотал головой Джунус:
— Не дотянусь… Левое плечо — тоже.
Костя помолчал, прикидывая, как бы половчее перевязать товарища, потом решительно, как он поступал всегда, когда сталкивался с настоящим, важным делом, надорвал и приготовил индивидуальный пакет и стал раздевать Джунуса. Стеганку он аккуратно, чтоб сохранить живое тепло, сложил и покрыл маскировочной курткой, под нее же сунул гимнастерку и байковую, в кровавых подтеках, рубашку, а нижнею, мокрую от крови, бязевую — сразу же порвал на тряпки. Потом обтер, поплевав, тряпками вокруг раны и наложил повязки — две пули пробили оба плеча. Он работал быстро, споро, как будто только тем всегда и занимался, что перевязывал раненых. Джунус покорно подчинялся.
Его смуглая кожа покрылась пупырышками, но он не успел промерзнуть — Костя одел его быстро.
— Ну вот… Мы еще покувыркаемся.
Зимний день серел, с Вар шавки потянуло холодом. В дальнем перелеске гудели машины — противник подбрасывал подкрепления. Горьким был воздух — от взрывчатки и оттаявших осин, горькими были губы — весь день без еды и без курева. И Жилин сказал:
— Ладно, Джунус, мы, обратно, живы, а живым пошамать не грех.
Они пожевали сала с хлебом, заели снегом. Стрелять Жилин не стал: далеко, да и опасно, можно выдать себя.
Когда стало смеркаться, немцев прибавилось, и они шагали к Варшавке совсем рядом. По шуму удаляющегося боя Костя понял, что наступление но удалось и батальоны возвращаются на исходные. Конечно, можно было уйти в тыл противника и там искать партизан. Бросить раненого Джунуса Костя не мог, но и с ним на руках не пробьешься.
Джунус словно угадал жилинские раздумья и, вздохнув, рассказал, как погиб Малков.
— Выберемся — не забудь доложить, — сказал Костя и спросил:
— Как думаешь, откуда у него на такое сил, хватило? А?
— Смерть тоже с пользой должна быть. — Джунус прикрыл глаза и задумался. Костя понял его мысли гранаты на поясе Джунуса уже были связаны шнурочком.
— На крайний случай и такое, конечно, годится, — сказал Жилин. — Но главное…
Впрочем, чего уж главнее может быть?
— Может, — серьезно ответил Джунус, не открывая глаз. — Я думал. Может. Вот я умру.
Ну — что? Ну и умру. Все умрут. Но, понимаешь, я теперь не совсем умру.
Они помолчали, и Джунус, не дождавшись от Кости вопроса, открыл глаза к требовательно посмотрел на него.
— Не понимаешь?
— Не все.
— Мы кто теперь? Большевики. И мы теперь совсем умереть не можем.
Костя недоуменно, но с интересом посмотрел на Джунуса.
— Конечно! Что б теперь ни было, а все равно в Москве мы теперь в списках. Навечно в списках…
— Возможно… — уклончиво ответил Костя, а Джунус, рассердился:
— Точно! Внуки наши, правнуки и те будут знать — умерли коммунистами. Вот и не умрем до конца…
Он внезапно ослабел и тихонько, болезненно покашлял, в груди у него поклокатывало.
Сердца у Кости сжалось. "В списках-то останемся, а… — но сейчас же заставил, себя подумать над словами Джунуса. — А что… Он, пожалуй, прав. След теперь от нас навсегда останется. Навсегда".
Вслух он сказал:
— Темнеет… Пора и собираться. Пройдешь хоть малость?
Джунус молча кивнул, сглотнул, а клокотание в его груди прекратилось.
Справа и слева от перелеска шли немцы — в одиночку, а больше парами и группами.
Вдалеке ревели буксующие машины — разворачивалась подошедшая артиллерия, и от соседей справа перебегали группы противника — занимали оставленный третьим батальоном клинышек.
Жилин и Жалсанов медленно пошли к передовой. В сумерках, да еще в кустарниках, их, вероятно, никто не заметил, да и заметив, не старались бы опознать. Наступила великая неразбериха смены немецких частей: оборонявшиеся — выбитые, потрепанные — подавались на юг, к Зайце вой горе, а на их место продвигались пришедшие из резерва.
Отдохнувшие, с окрепшей на постоях дисциплиной и чувством порядка, они делали свое дело сноровисто и сосредоточенно, не обращая внимания на тех, контуженных боем, кто пытался разыскать свою землянку, чтобы найти брошенное второпях шмотье, проверить — точно ли убит товарищ, с которым столько времени торчали на этих неприступных для русских позициях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95
— Слушай, капитан, ничего я тебе не дам. Понял? — Капитан сразу смекнул: комдив не выклянчил подкрепления у армии. — И не зарывайся. Помни, что позади нас — Москва, а фриц резервов нащиплет.
Смеркалось. Начинался морозец. Злые от усталости и потерь роты занимали свои траншеи. Они были подправлены и подчищены. Уточнялись потери. Противник бросал в бой все новые и новые, прибывающие на машинах подразделения, и майор Голубченко, маневрируя огнем, сдерживал их. Но вскоре вблизи некоторых огневых стали рваться снаряды — противник начал контрбатарейную борьбу. Значит, прибыла его артиллерия из резерва. Басин посоветовался с майором, и оба приняли решение — артиллеристам сменить огневые. Приготовиться к отражению атаки.
— Кривоножко! — сказал по телефону командир полка. — Выводи роту Мкрытчана. Все.
Отвоевались.
Глава двадцать вторая
Со своей разлапистой ели Костя Жилин хорошо видел, как рвутся тяжелые снаряды в гуще спрыгивающих с машин немецких солдат, и радовался не их смертям и страданиям (он их не видел. На войне большинство солдат не видит тех, кого они убивают или ранят: слишком дальнобойно оружие, слишком велики для человеческого глаза расстояния), а другому: как же он хорошо придумал с трассирующими пулями и какими же умными оказались те артиллеристы, которые поняли его.
Когда выскакивающие из-под артналета солдаты побежали в сторону передовой, снайпер притих: контуженные страхом немцы могли наскочить на него. Их контратаку он почти не видел — поле боя закрывали перелески, но, ориентируясь по вспышкам перестрелок и гранатных разрывов, Жилин в общем-то довольно точно определял, что творится за его спиной. И потому, что все время прислушивался, отметил, что Джунус тоже прекратил стрельбу, — раньше его выстрелы он иногда слышал. А уж потом, когда противник стал выдвигать пехоту много правее, Костя решил, что пришло время менять огневую и перебираться поближе к Джунусу. Да и патронов поубавилось — он расстрелял почти весь прихваченный с собой боезапас.
И справа и слева от промерзшего болота то в одиночку, то группами перебегали немцы в маскхалатах и маскировочных костюмах — те, что пришли из резерва. Потому, когда Жилин слез с ели и, прячась за стволами деревьев и в кустарнике, пробирался к соседу, никто, даже и заметив его, не обратил бы на него внимания.
Он нашел Джунуса в кустарнике. Вернее, Джунус сам хрипло окликнул его. Снайпер замаскировался отлично — в трех шагах не различишь. Был он серовато-бледен и торжественно покоен.
Ты чего? — бросился к нему Жилин.
— Отвоевался, — усмехнулся, словно оскалился, Джунус, взглядом показав на винтовку.
Ее цевье и приклад были расщеплены, оптический прицел помят.
— Та-ак. Перевязывался?
— Нет, — виновато помотал головой Джунус:
— Не дотянусь… Левое плечо — тоже.
Костя помолчал, прикидывая, как бы половчее перевязать товарища, потом решительно, как он поступал всегда, когда сталкивался с настоящим, важным делом, надорвал и приготовил индивидуальный пакет и стал раздевать Джунуса. Стеганку он аккуратно, чтоб сохранить живое тепло, сложил и покрыл маскировочной курткой, под нее же сунул гимнастерку и байковую, в кровавых подтеках, рубашку, а нижнею, мокрую от крови, бязевую — сразу же порвал на тряпки. Потом обтер, поплевав, тряпками вокруг раны и наложил повязки — две пули пробили оба плеча. Он работал быстро, споро, как будто только тем всегда и занимался, что перевязывал раненых. Джунус покорно подчинялся.
Его смуглая кожа покрылась пупырышками, но он не успел промерзнуть — Костя одел его быстро.
— Ну вот… Мы еще покувыркаемся.
Зимний день серел, с Вар шавки потянуло холодом. В дальнем перелеске гудели машины — противник подбрасывал подкрепления. Горьким был воздух — от взрывчатки и оттаявших осин, горькими были губы — весь день без еды и без курева. И Жилин сказал:
— Ладно, Джунус, мы, обратно, живы, а живым пошамать не грех.
Они пожевали сала с хлебом, заели снегом. Стрелять Жилин не стал: далеко, да и опасно, можно выдать себя.
Когда стало смеркаться, немцев прибавилось, и они шагали к Варшавке совсем рядом. По шуму удаляющегося боя Костя понял, что наступление но удалось и батальоны возвращаются на исходные. Конечно, можно было уйти в тыл противника и там искать партизан. Бросить раненого Джунуса Костя не мог, но и с ним на руках не пробьешься.
Джунус словно угадал жилинские раздумья и, вздохнув, рассказал, как погиб Малков.
— Выберемся — не забудь доложить, — сказал Костя и спросил:
— Как думаешь, откуда у него на такое сил, хватило? А?
— Смерть тоже с пользой должна быть. — Джунус прикрыл глаза и задумался. Костя понял его мысли гранаты на поясе Джунуса уже были связаны шнурочком.
— На крайний случай и такое, конечно, годится, — сказал Жилин. — Но главное…
Впрочем, чего уж главнее может быть?
— Может, — серьезно ответил Джунус, не открывая глаз. — Я думал. Может. Вот я умру.
Ну — что? Ну и умру. Все умрут. Но, понимаешь, я теперь не совсем умру.
Они помолчали, и Джунус, не дождавшись от Кости вопроса, открыл глаза к требовательно посмотрел на него.
— Не понимаешь?
— Не все.
— Мы кто теперь? Большевики. И мы теперь совсем умереть не можем.
Костя недоуменно, но с интересом посмотрел на Джунуса.
— Конечно! Что б теперь ни было, а все равно в Москве мы теперь в списках. Навечно в списках…
— Возможно… — уклончиво ответил Костя, а Джунус, рассердился:
— Точно! Внуки наши, правнуки и те будут знать — умерли коммунистами. Вот и не умрем до конца…
Он внезапно ослабел и тихонько, болезненно покашлял, в груди у него поклокатывало.
Сердца у Кости сжалось. "В списках-то останемся, а… — но сейчас же заставил, себя подумать над словами Джунуса. — А что… Он, пожалуй, прав. След теперь от нас навсегда останется. Навсегда".
Вслух он сказал:
— Темнеет… Пора и собираться. Пройдешь хоть малость?
Джунус молча кивнул, сглотнул, а клокотание в его груди прекратилось.
Справа и слева от перелеска шли немцы — в одиночку, а больше парами и группами.
Вдалеке ревели буксующие машины — разворачивалась подошедшая артиллерия, и от соседей справа перебегали группы противника — занимали оставленный третьим батальоном клинышек.
Жилин и Жалсанов медленно пошли к передовой. В сумерках, да еще в кустарниках, их, вероятно, никто не заметил, да и заметив, не старались бы опознать. Наступила великая неразбериха смены немецких частей: оборонявшиеся — выбитые, потрепанные — подавались на юг, к Зайце вой горе, а на их место продвигались пришедшие из резерва.
Отдохнувшие, с окрепшей на постоях дисциплиной и чувством порядка, они делали свое дело сноровисто и сосредоточенно, не обращая внимания на тех, контуженных боем, кто пытался разыскать свою землянку, чтобы найти брошенное второпях шмотье, проверить — точно ли убит товарищ, с которым столько времени торчали на этих неприступных для русских позициях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95