папа повысил голос:
-- Нет, вы прекрасно знаете, что любой проект, любая машина состоит из деталей. И вы постоянно вникаете... Но и художественное произведение, и человеческая жизнь -- все, все состоит из деталей!
-- Директор Дома сообщил мне вчера, что Виктор Макарович сам решил отдохнуть. Что ему врачи запретили...
-- Дебет с кредитом явно не сходятся! Он обманул вас, -- сказала мама.
Отец передвинул письменный прибор на столе.
-- Тот же самый директор Дома сказал, что Виктор Макарович -- уже "пройденный этап". Это ваше любимое выражение. Но человек не может быть пройденным этапом! -- Отец решительно вернул письменный прибор на прежнее место. -- И вообще я должен сказать... Что значит "пройденный этап"? Наша с вами жизнь покоится на "пройденных этапах". Как на фундаменте! Не надо быть строителем, чтобы знать, что без фундамента здание рухнет.
Недавно я слышал что-то очень похожее. Но Виктор Макарович говорил о книге, а отец -- о фундаменте. Потому что был инженером. Лукьянов папу не узнавал.
-- А я считал вас чересчур деликатным человеком. Это мне нравится!
Отца многие считают чересчур деликатным.
"Ты немного недопонимаешь", -- говорит мне папа в тех случаях, когда я вообще ничего не понимаю. Например, если он помогает мне решать математические задачки. "Вот видишь, как у тебя все получилось!" -- говорит он. А на самом деле все получилось не у меня, а у него. "Это не совсем так", -- говорит папа, когда что-нибудь совсем уж не так.
Он умеет подсказать, вроде бы не подсказывая. Так бывает и с моими задачками, и со звонками Лукьянова.
-- Вот видите, как вы отлично придумали! -- говорит он Лукьянову по телефону.
-- Это же ты придумал, -- возражает мама, когда папа вешает трубку.
-- Он и без меня все это знал.
-- Знал бы, так не звонил!.
И возражает папа людям так, что кажется, он просто дополняет их собственные мысли.
А тут он почти кричал. И на кого? На Лукьянова!...
-- Разве можно не ценить людей, которые уже сыграли свою роль, выполнили, так сказать, свою функцию? -- продолжал папа. -- Так, простите, и мать с отцом недолго вычеркнуть из памяти. Они ведь тоже выполнили свои функции: родили нас, подняли на ноги. Оглянуться назад -- вовсе не значит отступить! (Лукьянов продолжал не узнавать его.) А Виктор Макарович мог бы еще долгие годы исполнять свою роль. Назвать его "пройденным этапом"?!
-- Это не я назвал, а директор Дома культуры. Лукьянов оправдывался перед отцом!
-- Виктора Макаровича я давно знаю, -- сказал он, -- очень давно! Я пел у него в хоре.
-- Вы... пели? -- переспросила мама.
-- Недолго. Певцом я не стал. Так что практически это не имело значения
-- Это не могло не иметь значения. -- сказал папа. -- Не надо делать вид, что мы появились на свет такими же, какие мы с вами сейчас. Все имело значение! Мы часто слышим "Никто не забыт и ничто не забыто!" Разве это должно относиться только к военным подвигам? По-моему, ко всему доброму, что делают люди... Я это давно вам хотел сказать.
-- Вот и сказали, -- ответил Лукьянов.
-- Но как же, если вы пели... можно было не позвонить Виктору Макаровичу? Не проверить?... -- спросил отец.
-- Вы знаете, какие сейчас напряженные дни! -- ответил Лукьянов. -- У меня на календаре... там, в кабинете, записано: "Позвонить Караваеву". Хотел узнать о здоровье. В таком вот плане. Потому что директор Дома меня заверил... -- Лукьянов зашагал по комнате. -- Давно я не видел Виктора Макаровича. Должно быть, лет двадцать. В Дом культуры хожу главным образом на совещания. Времени нет. К сожалению... -- Лукьянов остановился. -- А он-то что же, не мог о себе напомнить?
-- Неудобно, наверно... напоминать, -- сказала мама.
-- У меня тоже одна голова! И в ней иногда не хватает места...
-- Сердце в этом смысле гораздо вместительней, -- уверенно сказал папа.
-- Да, понимаю. -- Лукьянов сел за стол, на котором стояли разноцветные телефоны. Он уже не был таким напряженным, стремительным. И хотя в кабинете у него шло совещание, он как будто не торопился. -- Нехорошо получилось...
-- Дирдом во всем виноват! -- сказал я.
-- Кто?
-- Директор...
-- Дирдом? -- Лукьянов громко захохотал. -- Это мне нравится! Очень подходит... Я думаю, еще не поздно переиграть!
Лукьянов нажал на кнопку. Вошла секретарша, и он сказал, чтобы она соединила его с Дирдомом.
Я думал, что Лукьянов будет кричать на Дирдома, стучать по столу. Но он не кричал.
Не поздоровавшись, он тихо и четко произнес:
-- Вы ввели меня в заблуждение. Виктор Макарович мог остаться! (Дирдом что-то ответил.) Консилиум? (Дирдом опять что-то сказал.) Сейчас у меня нет времени. Потом я вникну во все детали. А пока отмените приказ... То есть как поздно?
Дирдом что-то объяснял.
Ничего больше не сказав ему, Лукьянов повесил трубку.
-- В сегодняшней вечерней газете будет заметка: "Из театра -- в самодеятельность. Заслуженный артист приходит к детям!" Или что-то в этом роде, -- сообщил он. И взглянул на часы. -- Уже пять... Газета печатается.
-- Виктор Макарович говорил: "Я счастливый человек: никогда не расстаюсь с детством!" Теперь, значит, придется расстаться... -- сказала мама
-- Ни о коем случае! -- Лукьянов поднялся. -- Мы найдем другое место!
-- Другого места для него быть не может, -- сказала мама.
-- А не вернуть ли его на прежнюю должность?
-- Дирижером? Там ведь Маргарита Васильевна... -- осмелился возразить я.
-- Она вернется на свое прежнее место.
-- Виктор Макарович не согласится.
-- Почему?
-- Я вам не могу... объяснить. Лукьянов почему-то поверил мне.
-- Надо пораскинуть мозгами! -- По примеру отца он чуть не смахнул на пол письменный прибор. И обратился к маме: -- Вы зайдите ко мне завтра по этому вопросу. -- Потом обратился к отцу: -- А вы зайдите сегодня. По поводу третьего цеха... Надо пораскинуть мозгами!
Он ушел к себе в кабинет, так и не поинтересовавшись, кто я такой. Может быть, он догадался?
-- И все-таки я люблю его, -- сказал папа. -- Он -- голова.
-- А душа? -- тихо спросила мама.
-- И душа есть. Только ей некогда себя проявлять...
8
Когда я вечером пришел к Виктору Макаровичу, он уже все знал.
-- Откуда? -- спросил я.
-- Мне позвонил Петя Лукьянов.
Своих бывших учеников он называл так же, как называл раньше, когда они были детьми.
-- Но почему же вы не сказали нам, что Лукьянов пел у вас в хоре?!
-- Он сам об этом никогда не вспоминал... Я думал, что эта страница биографии ему почему-либо неприятна.
-- Неприятна? Ничего подобного! Просто он не стал певцом. Значит, практически это для него не имело значения!
-- Он был очень способным мальчиком. Не у меня... А потом. Побеждал на математических олимпиадах. Я на него не сержусь.
-- А на этого певца?
-- На Женю Наливина? -- Виктор Макарович помолчал. -- В ошибках учеников, вероятно, и учителя виноваты.
-- Ну уж нет! -- возмутился я. -- Только он виноват.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14
-- Нет, вы прекрасно знаете, что любой проект, любая машина состоит из деталей. И вы постоянно вникаете... Но и художественное произведение, и человеческая жизнь -- все, все состоит из деталей!
-- Директор Дома сообщил мне вчера, что Виктор Макарович сам решил отдохнуть. Что ему врачи запретили...
-- Дебет с кредитом явно не сходятся! Он обманул вас, -- сказала мама.
Отец передвинул письменный прибор на столе.
-- Тот же самый директор Дома сказал, что Виктор Макарович -- уже "пройденный этап". Это ваше любимое выражение. Но человек не может быть пройденным этапом! -- Отец решительно вернул письменный прибор на прежнее место. -- И вообще я должен сказать... Что значит "пройденный этап"? Наша с вами жизнь покоится на "пройденных этапах". Как на фундаменте! Не надо быть строителем, чтобы знать, что без фундамента здание рухнет.
Недавно я слышал что-то очень похожее. Но Виктор Макарович говорил о книге, а отец -- о фундаменте. Потому что был инженером. Лукьянов папу не узнавал.
-- А я считал вас чересчур деликатным человеком. Это мне нравится!
Отца многие считают чересчур деликатным.
"Ты немного недопонимаешь", -- говорит мне папа в тех случаях, когда я вообще ничего не понимаю. Например, если он помогает мне решать математические задачки. "Вот видишь, как у тебя все получилось!" -- говорит он. А на самом деле все получилось не у меня, а у него. "Это не совсем так", -- говорит папа, когда что-нибудь совсем уж не так.
Он умеет подсказать, вроде бы не подсказывая. Так бывает и с моими задачками, и со звонками Лукьянова.
-- Вот видите, как вы отлично придумали! -- говорит он Лукьянову по телефону.
-- Это же ты придумал, -- возражает мама, когда папа вешает трубку.
-- Он и без меня все это знал.
-- Знал бы, так не звонил!.
И возражает папа людям так, что кажется, он просто дополняет их собственные мысли.
А тут он почти кричал. И на кого? На Лукьянова!...
-- Разве можно не ценить людей, которые уже сыграли свою роль, выполнили, так сказать, свою функцию? -- продолжал папа. -- Так, простите, и мать с отцом недолго вычеркнуть из памяти. Они ведь тоже выполнили свои функции: родили нас, подняли на ноги. Оглянуться назад -- вовсе не значит отступить! (Лукьянов продолжал не узнавать его.) А Виктор Макарович мог бы еще долгие годы исполнять свою роль. Назвать его "пройденным этапом"?!
-- Это не я назвал, а директор Дома культуры. Лукьянов оправдывался перед отцом!
-- Виктора Макаровича я давно знаю, -- сказал он, -- очень давно! Я пел у него в хоре.
-- Вы... пели? -- переспросила мама.
-- Недолго. Певцом я не стал. Так что практически это не имело значения
-- Это не могло не иметь значения. -- сказал папа. -- Не надо делать вид, что мы появились на свет такими же, какие мы с вами сейчас. Все имело значение! Мы часто слышим "Никто не забыт и ничто не забыто!" Разве это должно относиться только к военным подвигам? По-моему, ко всему доброму, что делают люди... Я это давно вам хотел сказать.
-- Вот и сказали, -- ответил Лукьянов.
-- Но как же, если вы пели... можно было не позвонить Виктору Макаровичу? Не проверить?... -- спросил отец.
-- Вы знаете, какие сейчас напряженные дни! -- ответил Лукьянов. -- У меня на календаре... там, в кабинете, записано: "Позвонить Караваеву". Хотел узнать о здоровье. В таком вот плане. Потому что директор Дома меня заверил... -- Лукьянов зашагал по комнате. -- Давно я не видел Виктора Макаровича. Должно быть, лет двадцать. В Дом культуры хожу главным образом на совещания. Времени нет. К сожалению... -- Лукьянов остановился. -- А он-то что же, не мог о себе напомнить?
-- Неудобно, наверно... напоминать, -- сказала мама.
-- У меня тоже одна голова! И в ней иногда не хватает места...
-- Сердце в этом смысле гораздо вместительней, -- уверенно сказал папа.
-- Да, понимаю. -- Лукьянов сел за стол, на котором стояли разноцветные телефоны. Он уже не был таким напряженным, стремительным. И хотя в кабинете у него шло совещание, он как будто не торопился. -- Нехорошо получилось...
-- Дирдом во всем виноват! -- сказал я.
-- Кто?
-- Директор...
-- Дирдом? -- Лукьянов громко захохотал. -- Это мне нравится! Очень подходит... Я думаю, еще не поздно переиграть!
Лукьянов нажал на кнопку. Вошла секретарша, и он сказал, чтобы она соединила его с Дирдомом.
Я думал, что Лукьянов будет кричать на Дирдома, стучать по столу. Но он не кричал.
Не поздоровавшись, он тихо и четко произнес:
-- Вы ввели меня в заблуждение. Виктор Макарович мог остаться! (Дирдом что-то ответил.) Консилиум? (Дирдом опять что-то сказал.) Сейчас у меня нет времени. Потом я вникну во все детали. А пока отмените приказ... То есть как поздно?
Дирдом что-то объяснял.
Ничего больше не сказав ему, Лукьянов повесил трубку.
-- В сегодняшней вечерней газете будет заметка: "Из театра -- в самодеятельность. Заслуженный артист приходит к детям!" Или что-то в этом роде, -- сообщил он. И взглянул на часы. -- Уже пять... Газета печатается.
-- Виктор Макарович говорил: "Я счастливый человек: никогда не расстаюсь с детством!" Теперь, значит, придется расстаться... -- сказала мама
-- Ни о коем случае! -- Лукьянов поднялся. -- Мы найдем другое место!
-- Другого места для него быть не может, -- сказала мама.
-- А не вернуть ли его на прежнюю должность?
-- Дирижером? Там ведь Маргарита Васильевна... -- осмелился возразить я.
-- Она вернется на свое прежнее место.
-- Виктор Макарович не согласится.
-- Почему?
-- Я вам не могу... объяснить. Лукьянов почему-то поверил мне.
-- Надо пораскинуть мозгами! -- По примеру отца он чуть не смахнул на пол письменный прибор. И обратился к маме: -- Вы зайдите ко мне завтра по этому вопросу. -- Потом обратился к отцу: -- А вы зайдите сегодня. По поводу третьего цеха... Надо пораскинуть мозгами!
Он ушел к себе в кабинет, так и не поинтересовавшись, кто я такой. Может быть, он догадался?
-- И все-таки я люблю его, -- сказал папа. -- Он -- голова.
-- А душа? -- тихо спросила мама.
-- И душа есть. Только ей некогда себя проявлять...
8
Когда я вечером пришел к Виктору Макаровичу, он уже все знал.
-- Откуда? -- спросил я.
-- Мне позвонил Петя Лукьянов.
Своих бывших учеников он называл так же, как называл раньше, когда они были детьми.
-- Но почему же вы не сказали нам, что Лукьянов пел у вас в хоре?!
-- Он сам об этом никогда не вспоминал... Я думал, что эта страница биографии ему почему-либо неприятна.
-- Неприятна? Ничего подобного! Просто он не стал певцом. Значит, практически это для него не имело значения!
-- Он был очень способным мальчиком. Не у меня... А потом. Побеждал на математических олимпиадах. Я на него не сержусь.
-- А на этого певца?
-- На Женю Наливина? -- Виктор Макарович помолчал. -- В ошибках учеников, вероятно, и учителя виноваты.
-- Ну уж нет! -- возмутился я. -- Только он виноват.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14