Кирилл спрятал свою суму, еще покрестился и вышел из избушки. На небе уже легла предутренняя отбель, и звезды начали меркнуть.
- Кичиги на закате стоят, - проговорил он вслух, разглядывая три звезды на юго-западной стороне неба, - а Ичиги над головой, - скоро ободняет.
Ичиги - созвездие Большой Медведицы; Кичиги - три звезды, которые видны бывают в этой стороне только зимой. С вечера Кичиги поднимаются на юго-востоке, а к утру «западают» на юго-западе. По ним определяют время длинной северной ночи.
Вернувшись в избу и подкинув свежих дров, инок Кирилл разостлал на нарах свою шубу и завалился спать. Он сейчас же захрапел, как зарезанный. Аграфена все сидела в своем тулупе и слушала, как у дверей лошадь жует сено. Укладываясь спать, Кирилл задул свечу, и теперь избушку освещал только очаг. Когда догорят дрова, опять будет темно, и Аграфена со страхом думала о том моменте, когда останется в темноте со старцем с глазу на глаз. Пока она подсела к огню и поправляла головешки. Она и боялась Кирилла и еще больше боялась поверить ему. Пока он не трогает ее, а все-таки кто его знает, что у него на уме. Когда огонь догорел и дров больше не осталось, Аграфена вышла из избушки. Небо было какое-то белое, - занимался короткий зимний день. Отогревшись в избушке, она улеглась в сани и сейчас же заснула убитым молодым сном - тем сном, который не знает грез.
- Эй, вставай, голубушка! - толкал ее кто-то в бок.
Аграфена вскочила. Кругом было темно, и она с удивлением оглядывалась, не понимая, где она и что с ней. Лошадь была запряжена, и старец Кирилл стоял около нее в своем тулупе, совсем готовый в путь. С большим трудом девушка припомнила, где она, и только удивлялась, что кругом темно.
- Цельный день проспала, Аграфенушка, - объяснил Кирилл. - А я тебя пожалел будить-то… Больно уж сладко спала. Тоже измаялась, да и дело твое молодое… Доходил я до Чистого болота: нету нам проезда. Придется повернуть на Талый… Ну, да ночное дело, проедем как-нибудь мимо куренных.
Аграфена стояла перед ним точно в тумане и плохо понимала, что он говорит. Неужели она проспала целый день?.. А старец ее пожалел… Когда она садилась в сани, он молча сунул ей большой ломоть ржаного хлеба. Она действительно страшно хотела есть и теперь повиновалась угощавшему ее Кириллу.
За день лошадь совсем отдохнула, и сани бойко полетели обратно, к могилке о. Спиридона, а от нее свернули на дорогу к Талому. Небо обложили низкие зимние облака, и опять начал падать мягкий снежок… Это было на руку беглецам. Скоро показался и Талый, то есть свежие пеньки, кучи куренных дров-долготья, и где-то в чаще мелькнул огонек. Старец Кирилл молча добыл откуда-то мужицкую ушастую шапку и велел Аграфене надеть ее.
- Да вот возьми рукавицу, да рукавицей рожу и натри, - советовал он. - Нарочно даве сажей ее намазал… И будешь, как заправский мужик. Кабы нас куренные-то не признали…
Аграфена вымазала лицо себе сажей, сняла платок с головы и надела шапку. Она чувствовала теперь искреннюю благодарность к догадливому пустынножителю, который вперед запас все, что нужно.
V
Курень состоял из нескольких землянок вроде той, в какой Кирилл ночевал сегодня на Бастрыке. Между землянками стояли загородки и навесы для лошадей. Разная куренная снасть, сбруя и топоры лежали на открытом воздухе, потому что здесь и украсть было некому. Охотничьи сани смиренного Заболотского инока остановились перед одной из таких землянок.
- Ты посиди, Ефим, а я схожу погреться, - рассчитанно громким голосом проговорил Кирилл, обращаясь к Аграфене.
Куренные собаки накинулись на него целою стаей, а на их лай из землянок показались любопытные головы.
- Мосей здесь? - спрашивал инок, входя в землянку. - С Самосадки поклон привез, родимые мои… Бабы больно соскучились и наказывали кланяться.
- Ишь какой выискался охотник до баб, - ответил с полатей голос Мосея. - Куда опять поволокся, спасеная душа?
Появление Кирилла вызвало дружный смех в землянке, и человек шесть мужиков и парней окружили его. Инок отшучивался, как умел, разыгрывая балагура. Один Мосей отмалчивался и поглядывал на Кирилла не совсем дружелюбно.
- Погреться завернул… - объяснял Кирилл, похлопывая рукавицами.
- Оставайся ночевать, коли озяб.
- Тороплюсь, родимые мои…
- Об Енафе соскучился? - спросил кто-то, и опять послышался дружный смех. - Она тебе вторую дочь привезла… Этим скитским не житье, а масленица!..
- Чего вы зубы-то скалите, омморошные? - озлился Кирилл. - Мало ли народу по скитам душу спасает…
- Знаем мы ваше спасенье: больше около баб…
- Вот ты и осудил меня, а как в писании сказано: «Ты кто еси судий чуждему рабу: своему господеви стоишь или падаешь…» Так-то, родимые мои! Осудить-то легко, а того вы не подумали, что к мирянину приставлен всего один бес, к попу - семь бесов, а к чернецу - все четырнадцать. Согрели бы вы меня лучше водочкой, чем непутевые речи заводить про наше иноческое житие.
- Какая у нас водка…
Побалагурив с четверть часа и выспросив, кто выехал нынче в курень, - больше робили самосадские да ключевляне из Кержацкого конца, а мочеган не было ни одной души, - Кирилл вышел из избы.
- А это кто с тобой едет? - спросил Мосей, вышедший проводить его.
- А так… один человек… - уклончиво ответил инок, неторопливо усаживаясь в сани. - Ну-ка, Ефимушка, трогай… Прощай, Мосей. Завертывай ужо как-нибудь к нам в гости.
- Самое это наше дело по гостям ездить, - ответил Мосей, подозрительно оглядывая Аграфену.
Куренные собаки проводили сани отчаянным лаем, а смиренный заболотский инок сердито отплюнулся, когда курень остался назади. Только и народец, эти куренные… Всегда на смех подымут: увязла им костью в горле эта Енафа. А не заехать нельзя, потому сейчас учнут доискиваться, каков человек через курень проехал, да куда, да зачем. Только вот другой дороги в скиты нет… Диви бы мочегане на смех подымали, а то свои же кержаки галятся. Когда это неприятное чувство улеглось, Кирилл обратился к Аграфене:
- Дураками оказали себя куренные-то: за мужика тебя приняли… Так и будь мужиком, а то еще скитские встренутся да будут допытываться… Ох, грехи наши тяжкие!.. А Мосей-то так волком и глядит: сердитует он на меня незнамо за што. Родной брат вашему-то приказчику Петру Елисеичу…
До скита Енафы оставалось еще верст тридцать. Дорога опять превратилась в маленькую тропу, на которой даже и следа не было, но инок Кирилл проехал бы всю эту «пустыню» с завязанными глазами: было похожено и поезжено по ней по разным скитским делам. Выспавшаяся Аграфена чувствовала себя бодрее вчерашнего и не боялась Кирилла. Да и скиты близко, а там проживает много раскольничьих «матерей»: в случае чего, они ущитят от Кирилла. Удивляло Аграфену и то, что чем дальше они ехали, тем реже становился лес.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119
- Кичиги на закате стоят, - проговорил он вслух, разглядывая три звезды на юго-западной стороне неба, - а Ичиги над головой, - скоро ободняет.
Ичиги - созвездие Большой Медведицы; Кичиги - три звезды, которые видны бывают в этой стороне только зимой. С вечера Кичиги поднимаются на юго-востоке, а к утру «западают» на юго-западе. По ним определяют время длинной северной ночи.
Вернувшись в избу и подкинув свежих дров, инок Кирилл разостлал на нарах свою шубу и завалился спать. Он сейчас же захрапел, как зарезанный. Аграфена все сидела в своем тулупе и слушала, как у дверей лошадь жует сено. Укладываясь спать, Кирилл задул свечу, и теперь избушку освещал только очаг. Когда догорят дрова, опять будет темно, и Аграфена со страхом думала о том моменте, когда останется в темноте со старцем с глазу на глаз. Пока она подсела к огню и поправляла головешки. Она и боялась Кирилла и еще больше боялась поверить ему. Пока он не трогает ее, а все-таки кто его знает, что у него на уме. Когда огонь догорел и дров больше не осталось, Аграфена вышла из избушки. Небо было какое-то белое, - занимался короткий зимний день. Отогревшись в избушке, она улеглась в сани и сейчас же заснула убитым молодым сном - тем сном, который не знает грез.
- Эй, вставай, голубушка! - толкал ее кто-то в бок.
Аграфена вскочила. Кругом было темно, и она с удивлением оглядывалась, не понимая, где она и что с ней. Лошадь была запряжена, и старец Кирилл стоял около нее в своем тулупе, совсем готовый в путь. С большим трудом девушка припомнила, где она, и только удивлялась, что кругом темно.
- Цельный день проспала, Аграфенушка, - объяснил Кирилл. - А я тебя пожалел будить-то… Больно уж сладко спала. Тоже измаялась, да и дело твое молодое… Доходил я до Чистого болота: нету нам проезда. Придется повернуть на Талый… Ну, да ночное дело, проедем как-нибудь мимо куренных.
Аграфена стояла перед ним точно в тумане и плохо понимала, что он говорит. Неужели она проспала целый день?.. А старец ее пожалел… Когда она садилась в сани, он молча сунул ей большой ломоть ржаного хлеба. Она действительно страшно хотела есть и теперь повиновалась угощавшему ее Кириллу.
За день лошадь совсем отдохнула, и сани бойко полетели обратно, к могилке о. Спиридона, а от нее свернули на дорогу к Талому. Небо обложили низкие зимние облака, и опять начал падать мягкий снежок… Это было на руку беглецам. Скоро показался и Талый, то есть свежие пеньки, кучи куренных дров-долготья, и где-то в чаще мелькнул огонек. Старец Кирилл молча добыл откуда-то мужицкую ушастую шапку и велел Аграфене надеть ее.
- Да вот возьми рукавицу, да рукавицей рожу и натри, - советовал он. - Нарочно даве сажей ее намазал… И будешь, как заправский мужик. Кабы нас куренные-то не признали…
Аграфена вымазала лицо себе сажей, сняла платок с головы и надела шапку. Она чувствовала теперь искреннюю благодарность к догадливому пустынножителю, который вперед запас все, что нужно.
V
Курень состоял из нескольких землянок вроде той, в какой Кирилл ночевал сегодня на Бастрыке. Между землянками стояли загородки и навесы для лошадей. Разная куренная снасть, сбруя и топоры лежали на открытом воздухе, потому что здесь и украсть было некому. Охотничьи сани смиренного Заболотского инока остановились перед одной из таких землянок.
- Ты посиди, Ефим, а я схожу погреться, - рассчитанно громким голосом проговорил Кирилл, обращаясь к Аграфене.
Куренные собаки накинулись на него целою стаей, а на их лай из землянок показались любопытные головы.
- Мосей здесь? - спрашивал инок, входя в землянку. - С Самосадки поклон привез, родимые мои… Бабы больно соскучились и наказывали кланяться.
- Ишь какой выискался охотник до баб, - ответил с полатей голос Мосея. - Куда опять поволокся, спасеная душа?
Появление Кирилла вызвало дружный смех в землянке, и человек шесть мужиков и парней окружили его. Инок отшучивался, как умел, разыгрывая балагура. Один Мосей отмалчивался и поглядывал на Кирилла не совсем дружелюбно.
- Погреться завернул… - объяснял Кирилл, похлопывая рукавицами.
- Оставайся ночевать, коли озяб.
- Тороплюсь, родимые мои…
- Об Енафе соскучился? - спросил кто-то, и опять послышался дружный смех. - Она тебе вторую дочь привезла… Этим скитским не житье, а масленица!..
- Чего вы зубы-то скалите, омморошные? - озлился Кирилл. - Мало ли народу по скитам душу спасает…
- Знаем мы ваше спасенье: больше около баб…
- Вот ты и осудил меня, а как в писании сказано: «Ты кто еси судий чуждему рабу: своему господеви стоишь или падаешь…» Так-то, родимые мои! Осудить-то легко, а того вы не подумали, что к мирянину приставлен всего один бес, к попу - семь бесов, а к чернецу - все четырнадцать. Согрели бы вы меня лучше водочкой, чем непутевые речи заводить про наше иноческое житие.
- Какая у нас водка…
Побалагурив с четверть часа и выспросив, кто выехал нынче в курень, - больше робили самосадские да ключевляне из Кержацкого конца, а мочеган не было ни одной души, - Кирилл вышел из избы.
- А это кто с тобой едет? - спросил Мосей, вышедший проводить его.
- А так… один человек… - уклончиво ответил инок, неторопливо усаживаясь в сани. - Ну-ка, Ефимушка, трогай… Прощай, Мосей. Завертывай ужо как-нибудь к нам в гости.
- Самое это наше дело по гостям ездить, - ответил Мосей, подозрительно оглядывая Аграфену.
Куренные собаки проводили сани отчаянным лаем, а смиренный заболотский инок сердито отплюнулся, когда курень остался назади. Только и народец, эти куренные… Всегда на смех подымут: увязла им костью в горле эта Енафа. А не заехать нельзя, потому сейчас учнут доискиваться, каков человек через курень проехал, да куда, да зачем. Только вот другой дороги в скиты нет… Диви бы мочегане на смех подымали, а то свои же кержаки галятся. Когда это неприятное чувство улеглось, Кирилл обратился к Аграфене:
- Дураками оказали себя куренные-то: за мужика тебя приняли… Так и будь мужиком, а то еще скитские встренутся да будут допытываться… Ох, грехи наши тяжкие!.. А Мосей-то так волком и глядит: сердитует он на меня незнамо за што. Родной брат вашему-то приказчику Петру Елисеичу…
До скита Енафы оставалось еще верст тридцать. Дорога опять превратилась в маленькую тропу, на которой даже и следа не было, но инок Кирилл проехал бы всю эту «пустыню» с завязанными глазами: было похожено и поезжено по ней по разным скитским делам. Выспавшаяся Аграфена чувствовала себя бодрее вчерашнего и не боялась Кирилла. Да и скиты близко, а там проживает много раскольничьих «матерей»: в случае чего, они ущитят от Кирилла. Удивляло Аграфену и то, что чем дальше они ехали, тем реже становился лес.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119