Петя долго играл с ним в классы, после каждого прыжка останавливаясь и продолжая рассказывать про гимназию страшные вещи. Пугал: - А потом он тебя ка-ак вызовет да ка-ак начнет спрашивать, а ты ка-ак не будешь ничего знать, а тогда он тебе ка-ак скажет: "Можете идти на место, садитесь", да ка-ак припаяет тебе кол, вот тогда будешь знать! На что рассудительный Нюся возражал, тихо сияя: - Почему? А если я буду хорошо готовить уроки? И пожимал плечами. - Все равно, - неумолимо резал Петя, прыгая на одной ноге и норовя носком выбить камешек из клетки "небо" (через ять). - Все равно! Ка-ак влепит кол! Потом Петя угостил Нюсю шоколадкой, а Нюся сбегал в лавочку и принес "вот такую жменю кишмиша". Потом Петю позвали завтракать. Петя пригласил к себе Нюсю. Отец был уже дома. - А! - воскликнул он весело, увидев Нюсю. - Надо полагать, что теперь мы скоро будем иметь удовольствие видеть вас гимназистом, молодой человек! Поздравляю, поздравляю... Нюся вежливо и солидно шаркнул ногой. - Почему нет? - сказал он, с застенчивым достоинством опуская глаза, и густо покраснел от удовольствия. Тетя сияла. Папа сиял. Павлик громыхал в коридоре, играя в "свободу", причем перевернутые и расставленные в ряд стулья он почему-то накрывал ковриком и ползал под ними, нещадно дуя в трубу, без которой, к общему ужасу, не обходилась ни одна игра. Но сегодня мальчика никто не останавливал, и он возился в полное свое удовольствие. Каждую минуту со двора прибегала Дуня, взволнованно сообщая свежие городские новости. То у вокзала видели толпу с красным флагом - "не пройдешь!". То на Ришельевской качали солдатика: "Он, бедненький, так и подлетает, так и подпрыгивает!" То народ бежал со всех сторон к участку, где, говорят, выпускают арестованных. "Одна женщина бежит с девочкой на руках, а у самой аж слезы из глаз капают и капают". То возле штаба поставили караул из юнкеров - никого посторонних до штабных солдат не пропускают, даже от окон отгоняют. А вольный один все-таки успел подбежать к окну, стал на камень и как закричит: "Да здравствует свобода!" А те солдаты ему из своих окошек обратно: "Да здравствует свобода!" Все эти новости принимались с радостью, с поспешными вопросами: - А что полиция? - А что он? - А что она? - А что они? - А что на Греческой? Иногда открывали балкон и, не обращая внимания на холод, выходили посмотреть, что делается на улице. В конце Куликова поля можно было рассмотреть темную массу народа и красный флаг. Вечером пришли гости, чего уже давно не бывало: папины сослуживцы, тетины знакомые курсистки. Вешалка в передней покрылась черными пальто, мантильями, широкополыми шляпами, каракулевыми шапочками пирожком. Петя видел, как резали на кухне чайную колбасу, прекрасную ветчину и батоны хлеба. И, засыпая после этого утомительного, но веселого дня, мальчик слышал доносившиеся из столовой густые раскаты чужих голосов, смех, звон ложечек. Вместе с ярким лучом лампы из столовой в детскую проникал синеватый дым папиросы, вносивший в свежий и теплый воздух нечто необыкновенно мужское и свободное, чего в доме не было, так как папа не курил. За окном было гораздо светлее, чем обычно: к слабому свету уличных фонарей примешивались разноцветные, как бы желатиновые линейки иллюминации. Петя знал, что теперь взамен флагов по всему городу между деревьями развешаны на проволоке шестигранные фонарики со стеклами, раскаленными и закопченными горящей внутри свечкой. Двойные нити однообразных огоньков тянутся в глубину прямых и длинных одесских улиц. Они манят все дальше и дальше в таинственную даль неузнаваемого города, из улицы в улицу, как бы обещая где-то, может быть совсем-совсем близко, вот тут за углом, некое замечательнейшее многоцветное зрелище необычайной красоты и блеска. Но за углом все та же длинная улица, все те же однообразные, хотя и разноцветные нити фонариков, так же уставших гореть, как и человек среди них - гулять. Красные, зеленые, лиловые, желтые, синие полотнища света, поворачиваясь в тумане, падают на прохожих, скользят по фасадам, обманывают обещанием показать за углом что-то гораздо более прекрасное и новое. И все это утомительное разнообразие, всегда называвшееся "тезоименитство", "табель", "царский день", сегодня называется таким же разноцветным словом "конституция". Слово "конституция" то и дело раздавалось из столовой среди раскатов чужих басов и серебряного дилиньканья чайных ложечек. Петя заснул под шум гостей, которые разошлись необыкновенно поздно наверное, часу в двенадцатом.
34 В ПОДВАЛЕ
Едва на Ближних Мельницах распространился слух, что выпускают арестованных, Гаврик тотчас побежал к участку. Терентий, не ночевавший последнюю неделю дома и неизвестно откуда появившийся рано утром, проводил Гаврика до угла, сумрачный, шатающийся от усталости. - Ты, Гаврюха, конечно, старика встреть, только, не дай бог, не веди его сюда. А то с этой самой "свободой", будь она трижды проклята, возле участка, наверное, полно тех драконов. Подцепите за собой какого-нибудь Якова, а потом провалите нам квартиру, даром людей закопаете. Чуешь? Гаврик кивнул головой: - Чую. За время жизни на Ближних Мельницах мальчик научился многое понимать и многое узнал. Для него уже не было тайной, что у Терентия на квартире собирается стачечный комитет. Сколько раз приходилось Гаврику просиживать на скамеечке у калитки почти всю ночь, давая тихий свисток, когда возле дома появлялись чужие люди! Несколько раз он даже видел матроса, приходившего откуда-то на рассвете и быстро исчезавшего. Но теперь матроса почти невозможно было узнать. Он завел себе приличное драповое пальто, фуражку с молоточками, а главное - небольшие франтоватые усики и бородку, делавшие его до такой степени непохожим на себя, что мальчику не верилось, будто он именно тот самый человек, которого они вместе с дедушкой подобрали в море. Однако стоило только всмотреться в эти карие смешливые глаза, в эту капризную улыбку, в якорь на руке, чтобы всякие сомнения тотчас рассеялись. По неписаному, но твердому закону Ближних Мельниц - никогда ничему не удивляться, никогда никого не узнавать и держать язык за зубами - Гаврик, встречаясь с матросом, представлялся, что видит его в первый раз. Точно так же держался и матрос с Гавриком. Только один раз Жуков, уходя, кивнул мальчику, как хорошо знакомому, мигнул и, хлопнув по плечу совершенно как взрослого, запел: - Ты не плачь, Маруся, будешь ты моя! И, нагнув голову, шагнул в сени, в темноту. А между тем Гаврик догадывался, что из всех людей, приходивших к Терентию, из всех представителей завода Гена, мукомольной фабрики Вайнштейна, доков, фабрики Бродского и многих, многих других матрос был самый страшный, самый опасный гость.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69