А фотограф сделал бледного ленинградца в очках, глаза светлые, светлые волосы ёжиком. Неужели ретушировать нельзя было как следует? Большая небрежность с вашей стороны наклеить такое фото. Безусловно, были и будут недоразумения. Давайте, уж если мы встретились с вами, выясним все до конца. К счастью, вы живёте недалеко. Сейчас мы вызовем дворника, опросим соседей, установим вашу личность…
В общем, я попался безнадёжно. Личность мою никто не установит. Для соседей я — гость Юры Кудеярова. Гость разгуливает с паспортом хозяина — это ещё подозрительнее. Единственный выход сказать правду.
— Товарищ майор, — сказал я, — с этим фото связаны некоторые очень серьёзные обстоятельства. О них не расскажешь сразу, и нельзя рассказывать всем. Можете вы меня пригласить в свой кабинет, чтобы я изложил все по порядку.
И поведал я этому внимательному, мягкому майору истину. Нет, не всю. Примерно в том объёме, как вам, то, что имел право сказать. Сказал, что я — единственный в мире человек, могущий менять свою внешность по желанию, что, думая о Карачарове, глядя на его фильмы, я становлюсь похожим на него. Вот такой у меня дар или, можно сказать, болезнь, ненормальность. И до сих пор я его скрывал, испытывал, потому что сам не знаю: на пользу этот дар человечеству или во вред?
Майор выслушал меня с выражением серьёзного сочувствия.
— А теперь войдите в моё положение, — сказал он. — Допустим, я вам поверил, я даже склонен поверить. Из практики знаю, что задержанные придумывают правдоподобные оправдания. Вы приводите неправдоподобное, сверхфантастическое объяснение — это уже подкупает. Но войдите в моё положение. Сидит у меня в отделении человек, не похожий на фото в паспорте. Что приходит в голову мне, практическому работнику милиции, чьё мышление очень испорчено постоянным общением с правонарушителями? Мне приходит в голову, что вы — некто, скрывающий своё подлинное имя, и что Кудеяров одолжил вам свой паспорт. Мне приходит в голову, что вы добыли паспорт Кудеярова недозволенными средствами, может быть, применив насильственные действия. Я обязан, просто обязан провести дознание. Как вы опровергаете мои подозрения? Сказкой. И признаете, что никто этой сказки не подтвердит: ни сослуживцы, ни соседи по дому. Вот и рассудите, как должен я поступить, охранитель покоя честных граждан? Посоветуйте.
Я вздохнул, вспомнив ту женщину, которая посоветовала посадить её на пятнадцать суток.
— Посадите меня на трое суток, — сказал я. — Через трое суток у меня будет прежнее лицо, как на карточке.
— Без предъявления обвинения я могу задержать вас только на двадцать четыре часа для выяснения личности.
— Изменения будут заметны через двадцать четыре часа, — сказал я. — Даже к утру будут заметны.
Я знал, что обратный метаморфоз идёт гораздо быстрее, почти автоматически, даже без напряжения. Мне легко было думать о себе как о себе, не как о Карачарове. Через сутки я был достаточно похож сам на себя, и мягкий майор отпустил меня. Правда, до квартиры проводил сам лично и зашёл к соседке, расспросил обо мне — о Юре Кудеярове, конечно.
Читательниц, интересующихся в книгах только любовью, должен предупредить, что Эра больше не появится на страницах этой повести. У жизни своя логика. В жизни герои пролога не обязательно присутствуют и в эпилоге. Эру я больше не видел, даже старался не встречаться с ней. А от общих знакомых я слышал, что она вскоре вышла замуж… за театрального администратора, не красавца, но благообразного и очень доброго — к своей семье — “доставалу”, из числа тех, у кого жена с норками и гарнитурами. Он даже устроил Эру на сцену — давнишняя её мечта, но особого успеха она не имела. Эра была натурщицей по натуре, ей было приятно показывать свою красоту, а не выражать какие-то чувства. Чужих она не понимала, своих — не было. Но не буду злословить о девушке, главная вина которой в том, что она не полюбила меня. Каждый выбирает свой путь. Наши пути встретились, пересеклись и разошлись. Роль её в моей жизни оказалась скромной: из-за неё я угодил в милицию, дальнейшие события связаны с милицией.
ГЛАВА 2
И недели не прошло, как я снова оказался в том же отделении. Меня пригласили по телефону, мягко, но настойчиво. И тот же майор, ласково-ироничный, настойчиво расспрашивал меня, где я провёл ночь с субботы на воскресенье.
К счастью, я мог ответить юридически безупречно.
Я был в командировке в Калининграде, как раз пришли китобойные матки: мы встречались с цетологами. От скуки пошёл на сеанс 20.40 в кино, не на Карачарова — видеть его не мог. Вернувшись в гостиницу, застал компанию преферансистов в вестибюле, им не хватало четвёртого. До трех часов ночи мы выяснили, кому из нас угощать всю компанию пивом. После тяжких трудов, выиграв рубль двадцать, я ввалился в номер, перебудил соседей по койкам, долго выслушивал ругань. Все это майор записал подробно, заставил меня вспомнить фамилии и профессии соседей по номеру, очень-очень извинялся, но продержал в милиции до полуночи.
Ещё три дня — новый вызов. На этот раз майора интересовало, что я делал в прошлом месяце — одиннадцатого и двенадцатого числа.
Никак я не мог вспомнить. То ли у Эры время терял, то ли дома валялся на диване, с реферативными журналами возился, пополнял запасы научной информации. Свидетели? Свидетелей не было, конечно. Едва ли в соседней квартире замечают, когда я гашу свет.
Майор цокал языком сочувственно, сокрушённо качал головой:
— Несобранно живём, несобранно. Я бы в школе воспитывал привычку записывать времяпрепровождение. И для самодисциплины полезно, чтобы часы между пальцев не протекали. Записал — и видишь: два часа проворонил. Труд не велик. И в чрезвычайных обстоятельствах полезно. Я бы очень и очень советовал вам не пренебрегать такой отчётностью.
Я догадался.
— Насколько я понимаю, товарищ майор, вы подозреваете меня во всех нераскрытых преступлениях города.
— Вот видите, вам же это пришло в голову. Не надо обижаться, если и другим придёт в голову. Имея такой удивительный дар…
— Но вы же знаете, что дар мой действует медленно. Это не маска: забежал в переулок, снял, надел. Вы сами видели: я у вас сутки сидел.
— Друг мой, дела судебные требуют точности. Я могу свидетельствовать, что вы в тот раз менялись медленно. Но я не имею права утверждать, что вы всегда меняетесь медленно. Не знаю, что и делать с вами. Взять под наблюдение? Нет оснований. Обязать вас являться в отделение трижды в сутки? Для вас затруднительно и неприятно. За что такое наказание? Вероятно, лучше всего, если бы вы с нами поддерживали деловой контакт. Как вы относитесь к тому, чтобы поставить ваши способности на службу правопорядку? Тут вы волей-неволей всегда у нас на глазах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
В общем, я попался безнадёжно. Личность мою никто не установит. Для соседей я — гость Юры Кудеярова. Гость разгуливает с паспортом хозяина — это ещё подозрительнее. Единственный выход сказать правду.
— Товарищ майор, — сказал я, — с этим фото связаны некоторые очень серьёзные обстоятельства. О них не расскажешь сразу, и нельзя рассказывать всем. Можете вы меня пригласить в свой кабинет, чтобы я изложил все по порядку.
И поведал я этому внимательному, мягкому майору истину. Нет, не всю. Примерно в том объёме, как вам, то, что имел право сказать. Сказал, что я — единственный в мире человек, могущий менять свою внешность по желанию, что, думая о Карачарове, глядя на его фильмы, я становлюсь похожим на него. Вот такой у меня дар или, можно сказать, болезнь, ненормальность. И до сих пор я его скрывал, испытывал, потому что сам не знаю: на пользу этот дар человечеству или во вред?
Майор выслушал меня с выражением серьёзного сочувствия.
— А теперь войдите в моё положение, — сказал он. — Допустим, я вам поверил, я даже склонен поверить. Из практики знаю, что задержанные придумывают правдоподобные оправдания. Вы приводите неправдоподобное, сверхфантастическое объяснение — это уже подкупает. Но войдите в моё положение. Сидит у меня в отделении человек, не похожий на фото в паспорте. Что приходит в голову мне, практическому работнику милиции, чьё мышление очень испорчено постоянным общением с правонарушителями? Мне приходит в голову, что вы — некто, скрывающий своё подлинное имя, и что Кудеяров одолжил вам свой паспорт. Мне приходит в голову, что вы добыли паспорт Кудеярова недозволенными средствами, может быть, применив насильственные действия. Я обязан, просто обязан провести дознание. Как вы опровергаете мои подозрения? Сказкой. И признаете, что никто этой сказки не подтвердит: ни сослуживцы, ни соседи по дому. Вот и рассудите, как должен я поступить, охранитель покоя честных граждан? Посоветуйте.
Я вздохнул, вспомнив ту женщину, которая посоветовала посадить её на пятнадцать суток.
— Посадите меня на трое суток, — сказал я. — Через трое суток у меня будет прежнее лицо, как на карточке.
— Без предъявления обвинения я могу задержать вас только на двадцать четыре часа для выяснения личности.
— Изменения будут заметны через двадцать четыре часа, — сказал я. — Даже к утру будут заметны.
Я знал, что обратный метаморфоз идёт гораздо быстрее, почти автоматически, даже без напряжения. Мне легко было думать о себе как о себе, не как о Карачарове. Через сутки я был достаточно похож сам на себя, и мягкий майор отпустил меня. Правда, до квартиры проводил сам лично и зашёл к соседке, расспросил обо мне — о Юре Кудеярове, конечно.
Читательниц, интересующихся в книгах только любовью, должен предупредить, что Эра больше не появится на страницах этой повести. У жизни своя логика. В жизни герои пролога не обязательно присутствуют и в эпилоге. Эру я больше не видел, даже старался не встречаться с ней. А от общих знакомых я слышал, что она вскоре вышла замуж… за театрального администратора, не красавца, но благообразного и очень доброго — к своей семье — “доставалу”, из числа тех, у кого жена с норками и гарнитурами. Он даже устроил Эру на сцену — давнишняя её мечта, но особого успеха она не имела. Эра была натурщицей по натуре, ей было приятно показывать свою красоту, а не выражать какие-то чувства. Чужих она не понимала, своих — не было. Но не буду злословить о девушке, главная вина которой в том, что она не полюбила меня. Каждый выбирает свой путь. Наши пути встретились, пересеклись и разошлись. Роль её в моей жизни оказалась скромной: из-за неё я угодил в милицию, дальнейшие события связаны с милицией.
ГЛАВА 2
И недели не прошло, как я снова оказался в том же отделении. Меня пригласили по телефону, мягко, но настойчиво. И тот же майор, ласково-ироничный, настойчиво расспрашивал меня, где я провёл ночь с субботы на воскресенье.
К счастью, я мог ответить юридически безупречно.
Я был в командировке в Калининграде, как раз пришли китобойные матки: мы встречались с цетологами. От скуки пошёл на сеанс 20.40 в кино, не на Карачарова — видеть его не мог. Вернувшись в гостиницу, застал компанию преферансистов в вестибюле, им не хватало четвёртого. До трех часов ночи мы выяснили, кому из нас угощать всю компанию пивом. После тяжких трудов, выиграв рубль двадцать, я ввалился в номер, перебудил соседей по койкам, долго выслушивал ругань. Все это майор записал подробно, заставил меня вспомнить фамилии и профессии соседей по номеру, очень-очень извинялся, но продержал в милиции до полуночи.
Ещё три дня — новый вызов. На этот раз майора интересовало, что я делал в прошлом месяце — одиннадцатого и двенадцатого числа.
Никак я не мог вспомнить. То ли у Эры время терял, то ли дома валялся на диване, с реферативными журналами возился, пополнял запасы научной информации. Свидетели? Свидетелей не было, конечно. Едва ли в соседней квартире замечают, когда я гашу свет.
Майор цокал языком сочувственно, сокрушённо качал головой:
— Несобранно живём, несобранно. Я бы в школе воспитывал привычку записывать времяпрепровождение. И для самодисциплины полезно, чтобы часы между пальцев не протекали. Записал — и видишь: два часа проворонил. Труд не велик. И в чрезвычайных обстоятельствах полезно. Я бы очень и очень советовал вам не пренебрегать такой отчётностью.
Я догадался.
— Насколько я понимаю, товарищ майор, вы подозреваете меня во всех нераскрытых преступлениях города.
— Вот видите, вам же это пришло в голову. Не надо обижаться, если и другим придёт в голову. Имея такой удивительный дар…
— Но вы же знаете, что дар мой действует медленно. Это не маска: забежал в переулок, снял, надел. Вы сами видели: я у вас сутки сидел.
— Друг мой, дела судебные требуют точности. Я могу свидетельствовать, что вы в тот раз менялись медленно. Но я не имею права утверждать, что вы всегда меняетесь медленно. Не знаю, что и делать с вами. Взять под наблюдение? Нет оснований. Обязать вас являться в отделение трижды в сутки? Для вас затруднительно и неприятно. За что такое наказание? Вероятно, лучше всего, если бы вы с нами поддерживали деловой контакт. Как вы относитесь к тому, чтобы поставить ваши способности на службу правопорядку? Тут вы волей-неволей всегда у нас на глазах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29