Я уже начал составлять в уме первую фразу: «Я, Юрий Шухмин…», но не успел ее закончить, потому что Первенец сказал:
— Хорошо, Юуран, спасибо.
Я хотел вырывать власть и уже стискивал зубы, а мне кротко говорили «спасибо».
— Будем, все будем делать, веди нас! — пылко выкрикнул Верткий.
— Веди нас. Больше некому, — сказал Узкоглазый.
— Избавь меня от хруста, — взмолился открывший нам дверь элл, — в моем мозгу все время стоит хруст…
— Избавляю. У тебя нет никакого хруста. Слово "я" — прекрасно, это торжество разума, осознавшего себя. И тот же разум должен понимать, что "я" — не центр мироздания. В твоем мозгу нет хруста, нет никаких тварей. В тебе просто рождается новый элл, и я даю тебе имя Свободный, потому что с этого мгновения ты будешь свободен. Ты спокоен?
— Д-да, — недоуменно прошептал Свободный. — Хруст стих… Стих! Нет его! Я свободен!
Откуда-то пришла ко мне уверенность в себе, вспыхнуло вдохновение. Я был всесилен, все было подвластно мне. Потом, потом буду я беседовать со своими сомнениями, рассчитываться по долговым распискам со своими слабостями. Сейчас они покорно лежали у моих ног и подобострастно глядели на меня снизу вверх, и круглые глазки их были льстивы.
— Эллы, прежде всего мы должны прекратить насилие, — сказал я.
— Ты хочешь опять связать нас Законом? — прошипел Верткий.
— Молчать! — гаркнул я. — Плевать мне на ваши законы. Я не допущу, чтобы трехглазые убивали друг друга. Когда меня здесь больше не будет — пожалуйста. Свободный!
— Да, Юуран.
— Ты еще можешь слышать голос Семьи?
— Да.
— Прислушайся и веди нас. Не передавай нам голоса, а веди нас сам. Понимаешь? Туда, где мы нужнее.
— Хорошо.
Он постоял несколько мгновений, прислушиваясь, повернулся и быстро завернул за угол.
— Не отставать, — приказал я.
Моя команда бросилась за мной, мы последовали за Свободным и чуть не натолкнулись на него.
— Вот, — сказал он.
В темноте мы не сразу разглядели двух эллов, выкручивавших руки третьему. Теперь мы услышали их голоса, по крайней мере я услышал:
— А-а, будешь знать!
— Отпустите, больно, ай, ай, а… а…
— Вот тебе, заразный! Вот тебе, я вырву из тебя заразу!
— Прекратить! — загремел я.
И произошло чудо. Эллы замолчали, вскочили и молча смотрели на меня.
— Ты элл? — спросил я того, что грозил вырвать заразу.
— Кто же мы еще?
— Не отвечать вопросом на вопрос! Ты элл?
Сейчас он бросится на меня, промелькнула у меня мысль, он весь клокочет от ненависти. Но чудо продолжалось. Он ответил угрюмо:
— Мы эллы.
— Прекрасно. Могут эллы предаваться насилию? — Элл молчал, и я грозно гаркнул: — Ну? Отвечай!
— Он не элл. Он нес заразу.
— Какую?
— Он заразный, — тупо повторил элл.
— В чем его зараза?
— Он заразный. Он разрушает Семью.
— От того, что ты твердишь одно и то же, ответ твой яснее не становится. Еще раз спрашиваю тебя, в чем заключается зараза элла, на которого вы напали?
— Он… Мы слышали…
— Что?
— Ну, мы слышали…
— Слушай меня внимательно, элл, и мне плевать, что в тебе булькает слепая, глупая ненависть. Когда мы подошли, ты кричал: «Я вырву из тебя заразу». Так?
— Да, — сказал Первенец. — Он так кричал.
— Ты сказал: Я вырву. Ты употребил "я". Ты считаешь, что "я" — зараза? Отвечай!
Элл помолчал, тяжело дыша, и потом буркнул:
— Мы так считаем.
— Мы, мы! Как отвечать, ты прячешься за Семью. А как бить вдвоем одного, тут ты вопишь: «Я вырву». Тут у тебя сразу "я" находится!
— Он нас ненавидит, — угрюмо сказал элл.
— А вы преисполнены любви, добрые эллы. И она помогает вам выкручивать руки.
— Бей его, он туп и жесток! — выкрикнул Верткий и бросился с поднятыми кулаками на элла.
— Стоп! — загремел я. — Так не пойдет, Верткий. Да, он туп и жесток, и пока он прятался за Семью, никто этого не замечал, а теперь, голенький, он себя показал. И ты хочешь быть таким же?
— Ненавижу жестокость, — прошептал Верткий.
— Прекрасно. У тебя есть разум? У тебя спрашиваю, Верткий?
— Да… Теперь есть.
— Теперь думайте все. Вот элл говорит: ненавижу жестокость — и бросается на другого элла, валит его с ног и жестоко избивает его. Избивает, мучает и приговаривает: ненавижу жестокость. Может так быть?
— Может, — вздохнул Первенец. — Может, потому что он только говорит, что ненавидит жестокость, а на самом деле он ее любит, она в нем самом сидит.
Браво, мой добрый и печальный Первенец! Ты правильно все понимаешь!
— Так что же, стоять и смотреть, как это животное колотит ближнего? — запальчиво выкрикнул Верткий.
— Нет, брат Верткий. Наш долг — прекращать насилие. Но желательно без насилия.
— Животные не понимают слов, — не сдавался Верткий.
— Если слов будет недостаточно, нужно употребить силу, ты прав. Но сила твоя должна служить доброте, а не злобе, что клокочет сейчас в тебе.
— Я не…
— Помолчи, Верткий. У тебя теперь есть имя. Ты ни за кого не можешь прятаться. Ты сам отвечаешь за свои мысли и чувства. Собери мужество и будь честен прежде всего с собой. Потому что если ты и себя надуваешь и водишь за нос на каждом шагу, то не обмануть ближнего просто грех. Встречаются ведь такие, которым вроде бы и врать незачем, но они не выносят правду, и она их за версту обходит. Будь поэтому честен с собой, Верткий. И скажи: что ты испытывал, когда поднял кулаки на элла, печаль из-за необходимости поднять кулаки или дикую радость?
Верткий наклонил голову, и все его три глаза неясно блеснули в темноте улицы. Сейчас он уйдет. Или бросится на меня. Бедный пылкий Верткий.
Он стоял, набычив голову, и я вдруг ощутил пронизывающий холод ночного ветра, что посвистывал среди зеркальных стен. Казалось, он дует сразу во всех направлениях, завывая сразу в нескольких тональностях. К черту все эти высокие материи, пусть калечат друг друга… Ветер надувал мою куртку, она пузырилась, словно парус. Странно, что я не сразу заметил, какой ветер…
— Ты прав, — вдруг пошептал Верткий.
Что за вздор лез мне только что в голову, будто ветер холодный и будто он пронизывал меня. С ума, что ли, я сошел? Ветер был теплый, ласковый, и прикосновение его струй к лицу было бесконечно приятным. Но почему же от него пощипывает глаза? Не от слез же… От них, Юрий Александрович Шухмин, от них. Сентиментален ты стал на далекой Элинии, братец. Или нервишки ни к черту не годятся.
— Спасибо, Верткий, — сказал я и шагнул к нему.
— За что?
— За мужество, — ответил я и обнял Верткого. Все его три глаза жутко блеснули у моего лица.
— Как это называется? — спросил Тихий. — То, что ты сейчас сделал.
— Я обнял брата Верткого. Так мы на нашей планете иногда выражаем теплые чувства друг к другу.
— Спасибо, Юуран, — сказал Верткий и тоже неловко положил мне руки на плечи.
— Ну и отлично, мы полны сейчас симпатии друг к другу, и это прекрасно, братья мои эллы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83
— Хорошо, Юуран, спасибо.
Я хотел вырывать власть и уже стискивал зубы, а мне кротко говорили «спасибо».
— Будем, все будем делать, веди нас! — пылко выкрикнул Верткий.
— Веди нас. Больше некому, — сказал Узкоглазый.
— Избавь меня от хруста, — взмолился открывший нам дверь элл, — в моем мозгу все время стоит хруст…
— Избавляю. У тебя нет никакого хруста. Слово "я" — прекрасно, это торжество разума, осознавшего себя. И тот же разум должен понимать, что "я" — не центр мироздания. В твоем мозгу нет хруста, нет никаких тварей. В тебе просто рождается новый элл, и я даю тебе имя Свободный, потому что с этого мгновения ты будешь свободен. Ты спокоен?
— Д-да, — недоуменно прошептал Свободный. — Хруст стих… Стих! Нет его! Я свободен!
Откуда-то пришла ко мне уверенность в себе, вспыхнуло вдохновение. Я был всесилен, все было подвластно мне. Потом, потом буду я беседовать со своими сомнениями, рассчитываться по долговым распискам со своими слабостями. Сейчас они покорно лежали у моих ног и подобострастно глядели на меня снизу вверх, и круглые глазки их были льстивы.
— Эллы, прежде всего мы должны прекратить насилие, — сказал я.
— Ты хочешь опять связать нас Законом? — прошипел Верткий.
— Молчать! — гаркнул я. — Плевать мне на ваши законы. Я не допущу, чтобы трехглазые убивали друг друга. Когда меня здесь больше не будет — пожалуйста. Свободный!
— Да, Юуран.
— Ты еще можешь слышать голос Семьи?
— Да.
— Прислушайся и веди нас. Не передавай нам голоса, а веди нас сам. Понимаешь? Туда, где мы нужнее.
— Хорошо.
Он постоял несколько мгновений, прислушиваясь, повернулся и быстро завернул за угол.
— Не отставать, — приказал я.
Моя команда бросилась за мной, мы последовали за Свободным и чуть не натолкнулись на него.
— Вот, — сказал он.
В темноте мы не сразу разглядели двух эллов, выкручивавших руки третьему. Теперь мы услышали их голоса, по крайней мере я услышал:
— А-а, будешь знать!
— Отпустите, больно, ай, ай, а… а…
— Вот тебе, заразный! Вот тебе, я вырву из тебя заразу!
— Прекратить! — загремел я.
И произошло чудо. Эллы замолчали, вскочили и молча смотрели на меня.
— Ты элл? — спросил я того, что грозил вырвать заразу.
— Кто же мы еще?
— Не отвечать вопросом на вопрос! Ты элл?
Сейчас он бросится на меня, промелькнула у меня мысль, он весь клокочет от ненависти. Но чудо продолжалось. Он ответил угрюмо:
— Мы эллы.
— Прекрасно. Могут эллы предаваться насилию? — Элл молчал, и я грозно гаркнул: — Ну? Отвечай!
— Он не элл. Он нес заразу.
— Какую?
— Он заразный, — тупо повторил элл.
— В чем его зараза?
— Он заразный. Он разрушает Семью.
— От того, что ты твердишь одно и то же, ответ твой яснее не становится. Еще раз спрашиваю тебя, в чем заключается зараза элла, на которого вы напали?
— Он… Мы слышали…
— Что?
— Ну, мы слышали…
— Слушай меня внимательно, элл, и мне плевать, что в тебе булькает слепая, глупая ненависть. Когда мы подошли, ты кричал: «Я вырву из тебя заразу». Так?
— Да, — сказал Первенец. — Он так кричал.
— Ты сказал: Я вырву. Ты употребил "я". Ты считаешь, что "я" — зараза? Отвечай!
Элл помолчал, тяжело дыша, и потом буркнул:
— Мы так считаем.
— Мы, мы! Как отвечать, ты прячешься за Семью. А как бить вдвоем одного, тут ты вопишь: «Я вырву». Тут у тебя сразу "я" находится!
— Он нас ненавидит, — угрюмо сказал элл.
— А вы преисполнены любви, добрые эллы. И она помогает вам выкручивать руки.
— Бей его, он туп и жесток! — выкрикнул Верткий и бросился с поднятыми кулаками на элла.
— Стоп! — загремел я. — Так не пойдет, Верткий. Да, он туп и жесток, и пока он прятался за Семью, никто этого не замечал, а теперь, голенький, он себя показал. И ты хочешь быть таким же?
— Ненавижу жестокость, — прошептал Верткий.
— Прекрасно. У тебя есть разум? У тебя спрашиваю, Верткий?
— Да… Теперь есть.
— Теперь думайте все. Вот элл говорит: ненавижу жестокость — и бросается на другого элла, валит его с ног и жестоко избивает его. Избивает, мучает и приговаривает: ненавижу жестокость. Может так быть?
— Может, — вздохнул Первенец. — Может, потому что он только говорит, что ненавидит жестокость, а на самом деле он ее любит, она в нем самом сидит.
Браво, мой добрый и печальный Первенец! Ты правильно все понимаешь!
— Так что же, стоять и смотреть, как это животное колотит ближнего? — запальчиво выкрикнул Верткий.
— Нет, брат Верткий. Наш долг — прекращать насилие. Но желательно без насилия.
— Животные не понимают слов, — не сдавался Верткий.
— Если слов будет недостаточно, нужно употребить силу, ты прав. Но сила твоя должна служить доброте, а не злобе, что клокочет сейчас в тебе.
— Я не…
— Помолчи, Верткий. У тебя теперь есть имя. Ты ни за кого не можешь прятаться. Ты сам отвечаешь за свои мысли и чувства. Собери мужество и будь честен прежде всего с собой. Потому что если ты и себя надуваешь и водишь за нос на каждом шагу, то не обмануть ближнего просто грех. Встречаются ведь такие, которым вроде бы и врать незачем, но они не выносят правду, и она их за версту обходит. Будь поэтому честен с собой, Верткий. И скажи: что ты испытывал, когда поднял кулаки на элла, печаль из-за необходимости поднять кулаки или дикую радость?
Верткий наклонил голову, и все его три глаза неясно блеснули в темноте улицы. Сейчас он уйдет. Или бросится на меня. Бедный пылкий Верткий.
Он стоял, набычив голову, и я вдруг ощутил пронизывающий холод ночного ветра, что посвистывал среди зеркальных стен. Казалось, он дует сразу во всех направлениях, завывая сразу в нескольких тональностях. К черту все эти высокие материи, пусть калечат друг друга… Ветер надувал мою куртку, она пузырилась, словно парус. Странно, что я не сразу заметил, какой ветер…
— Ты прав, — вдруг пошептал Верткий.
Что за вздор лез мне только что в голову, будто ветер холодный и будто он пронизывал меня. С ума, что ли, я сошел? Ветер был теплый, ласковый, и прикосновение его струй к лицу было бесконечно приятным. Но почему же от него пощипывает глаза? Не от слез же… От них, Юрий Александрович Шухмин, от них. Сентиментален ты стал на далекой Элинии, братец. Или нервишки ни к черту не годятся.
— Спасибо, Верткий, — сказал я и шагнул к нему.
— За что?
— За мужество, — ответил я и обнял Верткого. Все его три глаза жутко блеснули у моего лица.
— Как это называется? — спросил Тихий. — То, что ты сейчас сделал.
— Я обнял брата Верткого. Так мы на нашей планете иногда выражаем теплые чувства друг к другу.
— Спасибо, Юуран, — сказал Верткий и тоже неловко положил мне руки на плечи.
— Ну и отлично, мы полны сейчас симпатии друг к другу, и это прекрасно, братья мои эллы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83