Я наложил себе на тарелку спаржи и сразу же потянулся к тюбику с соусом из паприки.
— Оуэн, сгоришь, — заметила Пима.
— У нас в семье все любили острое. — Я протянул тюбик Будде, но тот жестом отказался.
— Не все, — сказал он в пространство. — Мама — да. Отец же острого терпеть не мог и заливал каждый кусок молоком.
— Угу, — кивнул я. Он безупречно прошел мой небольшой тест — один из первых, но наверняка не последний.
Разговор за ужином происходил без моего участия. Пима с Буддой мило беседовали, а я обдумывал очередные тесты. Краем уха я прислушивался к разговору, так что, когда он сознался, что «немного», как он выразился, занимался спортом, меня осенило. Я подавил радость — меня всегда радует, когда удается победить самого себя, особенно собственную память, — и положил себе в тарелку сухой, твердой как камень колбасы, справляться с которой пришлось чуть ли не с помощью холодного оружия.
— Должен признаться, — вмешался я в разговор столь же легко, как слон в балет мотыльков, — что мне было бы весьма грустно узнать, что тебя привели к нам финансовые проблемы. Это столь тривиально, что просто неинтересно. — Я положил в рот ломтик тонко нарезанного маринованного ананаса и искоса посмотрел на Будду. — Было время, когда у тебя водилось немало денег…
— Да. Я и сейчас не бедствую. Это случайность, что пришлось воспользоваться чужой машиной, я спешил,. а заодно намеревался слегка очистить район от товара этого подонка.
Я улыбнулся Пиме и пояснил суть последнего фрагмента беседы:
— Двадцать шесть лет назад каким-то чудом через Конгресс прошел закон, запрещающий использование собственных фамилий для рекламы чего бы то ни было. То есть актер X уже не мог сказать: «Я, X, использую только мазь для онани…»
— Хорошо, Оуэн, я поняла, — прервала меня жена. — Продолжай.
— И настали тяжелые времена для людей со знаменитыми фамилиями. А в то время жил один человек, звезда бейсбола, которому пришла в голову дьявольская идея. — Я кивнул в сторону Будды. Он поклонился в ответ. — Он запатентовал следующую уловку: заключал с фирмой договор и менял фамилию. Например, он стал носить фамилию Сони, я правильно говорю? — Будда кивнул. — Понимаешь? Он вставал перед камерой и говорил: «Меня зовут Сони, и я использую только лучшие в мире перезаписываемые компакт-диски».
Пима рассмеялась и хлопнула в ладоши.
— В самом деле? — спросила она Будду, а когда он с улыбкой подтвердил мои слова, она схватилась за голову. — Оуэн, уже хотя бы за этот номер ты должен признать его своим братом!
— Да, это было весьма и весьма недурно.
— Только первой была Оливетти. Я год носил фамилию Оливетти. Во второй раз я сменил фамилию на Сони.
— А потом? — спросила Пима. Глаза ее заблестели.
— О, потом меня это так забавляло, что я заключал контракты только на полгода. Меня звали Саньо, Камю… — перечислял он, покачивая указательным пальцем, — … Коламбия, Тексако, Рено, Пекро, Форд, Эппл, Багама Стар… Два раза я помогал в продвижении молодым певцам…
— Кому? — заинтересовался я. Это могло добавить несколько черточек к портрету моего гостя.
— Хэнку Бодрову и Майклу Коу. — Он пристально посмотрел на меня и тотчас перевел взгляд на более благодарный объект.
Оба названных исполнителя действительно были звездами в своей области, и этот выбор, если он был сознательным, определенным образом характеризовал Гамильтона.
— Потом я еще несколько раз использовал свою идею. Уже не столько для денег, сколько ради удовлетворения собственных амбиций. Я видел людей, у которых от одного моего вида начинались судороги, я читал в их глазах: «Ах, ты, скотина, почему я сам до этого не додумался?», когда несколько десятков похожих на жаб конгрессменов поливали меня грязью в прессе, не в силах смириться с существованием человека, положившего на лопатки их дебильный план… — Он театрально вздохнул, давая нам возможность ощутить сладость этих мгновений.
— О, мне это знакомо, — небрежно сказала Пима. — Вы… — Она замолчала и покраснела. Я сообразил, что причиной тому — мысль об оплошности, которую она совершила, обращаясь к моему брату на «вы». Как будто я его еще не признал. Бедняжка.
Я бросился ей на помощь.
— Да, я тоже язвительный, злорадный, насмешливый, саркастичный, едкий, колкий, ехидный…
Будда подтвердил мои слова легким кивком. Впервые я ощутил легкое недовольство, меня задело за живое то, что он столь охотно согласился с моей самокритикой. В конце концов, никто еще не давал ему права как-то меня оценивать. Даже если он и был моим братом — во что я ни секунды не верил, — то элементарная вежливость требовала дать мне немного времени на то, чтобы освоиться с неожиданной переменой в биографии. Будда же чувствовал себя в нашем обществе как дома, и мои проблемы, похоже, вовсе его не волновали. Я позволил себе шумно и неодобрительно вздохнуть. Пима внимательно посмотрела на меня, одновременно — не знаю, как это у нее получилось, — продолжая улыбаться гостю, затем встала и начала собирать посуду. Я уже знал, о чем она думает, знал, что она верит Будде, и, несмотря на лихорадочные поиски в памяти, не сумел вспомнить ни одного случая, когда она не почувствовала бы в чьем-либо поведении фальшь. У нее уже был деверь, Фил обрел дядю. Проводив полным укоризны взглядом Пиму и дождавшись, когда она скроется за дверью кухни, я спросил:
— И какое у тебя ко мне дело?
— Мне нужно найти одного человека. Очень нужно… — Я не удивился, увидев, как его глаза становятся голубыми. Кем бы он ни был, он не пришел бы ко мне ради поисков потерянного мяча для гольфа. Я не шевелился, хотя внутри меня бушевала странная смесь любопытства, здравого рассудка и чего-то еще. — Короче говоря — я хочу отомстить.
— Никогда не играл роль палача.
— Ну и хорошо, это грязная работа.
— А причины?
— Это пусть остается при мне.
— Ладно, не буду настаивать. — Я откинулся на спинку кресла, всем своим видом давая понять, что разговор на эту тему закончен и можно переходить к другой.
Будда немного помолчал, потом потянулся к пачке моих сигарет, которые сегодня курили все желающие, взял одну, но прежде чем закурить, бросил взгляд на лестницу и не то спросил, не то утвердительно прошептал:
— У тебя есть сын…
Я почувствовал, как немеют мои крепко сжатые челюсти. Будда закурил.
— Я жил вполне неплохо, — произнес он в пространство как раз в тот момент, когда я открыл рот, чтобы что-то сказать, но я тут же забыл, что именно. — Прежде всего потому, что я занимался чем хотел и как хотел. Мне казалось, что ничего больше мне в жизни и не нужно, и я был в этом уверен, как ни в чем другом. Потом я попал в аварию, ничего страшного — врезался в дерево, два шва на лбу, разбитый нос. Я лежал в больнице, ожидая результатов исследования мозга.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
— Оуэн, сгоришь, — заметила Пима.
— У нас в семье все любили острое. — Я протянул тюбик Будде, но тот жестом отказался.
— Не все, — сказал он в пространство. — Мама — да. Отец же острого терпеть не мог и заливал каждый кусок молоком.
— Угу, — кивнул я. Он безупречно прошел мой небольшой тест — один из первых, но наверняка не последний.
Разговор за ужином происходил без моего участия. Пима с Буддой мило беседовали, а я обдумывал очередные тесты. Краем уха я прислушивался к разговору, так что, когда он сознался, что «немного», как он выразился, занимался спортом, меня осенило. Я подавил радость — меня всегда радует, когда удается победить самого себя, особенно собственную память, — и положил себе в тарелку сухой, твердой как камень колбасы, справляться с которой пришлось чуть ли не с помощью холодного оружия.
— Должен признаться, — вмешался я в разговор столь же легко, как слон в балет мотыльков, — что мне было бы весьма грустно узнать, что тебя привели к нам финансовые проблемы. Это столь тривиально, что просто неинтересно. — Я положил в рот ломтик тонко нарезанного маринованного ананаса и искоса посмотрел на Будду. — Было время, когда у тебя водилось немало денег…
— Да. Я и сейчас не бедствую. Это случайность, что пришлось воспользоваться чужой машиной, я спешил,. а заодно намеревался слегка очистить район от товара этого подонка.
Я улыбнулся Пиме и пояснил суть последнего фрагмента беседы:
— Двадцать шесть лет назад каким-то чудом через Конгресс прошел закон, запрещающий использование собственных фамилий для рекламы чего бы то ни было. То есть актер X уже не мог сказать: «Я, X, использую только мазь для онани…»
— Хорошо, Оуэн, я поняла, — прервала меня жена. — Продолжай.
— И настали тяжелые времена для людей со знаменитыми фамилиями. А в то время жил один человек, звезда бейсбола, которому пришла в голову дьявольская идея. — Я кивнул в сторону Будды. Он поклонился в ответ. — Он запатентовал следующую уловку: заключал с фирмой договор и менял фамилию. Например, он стал носить фамилию Сони, я правильно говорю? — Будда кивнул. — Понимаешь? Он вставал перед камерой и говорил: «Меня зовут Сони, и я использую только лучшие в мире перезаписываемые компакт-диски».
Пима рассмеялась и хлопнула в ладоши.
— В самом деле? — спросила она Будду, а когда он с улыбкой подтвердил мои слова, она схватилась за голову. — Оуэн, уже хотя бы за этот номер ты должен признать его своим братом!
— Да, это было весьма и весьма недурно.
— Только первой была Оливетти. Я год носил фамилию Оливетти. Во второй раз я сменил фамилию на Сони.
— А потом? — спросила Пима. Глаза ее заблестели.
— О, потом меня это так забавляло, что я заключал контракты только на полгода. Меня звали Саньо, Камю… — перечислял он, покачивая указательным пальцем, — … Коламбия, Тексако, Рено, Пекро, Форд, Эппл, Багама Стар… Два раза я помогал в продвижении молодым певцам…
— Кому? — заинтересовался я. Это могло добавить несколько черточек к портрету моего гостя.
— Хэнку Бодрову и Майклу Коу. — Он пристально посмотрел на меня и тотчас перевел взгляд на более благодарный объект.
Оба названных исполнителя действительно были звездами в своей области, и этот выбор, если он был сознательным, определенным образом характеризовал Гамильтона.
— Потом я еще несколько раз использовал свою идею. Уже не столько для денег, сколько ради удовлетворения собственных амбиций. Я видел людей, у которых от одного моего вида начинались судороги, я читал в их глазах: «Ах, ты, скотина, почему я сам до этого не додумался?», когда несколько десятков похожих на жаб конгрессменов поливали меня грязью в прессе, не в силах смириться с существованием человека, положившего на лопатки их дебильный план… — Он театрально вздохнул, давая нам возможность ощутить сладость этих мгновений.
— О, мне это знакомо, — небрежно сказала Пима. — Вы… — Она замолчала и покраснела. Я сообразил, что причиной тому — мысль об оплошности, которую она совершила, обращаясь к моему брату на «вы». Как будто я его еще не признал. Бедняжка.
Я бросился ей на помощь.
— Да, я тоже язвительный, злорадный, насмешливый, саркастичный, едкий, колкий, ехидный…
Будда подтвердил мои слова легким кивком. Впервые я ощутил легкое недовольство, меня задело за живое то, что он столь охотно согласился с моей самокритикой. В конце концов, никто еще не давал ему права как-то меня оценивать. Даже если он и был моим братом — во что я ни секунды не верил, — то элементарная вежливость требовала дать мне немного времени на то, чтобы освоиться с неожиданной переменой в биографии. Будда же чувствовал себя в нашем обществе как дома, и мои проблемы, похоже, вовсе его не волновали. Я позволил себе шумно и неодобрительно вздохнуть. Пима внимательно посмотрела на меня, одновременно — не знаю, как это у нее получилось, — продолжая улыбаться гостю, затем встала и начала собирать посуду. Я уже знал, о чем она думает, знал, что она верит Будде, и, несмотря на лихорадочные поиски в памяти, не сумел вспомнить ни одного случая, когда она не почувствовала бы в чьем-либо поведении фальшь. У нее уже был деверь, Фил обрел дядю. Проводив полным укоризны взглядом Пиму и дождавшись, когда она скроется за дверью кухни, я спросил:
— И какое у тебя ко мне дело?
— Мне нужно найти одного человека. Очень нужно… — Я не удивился, увидев, как его глаза становятся голубыми. Кем бы он ни был, он не пришел бы ко мне ради поисков потерянного мяча для гольфа. Я не шевелился, хотя внутри меня бушевала странная смесь любопытства, здравого рассудка и чего-то еще. — Короче говоря — я хочу отомстить.
— Никогда не играл роль палача.
— Ну и хорошо, это грязная работа.
— А причины?
— Это пусть остается при мне.
— Ладно, не буду настаивать. — Я откинулся на спинку кресла, всем своим видом давая понять, что разговор на эту тему закончен и можно переходить к другой.
Будда немного помолчал, потом потянулся к пачке моих сигарет, которые сегодня курили все желающие, взял одну, но прежде чем закурить, бросил взгляд на лестницу и не то спросил, не то утвердительно прошептал:
— У тебя есть сын…
Я почувствовал, как немеют мои крепко сжатые челюсти. Будда закурил.
— Я жил вполне неплохо, — произнес он в пространство как раз в тот момент, когда я открыл рот, чтобы что-то сказать, но я тут же забыл, что именно. — Прежде всего потому, что я занимался чем хотел и как хотел. Мне казалось, что ничего больше мне в жизни и не нужно, и я был в этом уверен, как ни в чем другом. Потом я попал в аварию, ничего страшного — врезался в дерево, два шва на лбу, разбитый нос. Я лежал в больнице, ожидая результатов исследования мозга.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99